– Какой ты милый, – сказала Мэри на прощанье, перед тем как раздался шелест закрывающихся троллейбусных дверок.
И в это мгновение я почувствовал, что наша любовь прошла.
Я до сих пор не знаю, почему это произошло, но, вернувшись домой, я позвонил Иветте. Справился о здоровье ее персидского котика. Сказал, что в моей жизни начинается джаз. Иветта ответила, что успела полюбить другого молодого человека, и я вздохнул с облегчением, уверенный, что Сашук теперь непременно оклемается. События выстраивались в ряд, полный замен и рокировок. Смерть Сашука Лапина, по моим ощущениям, из этого ряда выбивалась. Скоро мы придем вместе с ним и Штерном на берег реки и выпьем шампанского в честь его выздоровления. Мы будем смеяться, по очереди поднося к губам здоровенную зеленую бутылку, и поднимать ее к небесам, как чокнутые горнисты, трубящие утешительную зарю. Мы не будем жениться рано и когда-нибудь обязательно прославимся.
Жених
Я сделал ей предложение потому, что она хорошо пела. В основном подпевала магнитофону в «Тойоте Камри», взятой недавно в рассрочку, но делала это звонко и с душой. Минут на пять она вполне могла завладеть вашим вниманием. А сколько нужно времени, чтобы решиться на женитьбу?
– l’ve got the power[3], – орала Сельма, колотила кулачками по рулю и заливалась истеричным смехом.
Мы проезжали черные пригороды Ньюарка, исчирканные символикой дворовых банд: невзрачный муниципальный городской фонд из дешевого красного кирпича, опровергающий любые американские мечты. Мечтатели здесь встречались все реже, в основном из новоприезжих. А что касается нас, то ко всему можно привыкнуть. Мы научились наслаждаться урбанизмом эстетически и сносно ориентироваться в ландшафте из бензозаправок и «Макдоналдсов».
Сельма Вирт своей жизнью была недовольна. Оканчивала университет (она училась в Радгерсе), но замуж не вышла, а работа после диплома не светила. После смерти отца они жили с матерью и сестрой в Южном Оранже и кое-как сводили концы с концами. Общалась в основном с еврейской молодежью, которую люто ненавидела. Мужчины с доходом в пятнадцать тысяч долларов в год в круг ее интересов не входили, но составляли круг общения. Она была в ужасе, что каждый из них считал возможным после ресторана пригласить ее в постель.
– А куда еще? – спрашивал я удивленно. – В другой ресторан?
– В кино, – отвечала она издевательски. Пожрать она любила.
Познакомился я с Сельмой Вирт на Пасху. На русскую Пасху в Нью-Йорке. Один боголюбивый литератор сообщил мне, что если я считаю себя русским человеком, то этот праздник должен отмечать. Был час ночи. Я по своему обыкновению уже порядочно разговелся. Полистал телефонную книгу, выписал адреса русских церквей, поймал такси и отправился в город. Последней точкой моего турне оказался православный храм где-то в Бронксе, но и он был закрыт. Машину я отпустил. Вокруг было темно и страшно. Золотые купола в отблесках лунного света меня не грели. Приемами самообороны в пьяном виде я не владел.
Я стал вспоминать всех, кого знаю в этом районе. Я дружил с Анькой Белопольской шестнадцати лет и очень по ней скучал. Дружил с Ленкой Левинской девятнадцати лет и очень скучал по ней тоже. Ленка жила ближе, и я направился к ней. Праздник она не отмечала, но и не спала. У Левинской гостила подруга. Маленькая, вертлявая, нарочито громко хохочущая. Они хорошо смотрелись на контрасте. Меланхоличная, немного располневшая Ленка и этакий попрыгунчик в виде Сельмы Вирт. Она примерила на себя роль чертенка и, несмотря на слабость образа, хорошо в него вжилась. Кокетничала, капризничала, нарывалась на комплименты. Я не относился к мужчинам, способным этому умиляться. Подсел к Левинской, пытаясь вернуть ее прежнее расположение, но она прикинулась уставшей.
Вино кончилось, я засобирался домой. Метро вот-вот должно было открыться. Я уже надел ботинки, как Сельма неожиданно воскликнула:
– Как домой? А любовь? – И вновь истошно захохотала.
Я догадывался, что рассчитывать мне не на что, но почему-то остался. Сельмочка промариновала меня часа два на горбатом диване в гостиной и отпустила, оставив телефонный номер. Особой настойчивости я не проявлял, почувствовав, что она не по этой части. Вроде и по этой, но все же не по этой. Я был в нелепых белых трусах, которые надел по причине праздника, и сейчас их с непривычки стеснялся. Не мой стиль. Издержки рекламы.
– Ты всегда в таких?
– Да, это моя принципиальная позиция.
– А другие принципы есть?
– Нет.
