– Я познакомился в бане с одной бабой, – сказал Василий. – Она старше меня, но фигура хорошая. Приедешь на свадьбу?
– Я подарю тебе курицу, – ответил я. – Или свинью.
Когда мы возвращались домой, дождь уже прекратился. Джона мы обнаружили в дальнем конце двора стоящим на четвереньках. Он переоделся в джинсы и майку, искал Лору.
Джон звал курицу, но мне чудилось, что он кличет свою ушедшую любовь. За умирающей Лорой он ухаживал несколько месяцев. Навещал в больнице, готовил для нее незамысловатые сэндвичи. Он знал, что она умрет, и не питал иллюзий. Я его подруги не помнил. Все они казались мне на одно лицо. Джон предпочитал старых дев, нуждающихся в помощи по хозяйству.
– Она где-то здесь, – сказал Джон, рассевшись на мокрой земле в светло-голубых старперских Levi’s. – Прячется в елках.
Вдоль ограды рос плотный кустарник из можжевельника и туй, оставшийся от прежней хозяйки. Сад мы унаследовали хороший. Плодоносящие яблони, груши, вишня. Декоративные цветы. Вьющиеся по веранде плющи. Я все это откровенно ненавидел. Особенно когда жена заставляла меня подравнивать ветки, белить стволы или косить газон. Не знаю почему, но меня охватывала трагическая бессмысленность существования. Я орудовал газонокосилкой, скрипя зубами. Появление курицы вызывало во мне аналогичные эмоции. Я был предельно далек от пасторальных радостей, аграрного труда не понимал и не ценил. Хлеб предпочитал покупать в магазине, к фруктам и ягодам был равнодушен.
– Ее теперь хрен поймаешь, – сказал Василий. – Она одичала. Ушла в лес. Зря мы ее вчера не оприходовали.
Мы уехали с мужчинами на океан: укатили в дальнюю оконечность острова Пожаров, развели костер. Женщины остались прибираться в доме и мыть посуду. Мы пообещали привезти им к обеду крабов и свежих устриц.
На пляже нас оштрафовали за превышение скорости. Сотрудник парка прятался за дюнами и остановил нас, когда мы возвращались с пикника немного навеселе. Василию выписали инвойс на полтинник. Он расстроился. По приезде встретился взглядом с моей удрученной супругой.
– Вася, твоя курица вернулась, – сказала она. – Забери ее нафик. И вообще, прекрати спаивать моего мужа.
Я иронично глянул на нее, пытаясь защитить Ваську.
– Твой день рождения был вчера, – отрезала супруга.
За время нашего отсутствия Лору помял какой-то зверь. То ли кот, то ли енот. Ковыляя, курица вылезла из зарослей, окровавленная и мокрая. Дети положили ее в картонный ящик из-под пива. Наша американская мечта становилась все более жалкой. Девать ее Ваське было некуда. Он протянул мне топор, который постоянно возил в багажнике, и ретировался. Гости тоже разъехались. Джон ушел к себе.
Я выправил столбик почтового ящика, сел на чугунную лавку, стоящую у входа. Ящик с курицей поставил у ног. Лора свернулась в нем, как кошка. Мне казалось, что она мурлычет.
– Ну, и что с тобой делать? – спросил я курицу, понимая, что отрубить ей голову не смогу. – Сдать на птицеферму?
Я собрал в дорогу своего маленького сына, запаковал его в детское сиденье, дал в руки коробку с курицей. Мы поехали в местечко под названием Болотный Пень. Нам и раньше приходилось бывать здесь – мы ловили на тамошнем пирсе голубых американских крабов.
Сегодня причал был заполнен негритянскими ребятишками. Они рыбачили и выуживали крабов на куриную ногу. Техника промысла была проста. На леску привязывался окорок курицы. Краба, начинающего пожирать его, подводили к берегу и цепляли сачком. Распогодилось: ловля была в самом разгаре.
Я припарковал машину возле забора из колючей проволоки, огораживающего чью-то частную собственность. Взял у Гришки коробку с Лорой, вытащил сынишку из машины. Мы подошли к детям, сели неподалеку, наблюдая за их ловкими движениями. Негритята ловили крабов себе на ужин, для пропитания. Они уже наполнили атлантическими монстрами несколько пластиковых ведер, но этого им казалось мало. Крабы блестели на солнце сине-желтыми прожилками на панцире и клешнях, копошились в безобразном свальном грехе, толкаясь и кусая друг друга. Сынишка ткнул в них ивовой веткой. Один из крабов зацепился за нее и вывалился на истоптанные мокрыми следами доски. Молодежь недовольно загалдела.
Я встал и протянул коробку с курицей одному из мальчишек: он выглядел самым старшим и сообразительным.
