голос, заставивший молодого человека вздрогнуть от неожиданности:
– Я смотрю, на этот раз ты основательно подготовился.
– Петр… – в выдохе Корсакова раздражение соседствовало с облегчением. – Я же просил не являться ко мне так.
– Как «так»? – Дотоле незамеченный гость, привольно развалившийся в любимом корсаковском кресле у окна, вопросительно взглянул на Владимира.
– Без приглашения. Что ты здесь забыл?
– А что, мне нужен повод, чтобы проведать младшего брата и поделиться родственными наставлениями? – ухмыльнулся Петр Корсаков.
Владимир унаследовал скорее черты отца – средний рост, густые темные волосы, голубые глаза. Он мог по праву считаться в меру симпатичным молодым человеком, особенно когда с годами прошли юношеские пухлость и нескладность, придававшие ему одно время сходство с толстовским Пьером Безуховым. Но его старшему брату досталась резкая балканская красота матери. Когда Корсаковы оказывались вместе на балу или званом обеде, все женское внимание безраздельно доставалось Петру, заставляя Владимира в раздражении сидеть за столом и заедать обиду. Что, собственно, и объясняло его юношескую пухлость.
– Где были твои родственные наставления, когда я, на свою голову, согласился найти Стасевича?
– О, я был уверен, что ты справишься! – беспечно махнул рукой Петр. – К тому же это был твой первый самостоятельный концерт. Можно сказать – боевое крещение. Я решил не мешать.
– А теперь ты считаешь, что я не справлюсь?
– Я считаю, – посерьезнел старший брат, – что погоня за Стасевичем толкнула тебя на путь, откуда нет возврата. Допустим, тебе нужно было вновь почувствовать азарт погони. Но в первую очередь стоило бы задуматься, чего эта стезя может стоить. Если ты хочешь продолжать – то теперь уже прекрасно знаешь, с чем столкнешься. Если, конечно, тебе нужны были напоминания. Еще есть время отказаться. Поручение жандармов – это следующий шаг. Почти окончательный. Сделаешь его – и во всем, что последует дальше, будешь виноват ты, и только ты один. Тогда, на Балканах, со мной и отцом, ты впервые увидел, что таится по ту сторону порога. Затем – снова, когда заглянул в картину Стасевича. И мы оба знаем, чем может обернуться жандармское поручение. Как думаешь, сколько раз тебе будет везти, пока что-то с той стороны не посмотрит на тебя в ответ?
– Твои советы, как всегда, бесполезны и запоздалы, – грустно покачал головой Корсаков-младший. – Думаю, не стоит тебе говорить, чтобы ты уходил так же, как пришел.
Не дожидаясь ответа, он вышел из квартиры и сбежал по лестнице.
– Как-то вы долго для одного саквояжа, – заметил Постольский, переминавшийся с ноги на ногу у входа. Зонт не спасал поручика от ветра и брызг дождя, но ожидать в экипаже ему не позволяли представления о службе.
– Mieux vaut bonne attente que mauvaise hâte [16], – раздраженно бросил Корсаков. – Будьте любезны!
Саквояж он мстительно вручил Постольскому. Пусть потаскает, раз уж жандармам потребовалась его помощь.
Экипаж, обогнув собор, вновь вывернул на Литейный. Вдоль проспекта, служившего одной из главных магистралей столицы, тянулись вереницы доходных домов и магазинов, мелькнули училище ордена Святой Екатерины и растянувшийся напротив массивный корпус Мариинской больницы.
Всю дорогу поручик старательно смотрел в окно, но нервно постукивающий по полу носок жандармского ботинка подсказывал Корсакову, что Постольский отчаянно хочет задать ему какой-то вопрос. И, судя по всему, скоро его терпение иссякнет. Произошло это, когда экипаж свернул с Литейного проспекта на Невский.
– Владимир Николаевич, не сочтите за назойливость, но мне было сказано, что вы выступите партикулярным консультантом [17], – наконец начал Постольский. – Вот только ни словом не обмолвились про область ваших, э-э-э… консультаций.
– Объяснение необъяснимого, – ответил Корсаков. Молодой поручик ему нравился, но упустить шанс для ерничества он просто не мог. Остаток пути до Большой Морской они ехали молча.
V
17 октября 1880 года, ночь ритуала, Санкт-Петербург, Большая Морская улица
Тайный советник Назаров занял место во главе стола. Он напоминал дирижера, требующего внимания от своих музыкантов. Амалия остановилась у противоположного конца стола, в центре защитного круга, вплетенного в одну из начертанных фигур. Пятеро участников ритуала также заняли свои места – трое с одной стороны, двое с другой. Остался лишь Нейман, который поднял со столика в углу поднос с бокалами и направился к ним.
– Олег, я должен быть первым, не перепутай, – хрипло напомнил Назаров.
– Уж не сомневайтесь, – с мрачным смешком ответил Нейман. Амалию удивила эта фамильярность – похоже, Олег и их наниматель общались между собой куда чаще, чем ей думалось.
Назаров внимательно осмотрел бокалы, после чего взял свой. Амалия заметила, что колокольчика у него в руках уже не было. Неужели оставил под саваном?
Она еще раз обвела взглядом зал. Высокий потолок, кажущиеся черными дубовые панели на стенах, огромное старое зеркало под потолком, отражавшее стол, собравшихся и пол, выстланный идеально ровным паркетом. В этот момент Амалии почудилось, что она стоит под сводами мрачного собора, посвященного странным и страшным богам.
Нейман оторвал ее от размышлений. Он обошел вокруг стола, подавая каждому участнику ритуала нужный сосуд, после чего занял последнее свободное место, по правую руку от нанимателя. Оглядев присутствующих, он начал:
– Я не буду подробно описывать, что требуется от каждого из вас, как не буду напоминать и о гибельности малейшей ошибки. Круг открывает врата, госпожа Штеффель призывает искомый дух. Контакт необходимо поддержать всего несколько мгновений, чтобы его высокопревосходительство мог проститься с дорогим человеком. Эти мгновения потребуют от вас напряжения всех душевных сил, но если никто не дрогнет, то к концу этой ночи каждый из здесь присутствующих сможет гордо сказать: «Я прикоснулся к тайнам мироздания, узреть которые тщетно мечтали выдающиеся умы прошлого». И, – тут он позволил себе лукавую улыбку, – станет значительно богаче.
Он поднял свой бокал и обвел взглядом собравшихся.
– До дна!
– До дна! – повторили гости.
– До дна! – сухо произнес Назаров последним.
Каждый участник ритуала осушил свой бокал. Напиток Амалии был отвратителен на вкус, но она заставила себя проглотить горькую жидкость. За дурманящие зелья, призванные облегчить работу медиума, отвечал Нейман.
Назаров простер руки в стороны. Один за другим участники ритуала поставили бокалы перед собой и образовали кольцо, встав вокруг большого стола и едва касаясь кончиками пальцев ладоней друг друга. Амалия почувствовала, как физические ощущения покидают ее, однако разум обретает небывалую остроту. Она подняла взгляд вверх, на зеркало. В нем отражались она сама, стол и чудовищный сверток в его сердцевине. Амалия закрыла глаза и мысленно назвала имя: «Мария». Затем шепнула:
– Мария Ридигер, приди!
Она не столько услышала, сколько почувствовала, как что-то ответило на ее зов с другой стороны зеркала. В ушах