Я сводил Сельму в ресторан в Манхэттене, проводил до дома. Мы стали много общаться по телефону, ходить на мероприятия, но роман не клеился. Не хватало взаимной заинтересованности. Ни в чем.
Иногда она приезжала в гости, сошлась с моими друзьями. Появившись, требовала заказать ей пекинскую утку из китайской харчевни. Любила прилюдно обнажаться, фотографироваться. Народ это поначалу радовало, но потом надоело. Она с удовольствием позировала, но динамила ухажеров направо и налево. На интим с Сельмой я давно махнул рукой. Что я, маньяк, что ли? Она сперла у приятеля пачку эротических журналов, которые тот нашел в подвале. Сводила нашу компанию на потный негритянский стриптиз. Ее жизнь была исполнена какого-то странного эротизма. Я подразумевал под эротизмом что-то другое.
На время каникул Сельма заявилась ко мне и попросилась пожить. Ненадолго, на недельку. Это стало апогеем маразма.
Женщин я обычно выкуривал пьянством. Когда они уходили, объявлял сухой закон. С Сельмой прием не сработал. Она восторгалась моими возлияниями, видя в них пример невоздержанности, возведенной ею в идеал. За пивом не бегала, спиртного не употребляла. Поддерживала беседу, рассказывала анекдоты. Заимела странную привычку приходить в душ, когда я там мылся, и вдумчиво на меня смотреть, отодвинув штору. Вода брызгала ей в лицо, я швырялся в вуайеристку мыльной пеной, но Сельма продолжала хохотать. По дому ходила голой. Выпячивала иногда свои округлости из окна и кричала прохожим о своей красоте. Иногда ей приветливо махали рукой, иногда плевались.
Спали мы вместе. На полу. На матрасе, который я нашел на улице. Выматывали друг друга изощренным петтингом. Что ее останавливало от секса – непонятно. Она жила в порнографическом пространстве, но быть его реальным участником не хотела. Заниматься психоанализом мне было в лом. Никогда в эту хрень не верил. Я – не доктор. Не врач, но и не боль. Я вжился в другие литературные традиции.
Безрезультатно повозившись на рассвете с размякшей ото сна Сельмой, я окончательно обозлился и ушел из дома в гостиницу у туннеля Холланда. Коньяк там продавался через дорогу, жизнь в мотеле кипела. За три доллара пакистанцы включали в номер до десятка эротических каналов для заезжающих парочек. Я слушал вопли и вздохи со всех сторон, пил коньяк и радовался свободе. Нашла Сельма меня из-за случайного звонка домой: я хотел удостовериться, свалила ли моя приживалка из квартиры. На определителе высветился номер. Эти девайсы только что вошли в моду, я к ним еще не привык.
Вирт приехала за мной с нашим знакомым бандитом, и они вернули меня на место жительства.
Сегодня давние мытарства забылись. Я только что вернулся из Москвы, был рад старым знакомым. Мы обмыли встречу у меня в Джерси-Сити. Сельма тоже приехала. Вела себя для своего темперамента сдержанно. Сообщила, что обзавелась машиной, и, украв меня у собутыльников, повезла на хату, которую снимал ее бойфренд, профессиональный карточный игрок.
– Все, что ему от меня надо, чтоб я гладила его по спинке, – жаловалась Сельма. – Я не массажистка. Я заслуживаю большего.
– Ты замечательно поешь, – отвечал я. – Мы будем петь вместе. Сначала на Брайтоне, потом – в Тадж-Махале.
Мы приехали в квартиру, которая оказалась просторной и пустой. Сельма показала несколько ярких платьев, купленных ее приятелем, и соболью шубу.
– Это на вырост, – сказала она. – Он отдаст мне их, если я буду такой, как надо.
– Он – зануда. За-ну-да, – протрубил я. – Ты вляпалась.
На холодильнике стояла литровая бутылка ликера Cahlua. Я радостно приложился к ней, продолжая развивать свою мысль.
– Мы сживемся. Ты красивая. Я перспективный. Отличная пара.
Сельма ухмылялась, но по выражению лица было видно, что мое предложение, несмотря на комичность ситуации, она с ходу не отвергает.
– Жить будем у меня. Ближе к городу. Ты получишь работу. Станешь экономистом в какой-нибудь фирме. Я вернусь в мою контору. Ну как?
– Тоска. Особенно про экономиста.
Я подлил еще ликера.
– Тогда станем знаменитыми. Ты поможешь мне, я – тебе. Семья – это сотрудничество. Будь моим соратником, Сельма Владимировна.
Со мной случалось нечто подобное в молодости: за ящиком пива я обзванивал подруг по всему Союзу и предлагал выйти замуж. Друзья веселились. Я старался звучать душевно. Для меня это было не только розыгрышем. Это было, так сказать, русской рулеткой. Утром мне было не до смеха. К счастью, никто из дам всерьез моей затеи никогда не принимал.