– Вот вам… домашнее животное, – сказал я. – Если хотите, можете его съесть или пустить на прикорм крабам.
Ребенок недоверчиво взял картонку с копошившейся там пернатой тварью. Глянул на курицу, кивнул, продолжая смотреть на меня с нескрываемым удивлением. Наконец я сообразил, что его пугают мои ноги, плотно изрисованные вчера пьяными гостями.
– Это для красоты, – сказал я ухмыляясь. – Моя красота спасет мир.
Не дожидаясь ответа, я подхватил сына на руки, усадил в машину и шумно развернулся, обсыпав притихших афроамериканцев волной взлетевшего из-под колес гравия.
Снегурочка
Штерн собрался жениться на Ларисе Москаленко, хохлушке из Новосибирска. Она считала, что все евреи интеллигентны, а ему нравилось доминировать над антисемитской нацией. Лариса была блондинкой и носила очки. Штерн считал это сексуальным. К тому же она залетела. Штерн джентльменом не был, но, поразмыслив, решил продолжить свой род. Квартира у него была. Только что умерла бабушка и оставила жилплощадь в наследство. Уютная двушка в инвалидном городке. Трещотка светофора. Тополя под окном. В связи с недавним разрешением частного предпринимательства Штерн хотел в будущем открыть в хате медицинский офис, но открыл видеосалон.
Лариса поехала к родителям – объявить о своем интересном положении. Мы остались с Женькой в мужской компании. Отметили День Победы и поехали в общагу к геологам, где у него жила какая-то Зоя Васильевна. Дверь открыл ее муж. Мы поздравили его с праздником и уже собрались было по домам, как отовсюду посыпались брутальные геологи. Они уронили Штерна на асфальт и сильно повредили ему лицо ногами. Я стоял в стороне и прицельно метал кирпичи в обидчиков. У общаги стоял целый поддон этого строительного материала. Обидчики вовремя одумались.
– Ты офигел, что ли? – спросил самый яростный из них, когда я попал кирпичом ему в затылок. – Так и убить можно.
– Можно, – согласился я и повел окровавленного Штерна в медпункт.
Лариса приехала с подругой. Устроив свою жизнь, она решила устроить и мою. Мне ее затея понравилась. Подруга после скромного застолья осталась ночевать у меня. Красивая и молодая, она поинтересовалась у меня в свете полной луны:
– А Женька сидел?
– Что?
– Был в заключении?
– Почему ты так решила?
– У него огромный синяк под глазом.
Утром мы пошли к Штернам завтракать. Лариса сварила домашние пельмени.
– Ну как? – спросила она, когда мы на секунду остались одни.
– Потрясающе, – отозвался я. – У вас в городе лучшие в мире девушки.
– У меня много подруг, – сказала она серьезно, и я зарделся в сладком предчувствии.
На пути общения стояли некоторые преграды. К тому времени я жил в другом городе. Вернее, обитал на два дома. Курсировал между Томском и одним крупным промышленным центром на Урале. Штерн познакомился с Ларисой благодаря этим моим поездкам.
В стране царил сухой закон. В пролетарских населенных пунктах отказаться от алкоголя власти не решились. Я привозил на родину водку в чемодане, предварительно завернув ее во фрагменты одежды. В аэропорту меня ждали друзья.
В тот день встречать меня подъехали две конкурирующие группы. Они ждали мой самолет и между собой не общались. Приземлившись, я был поставлен перед выбором. Его я сделать не смог. К утру недельный запас водки кончился, все подружились и тут же разошлись. Штерн отправился к родителям за ликером и по дороге, на трамвайной остановке, познакомился с Ларисой. Она пришла в мой разоренный дом и тут же приготовила борщ. На месте Штерна я бы женился незамедлительно.
Вторая ее подруга училась у нас на медицинском. Она тоже осталась у меня до утра, как только представилась возможность. После полуночи явился ее отец и начал ломиться в дверь. Я долго рассматривал его в замочную скважину. Он мне не понравился. Нервный, разгоряченный, в расстегнутом пальто и красном мохеровом шарфе. Шарф сыграл в моей оценке ключевую роль. Я считал такие шарфы признаком дурного тона.
Наутро Москаленко традиционно поинтересовалась, как я провел время.
– Райское наслаждение, – ответил я. – Уже познакомился с ее родителями.
– А как тебе ее родимое пятно? Не испугался?
Родимого пятна я в темноте не заметил, но впредь решил относиться к женщинам внимательнее.
– Оно ей к лицу, – сказал я Ларисе. – Родимые пятна вообще сейчас входят в моду.
Лора мне не поверила. Пятно было не на лице.
– Я знаю, кого ты полюбишь, – сказала она утвердительно. – Она у меня самая красивая. Умная. Начитанная. А мама ее работает во Дворце бракосочетаний.
