Катыня.
Межсарги, 20 апреля 19… года".
"Дорогой Яник!
Опять я тебе пишу. Послала два письма, а ответа как не было, так и нет. Может, почта плохо работает? Не дождавшись тебя, кое-что предприняла по своему разумению так, как, по-моему, поступил бы и ты. Может, я заблуждаюсь, столько ведь лет прошло. Это письмо посылаю с нашим бригадиром. Она едет в Ригу на совещание и опустит письмо на главном почтамте. Так что его ты уж получишь обязательно. Если ответа не получу, то, выходит, ты больше знать меня не хочешь. Хотя никогда я в это не поверю. Наверно, твоя работа и семейное положение не позволяют со мной переписываться. И все-таки приезжай. Это не прихоть. Это моя большая просьба.
Кате.
Межсарги, 18 мая 19… года".
Последней была телеграмма третьего июня.
"Яник писем нет приезжай срочно надо поговорить. Катыня".
Розниек провел рукой по лбу и погрузился в раздумье.
Итак, получив телеграмму, Леясстраут сразу же отправился в путь. Примечательно, что он не воспользовался служебной машиной, а поехал автобусом. Очевидно, не хотел привлекать к себе внимания. Неужели Леясстраут, получив письма Катрины, не стал бы ей отвечать? Возможно. Но ведь ответил на первое? И о чем надо было Катрине столь срочно поговорить с ним? Что скрывает за собой строка письма: "…тут творится такое, что в письме описать невозможно"? И что Катрина успела предпринять "по своему разумению"? Вряд ли она стала бы писать письма и посылать телеграмму без серьезного повода. Но, может, телеграмма послана с умыслом – заставить Леясстраута приехать в Юмужциемс? И все-таки тут кроется нечто загадочное. Но что?.. что?.. что?.. Упершись коленями в письменный стол, Розниек слегка покачивался.
Леясстраут поехал в Юмужциемс тайком. Не исключено, что лишь для того, чтобы раз и навсегда поставить точки над "и", то есть положить конец связи с Катриной Упениеце. Былое перегорело, остыло, и возврата к нему не было. Оно могло только повредить. Почему в таком случае он повез в Межсарги столь щедрый гостинец? Стоп! Розниека вдруг осенила догадка. "А что, если в шоколадные конфеты что-то подмешано? Они остались нетронутыми. И, возможно, поэтому Леясстраут выбрал другой путь. Сомнительно, но тем не менее конфеты надо проверить, на всякий случай назначу экспертизу…"
Розниек нажал кнопку селектора.
– Вызывайте! – коротко приказал он секретарю.
Леясстраут вошел медленно и тяжело. Вид у него был изрядно помятый. Ранее элегантный костюм теперь выглядел мешковатым. Зато поседевшие виски вполне гармонировали с морщинами на бледном лице. Нос заострился, глаза ввалились и погасли.
– Садитесь, пожалуйста! – Розниек встал и указал на стул по другую сторону стола. – Надеюсь, мы сможем продолжить наш разговор?
Леясстраут утвердительно кивнул головой и сел.
– Стало быть, Катрина Упениеце и ее мать ваши знакомые с довоенных времен? – Розниек достал из ящика голубой бланк протокола.
– Да. У Каролины Упениеце я в свое время батрачил. В ту пору вся округа величала ее помещицей. А Катрине… – Леясстраут умолк и украдкой вздохнул.
– Почему вы не возвратились в Юмужциемс сразу после войны?
– Да, Кате я действительно очень любил, – закончил мысль Леясстраут. – Это длинная и печальная история. Несколько лет я провалялся сначала в госпиталях, а затем в санаториях. Осколки снаряда попали не только в ногу, но и в легкие… Женился на медсестре, которая ухаживала за мной, как за малым беспомощным ребенком. У своей жены я в неоплатном долгу до конца жизни… Честно говоря, я боялся снова встретить Катрину. Это не так престо…
– И вас нисколько не интересовала судьба Катрины Упениеце?
Леясстраут опустил голову.
– Разве мало семей распалось во время войны? А мы ведь не были даже зарегистрированы. Судьба Катрины, конечно, меня интересовала. Приехав, я узнал, что она, как и раньше, проживает в Юмужциемсе. Я даже видел ее издали. Узнав, что числюсь здесь в списках погибших на войне, решил, что так для Кате будет лучше. И если бы не моя фотография в журнале…
– Я вас сегодня не допрашивал бы.
– Не в этом дело. Я думаю, возможно, Кате осталась бы жива.
– Вы связываете смерть обеих женщин с вашей поездкой?
Леясстраут медлил с ответом. Он тоскливо поглядел в окно и глубоко вздохнул:
– И да и нет, сам не знаю. Попытаюсь рассказать вам все по порядку.
Катрина не скрывала своей радости.
– Янка!.. Все-таки приехал…
– Как видишь, приехал, Кате.
Леясстраут порылся в портфеле и выставил на стол бутылку французского коньяка и большую коробку шоколадных конфет.
