- Неплохая шутка, правда.
- Ты мог бы создавать рабочие места для тысяч людей, вместо того чтобы рысить в бриджах по маленькому городку.
- Эта конюшня стоит шесть миллионов монет, - сказал я внушительно и почувствовал, как покалывает, мелькая где-то пока в подсознании, новая идея.
- О чем ты думаешь? - требовательно спросила Джилли - позднее, уже дома. - О чем ты думаешь в данный момент?
- Как зарождаются идеи.
То ли выдохнула, то ли засмеялась:
- Именно поэтому ты точно никогда не женишься на мне.
- Что ты имеешь в виду?
- Кроссворд в «Тайме» тебя привлекает больше, чем секс.
- Не больше, - возразил я, - а сначала.
- Так ты хочешь жениться на мне?
Она поцеловала меня в плечо под простыней.
- Хочешь?
- Я думал, ты по горло сыта браком. - Я провел губами по ее лбу. - Я думал, что Джереми отбил у тебя охоту на всю жизнь.
- Он не такой, как ты.
«Он не такой, как ты», Джилли повторяла это всякий раз, как всплывало имя ее мужа. Когда она сказала это в первый раз, через три месяца после нашей встречи, я задал сам собой напрашивающийся вопрос:
- Так какой же он?
- Блондин, а не шатен. Тонкий и гибкий, как тростинка, не плотный. Немного выше, шесть футов два дюйма. Внешне более интересный, внутренне бесконечно скучный. Ему была нужна не столько жена, сколько восхищенная публика… а мне наскучила пьеса. - Она помолчала. - А когда Дженнифер умерла…
Джилли не рассказывала прежде о своем бывшем муже и всегда болезненно замыкалась при мысли о дочери. Она продолжала говорить, старательно изгоняя эмоции, спокойным голосом, уткнувшись носом в мое плечо.
- Дженнифер погибла у меня на глазах… парень в кожаной куртке на мотоцикле. Мы переходили дорогу. Он вырвался из-за угла на скорости шестьдесят миль в таком людном месте. Он просто… врезался в нее. - Длительная дрожащая пауза. - Ей было восемь лет… и она была самая-самая. - Джилли сглотнула. - У парня не было страховки. Джереми просто бредил этим и жутко возмущался, как будто деньги могли компенсировать… да мы и не нуждались в деньгах, он получил наследство почти такое же, как я… - Еще одна пауза. - Так что после этого, когда он нашел кого-то и отчалил, я была рада, честно говоря…
Хотя время залечивает раны, Джилли все еще видела во сне Дженнифер. Иногда она плакала, просыпаясь.
Я провел рукой по блестящим волосам.
- Какой из меня муж.
- О… - Она судорожно вздохнула. - Я знаю. Два с половиной года я тебя знаю, ты появляешься раз в тысячелетие, и приветик.
- Но пока-то я здесь.
- Я в восхищении, это подвиг.
- Так чего ты хочешь? - спросил я. - Тебе что, действительно хочется замуж?
Она улыбнулась с довольным видом:
- Будем жить, как жили… если тебя устраивает.
- Меня очень даже устраивает. - Я выключил свет.
- И время от времени ты это доказываешь, - добавила она без нужды.
- Я бы не позволил никому другому вешать зеленые в розовую полоску занавески на фоне желтых стен в моей спальне.
- В моей спальне. Я ее снимаю.
- Ты не платишь по счетам. По меньшей мере восемнадцать месяцев.
- Я заплачу завтра… Эй, что ты делаешь?
- Я бизнесмен, - пробормотал я. - Занимаюсь серьезным делом.
Невилл Ноллис Гриффон не облегчил мне перехода к новой эре в отношениях отца и сына.
Он сообщил мне, что, поскольку я, очевидно, не сумел самостоятельно подыскать подходящую кандидатуру для руководства конюшней, он займется этим лично. По телефону.
Он сказал, что составил заявки на участие в скачках на следующие две недели и что Маргарет должна напечатать их и отослать.
Он велел снять Пудинга со скачек на приз Линкольна.
Он укорил меня за то, что маленькая бутылка шампанского, которую я ему принес, была шестьдесят четвертого года, а он предпочитает шестьдесят первый.
- Значит, ты чувствуешь себя лучше, - сказал я, втиснувшись в первую паузу в монологе.
- Что? А, да, кажется, да. Так ты слышал, что я сказал? Пудинг не будет участвовать в скачках на приз Линкольна.
- Почему же?
Он одарил меня раздраженным взглядом:
- А ты что, ожидаешь, что его успеют подготовить к этим скачкам?
- Этти судит верно. Она говорит, что он будет в форме.
- Не хочу выставлять на посмешище Роули-Лодж, выпуская на важные состязания неподготовленных лошадей.
- Если Пудинг пробежит плохо, люди только скажут: вот лишнее доказательство, какой ты хороший тренер.
