нарастал низкий, вибрирующий гул, способный, казалось, раздробить кости. Что-то приближалось – огромное, неизмеримое. «Врата», – сказал Нейман, и Амалия только сейчас поняла, насколько это слово тускнело в сравнении с тем, что открывалось ее внутреннему взору. Ей виделось, как участники ритуала стоят на внезапно обмелевшем морском берегу, а где-то вдали, у горизонта, встает волна, высоту которой не способен оценить ни глаз, ни разум. И рокот подсказывал ей, что вал грядет. Это был не гул, не шум – это были голоса. Голоса мертвых, всех мертвецов этого мира за тысячи лет существования. И ей нужно было уловить в этом чудовищном хоре один-единственный, и закрыть брешь в мироздании, пока сонм беснующихся духов не вырвался на волю, поглотив все сущее.
– Мария Ридигер… – вновь прошептала Амалия.
«Я здесь», – шепнул женский голос совсем рядом.
Амалия вновь открыла глаза и взглянула на отражение. Оно шло рябью, словно озерная гладь на ветру.
– Что про… – начал было участник, стоящий слева от нее, молодой вихрастый парень по имени Антон, которого она запомнила как непревзойденного знатока тибетских погребальных обрядов.
– Молчать! Не разорвите контакт! – прошипел Нейман.
– Но так же не должно…
– Тихо!
Рябь становилась все более сильной, вскоре разглядеть отражение в зеркале станет невозможно – но в последний момент Амалия увидела стол и собравшихся вокруг него людей.
Ритуал начали восемь…
Теперь их стало девять…
Женский силуэт застыл у нее за плечом…
А затем поверхность зеркала выгнулась, исказив отражение – словно что-то пыталось вырваться наружу, порвав тонкую пленку.
– Господи… – вновь выдохнул Антон.
– Держать круг! – прохрипел Нейман. – Держать круг, если вам дорога жизнь!
Жидкая поверхность зеркала образовывала огромную каплю – как ртуть, уж слишком вязкой и непрозрачной она была, чтобы казаться водой. Изо рта участников ритуала шел пар, будто зеркало высасывало все тепло из огромного помещения. Капля все ниже и ниже склонялась к поверхности стола.
К тому предмету, что лежал в его центре.
С другого конца стола раздался страшный хрип. Присутствующие оторвали взгляд от чудовищной капли и посмотрели на Назарова. Тот заходился в отчаянном кашле, изо рта его текла кровь. Внезапно он вскинул голову – и и стол облетел испуганный вздох. Волосы Назарова не то чтобы встали дыбом – они просто медленно колыхались в воздухе, словно старик внезапно оказался под водой и шел ко дну. А потом все его тело выгнулось и начало медленно подниматься, как будто притягиваемое непреодолимой силой, исходящей из зеркала. Это было зрелище, кошмарное в своей неправильности, – тонущий человек должен идти ко дну, а не взмывать ввысь.
Свечи в зале начали стремительно гаснуть, погружая комнату во тьму. На полу что-то задергалось. Амалия успела увидеть, как фигуры на полу, с таким трудом начерченные Нейманом, начинают двигаться. Нарисованные линии шевелились, как клубок змей. Ей почудилось, что эту жуткую свору притягивает нечто, лежащее в середине стола, – словно гигантская промокательная бумага, впитывающая разлитое на полу чернильное пятно. Фигуры, призванные дать им защиту, исчезали на глазах. Вскоре разглядеть их стало невозможно. Тьма сгущалась. Первым она накрыла левитирующего Назарова, который уже взмыл вплотную к зеркалу.
– Держите кру… – начал было Нейман, но в этот момент начерченные на полу линии окончательно втянулись в центр их круга, оставив участников ритуала без защиты.
Тьма оборвала его фразу на полуслове, а затем поглотила и Неймана, и стоящего напротив человека. Половину комнаты будто укрыл тяжелый, невозможно черный театральный занавес. И, что самое страшное, половиной комнаты он не ограничился. Темнота медленно качнулась вперед, подобная холодной водной пучине, заполняющей собой трюм тонущего корабля. Возможно, участники ритуала были бы рады броситься врассыпную, подобно крысам, но неведомая сила, жадно пьющая их силы, сцепила их нерушимой связью.
– Да что же это? Чьи это голоса? – вскричал сосед Амалии, с бесплодной надеждой вглядываясь в ее лицо.
Амалия не могла выдавить из себя ни звука. Да даже если бы смогла – ее ответ не понравился бы паникующему Антону. Она была уверена, что в комнате на самом деле царит полная тишина, однако их головы раскалывались от постоянного шума миллионов голосов, говорящих, хрипящих, кричащих, сипящих, стонущих в унисон. Вместе с черным пологом на них надвигалась смерть, а за ней, по ту сторону занавеса, шли мертвецы.
Миг – и темная волна скрыла следующую пару. Их голоса, возможно, добавились к жуткому хору, но разобрать этого медиум не могла.
– Пожалуйста, сделайте что-нибудь! – умоляюще закричал Антон.
Волна тьмы вновь качнулась вперед. Миг – и она проглотила соседей Амалии. Девушка почувствовала, как руки других участников ритуала вырвали из ее ладоней.
Амалия осталась одна, в полной темноте и тишине.
Но так продлилось недолго.
Тишину оборвал жуткий хриплый вдох.
Затем еще один.
Совсем рядом кто-то… Нет, что-то – что-то не от мира сего пыталось дышать.
А следом за всхлипом – тоненький звон. Динь-динь. Колокольчик.
Оттуда, где с самого начала ритуала под белым полотном лежало (Амалия была в этом уверена) мертвое тело.
VI
19 октября 1880 года, ранний вечер, Санкт-Петербург, Большая Морская улица
Несмотря на непогоду, Большая Морская была полна людей: петербуржцы сновали по магазинам, выходили из банков, от кирхи неслась немецкая речь, а небольшая группа зевак уже собралась перед магазином готового платья Флорана в ожидании сумерек, когда хозяева зажгут диковинные электрические лампы в витринах – даже спустя пять лет после установки они привлекали приезжих, словно религиозное чудо.
Искомый дом находился южнее Исаакиевской площади с памятником Николаю Павловичу. На фоне соседних зданий он не выглядел таким уж впечатляющим, но, присмотревшись, внимательный прохожий обязательно оценил бы мастерство зодчего. Два этажа, оба – с высокими, скругляющимися к верхушке окнами. Аллегорические барельефы в античном стиле. Легкие, будто воздушные, колонны, украшающие фасад. Под крышей замерли, будто стражи, два крылатых льва. Словом, дом свидетельствовал о достатке и вкусе его владельца. Точнее – владелицы. Теперь уже покойной.
У ограды особняка вдовствующей баронессы Марии Ридигер стояли двое. Первым бросался в глаза жандармский офицер в чине ротмистра, на вид – значительно старше Постольского. Долговязый, с кожей, изборожденной морщинами настолько, что она напоминала кору старого дерева. Рядом с ним неловко переминался с ноги на ногу неприметный серенький господин с подозрительно красным носом, средних лет, в штатском. От внимания Корсакова не укрылись еще несколько людей – по одному или группами они стояли на удалении от дома. Один разглядывал витрины, другой – с букетом цветов – будто бы ждал свою пассию. Но все они неизменно бросали взгляды в сторону особняка. Люди полковника?
Павел