– Какая роскошь! – всплеснула руками Катрина. – В молодости мы такого и не видывали… И сегодня не притронемся. Спрячу в чулан, буду лакомиться и вспоминать большого человека в Риге, бывшего моего Янку, батрака хозяйки.
– Где она теперь? – поинтересовался Леясстраут.
– Тут рядом, на лежанке. Никакая она больше уже не хозяйка. Состарилась, оглохла, почти ничего не видит. Все только бухтит и бухтит без конца.
Катрина подошла к двери и прикрыла ее.
– Вот она, жизнь, какая… все наши мечты нарушила.
– При чем тут жизнь. Виновата хозяйка. Разве ты забыла?
– Молоды были тогда и глупы…
Они стояли посреди комнаты и глядели друг на друга.
Внезапно Катрина спохватилась.
– Господи, что же мы тут стоим! Садись, Янис, а я кое-что поищу.
Проворно, как в былые времена, она вскочила на табурет и принялась шарить на верхней полке. Все такие же стройные ноги, стан как у девушки, только поседела изрядно.
– На-ка, поставь на стол! – Катрина подала ему бутылку и какую-то снедь.
Лицо вроде бы то же и не то. Годы и пережитое оставили на нем свой отпечаток. Нет и длинных тяжелых кос, так украшавших эту горделивую головку. Да, минуло более двадцати лет. И не омолодит былую красавицу даже белое платье, надетое Катриной по случаю столь торжественного события…
И все-таки что-то к ней притягивает… Что? То ли прежняя Кате с ее нерастраченной, годами копившейся любовью? Или любовь к давнему, хранимому памятью образу? Ответом на этот вопрос прозвучал голос Катрины:
– Садись, милый, за стол. Давай хоть ненадолго побудем прежними, как тогда, Янкой и Кате.
Леясстраут поднял стакан:
– За нашу старую любовь!
– И за тайну, – добавила Катрина.
Водка разогрела кровь. Янис привлек к себе Катрину и поцеловал…
Две костлявые руки, будто клещи, вцепились Леясстрауту в плечи.
Он сразу обернулся, вскочил на ноги. Перед ним стояла горбатая старуха с перекошенным злобой лицом.
– Проклятущий! – шипела старая. – Хочешь мою дочку заграбастать? Не дам! – вопила Каролина мерзким пронзительным голосом, потрясая костлявыми кулаками. Трудно было узнать в этом иссохшем чучеле хозяйку…
– И тогда вы в припадке слепой злости схватили старую Упениеце за руки и принялись трясти?
Вопрос Розниека вернул Леясстраута к действительности. Словно спросонок, он уставился невидящими глазами на следователя, как бы желая стряхнуть сонную одурь.
– Возможно, вы были слишком возбуждены, ослеплены злобой, защищались? – спросил Розниек.
– Нет, нет, ничего подобного. Никогда в жизни я не поднимал руку на женщину. Обе они остались в комнате…
– А вы бежали через окно. Почему?
– Нет, я вышел в дверь. Хотя окно я раскрыл еще до этого. Было душно.
– Кто же воспользовался окном? Куст под окном был помят, и под ним обнаружена брючная пуговица.
– Не знаю. Я вышел через дверь.
– Дверь оставили раскрытой?
– Кажется, захлопнул.
– В комнате, кроме вас троих, никого больше не было?
– Никого. Розниек задумался.
– Быть может, когда вы схватились с ее матерью, Катрина выскочила в окно?
– Я же сказал: никакой борьбы не было. Я ушел, а обе женщины остались.
– Тогда, может быть, Катрина схватила мать за руки и трясла, покуда не вытряхнула из нее жизнь? Потом выскочила и побежала топиться.
– Катрина утонула?
– Да, но перед этим была основательно избита. В комнате снова наступило молчание. Леясстраут обеими руками стиснул виски.
– Кате не могла совершить ничего подобного, – глухо и медленно проговорил он. – Она была для этого слишком мягка и уступчива. Но ведь никого больше в доме не было. Следовательно, все против меня. Выходит, виновен во всем я.
– Выходит, так, – согласился Розниек.
Прежде чем начать писать протокол, Валдис еще раз тщательно обдумывал ситуацию: "С какой стати верить Леясстрауту на слово? Только потому, что он начальство, бывший фронтовик, имеет награды? Несомненно, Леясстраут не из потенциальных преступников. Но если рассмотреть вопрос с другой стороны, у Леясстраута были основания ненавидеть свою бывшую хозяйку. Это раз. Его первая и, вероятно, самая горячая любовь втоптана ею в грязь – два. И вот теперь, когда давние чувства снова вспыхнули, она снова тут как тут и обрушилась на него с оскорблениями. Надо было обладать воистину стальными нервами, чтобы не схватить старую каргу и не вытрясти из нее душу. Но у него, прошедшего войну, четырежды раненного, потерявшего ногу, нервы ни к черту. А что было дальше? Катрина в ужасе убегает. Леясстраут пытается ее догнать, но протез, проклятый протез… Обезумевшая от страха Катрина бежит к реке, бросается с моста, расшибается о камни и тонет. Вполне логичная и правдоподобная версия".
