— А что сделают эти другие русские, если они узнают обо мне?
— Они могут донести японцам. Многие теперь работают на японцев. Многие пишут доносы даже на друзей, часто неправду, чтобы угодить или заработать.
— Да, я могу себе представить, очевидно для некоторых это является способом выжить.
— Есть много способов выжить. Можно выжить, поддерживая друг друга. Это лучше, чем доносить.
Мы сидели в нашей комнате, пили очень горячий чай, который Петров всегда пил перед сном, закусывая кусочком конфеты, принесенной им в кармане. Он начал:
— В Америке, когда вы… — но раздумал продолжать. — Нет, не то. Эмиграция делает простые вещи очень трудными и даже опасными.
Я спросил:
— А Русский Эмигрантский комитет, кем он управляется?
— Точно не известно кем. Теперь, вернее всего, — японцами. А военными или штатскими, я не знаю.
Я вспомнил, что около двух лет тому назад, убийство главы Эмигрантского комитета было большой новостью. Японские газеты обвиняли коммунистических агентов, но западная пресса и общественное мнение указывали на японцев. Я сказал Петрову:
— Японцы убили вашего председателя. Почему?
Он понизил голос до шепота и спросил:
— Которого? В 1940 году или в 1941?
Я вспомнил тогда о другом убийстве, происшедшем за несколько месяцев до японской оккупации. В то время тер-pop был обычным явлением, и второе убийство не произвело большого шума.
— А почему они оба были убиты?
— Вы должны понять, мой дорогой мистер Сондерс, что когда мы попали в Шанхай почти двадцать лет тому назад, у нас ничего не было. Мы могли есть только в благотворительных столовых и спать в Гарден Бридж Парк[34].
— Вы приехали вместе с генералом Федоровым?
— Нет, его превосходительство прибыл на русском военном судне. Китайское правительство объявило, что уже слишком много беженцев, и запретило им высадиться. Генерал оставался в трюме парохода много месяцев на голодном пайке. Французский консул, очень добрый человек, ходатайствовал перед китайским правительством о разрешении им высадиться в Шанхае.
Казалось, что Петров был погружен в эти воспоминания, как если бы смотрел альбом с фотографиями; его голос звучал веселей или печальней в зависимости от того, что он вспоминал.
— Постепенно мы нашли работу, деньги, место. Мы построили церкви, школы, Офицерское собрание, госпиталь. Мы не отняли хлеб у китайцев, мы принесли культуру. Русский театр, балет, симфонический оркестр, а также газеты, журналы.
Он сидел в этой жаркой, маленькой комнате, обмахиваясь старой газетой, и улыбался тоскующей улыбкой, которая делала его добродушное лицо еще добрее.
— Вы говорили о газетах и русском театре, — напомнил я ему.
— Да, театры. Уже больше не нищие, а такие же люди, как другие. И каждый год возникала новая организация. Союз русских инвалидов, Русские мушкетеры, Союз казаков, Комитет освобождения Родины и еще, и еще… много…
Я его перебил, спрашивая, не было ли разумнее объединиться, а не разбиваться на различные группы.
— Конечно, разумнее. Только, к сожалению, многие хотят быть главами, возглавлять, а по-другому они не могут. Несколько раз мы объединялись в большие организации, но тут сразу же начинались неприятности. То китайцы хотят влиять, то японцы. То начинают говорить, что организация попала под влияние коммунистов, и начинается раскол и доносы друг на друга. В Маньчжурии это просто, и ни у кого нет сомнения, кто глава. Все русские дети должны учить японский язык, кланяться портрету японского императора, а когда подрастут, идти агентами японской разведки или бедствовать. Многие там исчезают без следа.
— Могут ли они сделать это в Шанхае?
— Уже в 1940 году они прислали нам русского генерала из Маньчжурии. Он сказал, что, так как Япония ненавидит коммунизм, мы должны помочь им и быть их союзниками. Глава русских эмигрантов в Шанхае ответил, да, мы должны объединиться, но не с японцами, а между собой. Потом, как вы помните, в августе 1940 года он садился в автомобиль, и какой-то человек подошел и, выстрелив четыре раза, убил его. Через три дня после этого у нас был новый глава, поставленный японцами.
— А кто был тот человек, которого они убили в прошлом году?
— Тот самый, которого поставили на место первого, потому что он не делал так, как японцы ему предписывали.
— А как это было официально объяснено?
— Убит агентами Гоминдана[35], и японцы прислали массу цветов на его похороны. Но вы помните, ваша газета и некоторые другие написали правдивые статьи.