- Дело не в этом, - сдержанно возразил он.
Я открыл одну бутылочку и наполнил золотистыми пузырьками его любимый бокал эпохи короля Якова, который тоже привез специально. Шампанское в стакане для зубов - б-р-р. Он отпил глоток и, очевидно, счел шестьдесят четвертый год вполне приемлемым, хотя вслух этого не признал.
- Дело в гонорарах конюшни, - назидательно объяснил он мне, как слабоумному. - Если Пудинг плохо пробежит на скачках, его цена как будущего производителя снизится.
- Да, я понимаю.
- Не глупи. Что ты понимаешь? Ты в этом ничего не смыслишь.
Я сел в кресло для посетителей, откинулся на спинку, скрестил ноги и заговорил тоном солидным и убедительным, которым обосновывал свои проекты в кругах промышленников, но ни разу не опробовал на своем отце.
- Роули-Лодж подстерегают финансовые рифы, - сказал я, - и причина этого в чрезмерной погоне за престижем. Ты боишься выпустить Пудинга на приз Линкольна, потому что владеешь в нем половинной долей, и если он пробежит плохо, то твои собственные капиталовложения пострадают в той же степени, что у леди Вектор.
Он пролил шампанское на простыню и даже не заметил.
Я продолжал:
- Совершенно нормально для тренеров владеть половинной долей некоторых лошадей. Однако в Роули-Лодж ты являешься сейчас совладельцем слишком многих лошадей. Насколько я понимаю, ты делаешь это с той целью, чтобы конкуренты не смогли приобрести потенциальных фаворитов следующего сезона. Возможно, ты говорил владельцу, что если, например, Архангел пойдет на аукционе за сорок тысяч, то есть слишком дорого, то ты войдешь в долю и вложишь в него двадцать тысяч. Таким примерно образом ты собрал в своей конюшне лучших скаковых лошадей в стране, и стоимость их может достичь громадных размеров.
Он с ошарашенным видом смотрел на меня, забыв про шампанское. Я же гнул свою линию:
- Это прекрасно, пока лошади выигрывают скачки, как и задумывалось. И год за годом они побеждали. Ты умеренно проводил такую политику много лет, постоянно обогащаясь. Но сейчас, в этом году, ты перенапрягся. Ты купил слишком много. А владельцы частичных долей за тренировку платят только частично, расходы теперь выше доходов. Причем значительно. В результате банковские накопления утекают, как вода из ванны, до первых скачек осталось три недели, и стоимость неудачно выступивших жеребцов резко снизится. Эта рискованная ситуация осложняется тем, что ты сломал ногу, твой помощник все еще лежит без сознания, а твоя конюшня явно деградирует в руках сына, который не умеет тренировать лошадей. Поэтому ты до помрачения рассудка напуган участием Пудинга в скачках на приз Линкольна.
Я умолк, ожидая ответной реакции. Ее не последовало. Слишком велико было потрясение.
- Но в целом тебе нечего волноваться, - сказал я и понял, что наши отношения уже никогда не станут такими, как прежде. «Тридцать четыре года, - подумал я с горечью, - мне понадобилось дожить до тридцати четырех лет, чтобы заговорить с ним на равных». - Я могу продать твои половинные доли до скачек.
Колесики снова начали медленно вращаться в его голове. Он прищурился. Увидел пятно от шампанского и поправил бокал. Поджал губы, чтобы голос прозвучал хотя бы эхом прежнего самодержца.
- Как… ты узнал об этом? - В голосе действительно слышалось скорее негодование, чем тревога.
- Просмотрел бухгалтерские книги.
- Нет… я имею в виду: кто тебе рассказал?
- Мне не нужно рассказывать. На своей работе за последние шесть лет я научился изучать бухгалтерские книги и делать выводы.
Он уже взял себя в руки, даже пригубил шампанского.
- Ну ладно, по крайней мере, ты теперь понимаешь, почему нам так необходим опытный главный тренер, пока я не выйду.
- Да ни к чему это, - вырвалось у меня. - Я уже три недели…
- И ты считаешь, что научился тренировать скаковых лошадей за три недели? - спросил он с ожившим презрением.
- Раз уж ты спрашиваешь, - сказал я, - то да. - И прежде чем он успел побагроветь, объяснил: - Если помнишь, я там родился, я там вырос. И вот обнаруживаю, к собственному превеликому удивлению, что это моя вторая натура.
Но вместо того, чтобы успокоиться, отец воспринял мое заявление как грозу своему положению.
- Ты не останешься там, когда я вернусь.
- Нет. - Я даже улыбнулся. - Ни в коем случае.
Он крякнул. Задумался. Поколебался. Уступил. Он не стал тратить много слов, не сказал, что согласен, чтобы я взял все на себя; просто сменил тему.