Годы, проведенные мною в Китае, выработали у меня некоторый иммунитет против свидетельств насилия и жестокости, с помощью которых имеющие власть «разделяли и властвовали», но я не представлял, что численность русской эмиграции в Китае была достаточно велика, чтобы интересовать новых хозяев до такой степени. Потом, когда я захотел узнать мнение генерала об этом, он пробурчал что-то в ответ и переменил разговор. Последнее время он редко принимал участие в наших дискуссиях, и даже если делал какие-нибудь замечания, то отсутствующее выражение не покидало его лица. Зачастую он не разговаривал ни с кем за столом, но не с намеренным пренебрежением, а просто как будто не замечая нас. В ноябре он купил большую карту России, повесил ее на стене гостиной и осторожно проткнул маленькими булавками линию фронта. Вечерами он проводил много часов перед этой картой, передвигая булавки и записывая что-то в тетрадь.
Тамара относилась к отцу по-прежнему с доверием и нежностью и, как и раньше, волновалась, когда он отсутствовал. Но теперь она часто смотрела с беспокойством на Александра. Он стал приходить домой из своей французской школы Реми поздно и на озабоченный вопрос матери отвечал: «Я хожу только к Евгению. Ты же знаешь, что здесь никто никогда не бывает».
Несколько раз я хотел сказать Тамаре, что мальчики в этом возрасте обычно проходят через период разочарований и возбуждений, что это нормальный биологический процесс, но ее «склад ума» не позволял мне обсуждать с ней половые темы. В ее присутствии я иногда чувствовал неловкость, но, когда она уходила в церковь или на свои обычные одинокие прогулки, я ждал ее возвращения с беспокойством.
Часто, сидя у окна в своей комнате, я мог долго наблюдать за Тамарой, двигающейся между белыми крестами могил. Когда она была одна, ее тело теряло обычную застенчивость и неловкость, ее движения становились легкими и порывистыми, как у девочки. Каждый вечер она зажигала лампадку перед иконами в своей комнате, и однажды, когда дверь была полуоткрыта, я видел ее молящейся на коленях. Когда русские священники приходили на кладбище отслужить панихиду по умершим, она всегда приглашала их в дом. Она относилась к ним, как к посланникам Божьим, к которым обычные людские мерки не применяются. Был один священник, которого она особенно почитала. Его изможденное бородатое лицо и неистовые глаза могли бы оттолкнуть большинство людей, однако, когда он появлялся на кладбище, Тамара следовала за ним, как верная ученица, ожидающая откровения. Я думаю, что генерал не разделял ее религиозного пыла. Но он никогда не делал никаких замечаний, и она никогда с ним об этом не говорила. Она также не говорила Александру о христианских обязанностях или о грехе, или о необходимости делать добрые дела — эти слова просто отсутствовали в ее лексиконе. Она говорила: «Божья Матерь тебе поможет», — с убеждением человека, чувствующего присутствие Бога рядом, как одного из членов семьи.
Однажды вечером, после того как я жил в их доме уже несколько месяцев, Тамара спросила меня неожиданно за обеденным столом, не хочу ли я пойти с ней в церковь. Была суббота, и я знал, что она обычно посещала церковь в этот день. Я знал также, что богослужение продолжается несколько часов и что в русских церквах люди стоят всю службу на ногах. Но мысль оказаться на главной улице и увидеть толпу была опьяняющей, и я согласился. С тех пор как я оставил свою квартиру, кроме редких прогулок в темноте около кладбища, я нигде не бывал. А вдобавок перспектива провести весь вечер, ожидая возвращения Тамары, была менее привлекательна, чем стоять рядом с ней, даже в переполненном храме.
— Можно ведь ему пойти со мной в церковь? — спросила она у генерала. Это звучало как просьба. Генерал помолчал некоторое время.
— Я думаю, да, — наконец сказал он, но предупредил нас, чтобы мы вошли в церковь по отдельности. Он объяснил, что многие привыкли видеть Тамару одну, и ее появление с незнакомым мужчиной вызовет любопытство и желание узнать, кто он.
— Ну да, — сказала Тамара, обращаясь к отцу и ко мне, — мы и домой пойдем по отдельности.
Она сказала это, словно ребенок, желающий убедить взрослых, что все их указания будут исполнены.
— А вы знаете, как креститься по-русски? — спросил Александр. Он был молчалив весь вечер, и мне было досадно, что его первые слова были сказаны с сарказмом. Но прежде чем я ответил, он добавил:
