Наш самосвал съехал с шоссе и встал в хвост другим самосвалам. Большинство ребят стоят в кузовах и оглядываются по сторонам. А движение ни на миг не замирает. Вдоль шоссе в сторону передовой идут танки, когда они прибавляют скорость, из-под гусениц летят ошметки глины и земля. Водители их высунули головы из открытых люков, и все их мысли – о том, что впереди.
Асгар бежит к нам от передовых самосвалов. Кричит нам что-то, но мы видим лишь, как он рупором ставит ладони. Тогда он знаками показывает нам спешиваться. Мехди командует:
– Ребята, спешиться! Всем спешиться и всё с собой взять, ничего не оставляйте!
Я отдаю свой автомат Расулу и спрыгиваю из кузова на землю, потом кричу ему:
– Передавай мне, вещи твои передавай мне!
Мой голос теряется в лязге танковых гусениц.
Расул отдает мне автоматы, вещи и что-то говорит. Он похож на рыбу, беспомощно трепыхающуюся на отмели. Я знаком показываю ему, что ничего не понимаю. Он переваливается через борт кузова и висит на нем, и тут гремят несколько орудий, и он отпускает руки и падает на меня. Я еле устоял на ногах. Помог ему подняться и кричу ему в ухо:
– Это наши… Свои орудия бьют!
Глаза его так выпучены, что, кажется, вот-вот выскочат из орбит. Руки его дрожат, и всё же он жестом спрашивает:
– Где они?
Я хочу указать ему на укрепсооружение, но в этот миг вспышка освещает его лицо и раздается такой грохот, что мы все валимся на землю. Невольно мы скатываемся вниз от шоссе и, скорчившись, ищем какое-нибудь укрытие. В ушах у меня звенит. Мирза присел возле самосвала и оглядывается вокруг с таким видом, словно ждет нового взрыва. Водители танков прячут головы в люки. Проезжают с сиренами санитарные машины. Сердце мое колотится быстро, хотя я еще не понял, что произошло. Расул, тронув меня, показывает наверх. Масуд с перекошенным лицом что-то кричит. И опять мне вспоминается рыба, разевающая рот насуше.
– Всем… Наверх… Поднимайтесь…
Мы поднимаемся и на четвереньках ползем на шоссе. Я вижу Абдуллу, который, держа свой пулемет, на корточках присел возле колеса самосвала.
– В колонну… Стройся…
Мы встаем, но еще не начали строиться, как вдруг пространство и время исказилось. Грохот одной за другой ракет бьет по моим барабанным перепонкам. И вновь мы с шоссе скатываемся вниз и напрасно ищем какое-то убежище. Убежища для нас нет. Мы как испуганное стадо, в которое ворвался волк. Кто-то хватает меня за голень и сильно сжимает ее. Я прижимаюсь щекой к земле и жду, пока ракетный обстрел стихнет – после этого слышен лишь лязг танковых гусениц да команда, которая вновь зовет на шоссе.
– Наверх! Стройся…
Мы выбежали наверх и еще не успели сформировать колонну, как Масуд командует двигаться вперед. Мы бежим на ту сторону шоссе и там невольно приседаем под защитой укрепсооружения. Масуд кричит:
– За мной! Там не сидеть!
Отчасти мы присели инстинктивно, но и от страха тоже, от чувства безысходности. Приходится, однако, встать и, согнувшись в три погибели, идти за ним. Все взводы кое-как построились и перешли шоссе, но колонны их смешались. И Масуд очень громко кричит, чтобы восстановить порядок:
– Всем сюда! В щель! Первый взвод…
Мы все спрыгиваем в длинную щель, являющуюся частью укрепсооружения. Все молчат. Мы все обливаемся потом, сидим, скрючившись. Я не знаю, почему мы так быстро вспотели, ведь не было ни долгого марша, ни бега. Мехди стоит наверху, собирая отставших, потом подходит к спуску в траншею и командует:
– Прижмитесь к тому концу, всем сдвинуться плотнее!
После этого в траншею вваливаются еще несколько человек, пытающихся отжать нас в ее конец. Один из них бежит по головам и плечам сидящих в траншее и так добегает до ее конца. Никто не протестует, словно у нас вообще нет ни языков, ни умения говорить. Открывают огонь наши орудия: словно сотни фотографов быстро-быстро делают снимки со вспышками. В этих всполохах я всматриваюсь в лица ребят в траншее и вижу, что они все, как приговоренные к смертной казни, уставились на небо. Их выражение лиц потерянное, сбитое с толку, словно они попали в какой-то неизвестный, пугающий мир. Лишь грохот доказывает, что этот мир все-таки населен людьми. Мехди негромко командует:
– Ребята, читайте намаз!
Кто-то спрашивает, всё еще с дрожью в голосе:
– А где вода?
– Сухое омовение[21], – отвечает Мехди.
– А может, из фляги водой воспользуемся?
– Нет, – отвечает Мехди. – Воду беречь. Позволено сухое омовение.
…И при этих его словах мы как-то вдруг понимаем, что мы живы и что мы – друзья друг другу. И в этих всполохах взрывов, и в свете фар машин, едущих по шоссе, мы можем взглянуть в глаза друг другу и увидеть товарища, и понять, что мы – спасение друг для друга.
– Двигайся сюда, я тебе место освободил!
– Чуть-чуть сдвинься, хорошо?
– Мирза! Мирза…
– Нет, ну ты видел? Ну и зрелище…
Я опускаю руки на землю для совершения сухого омовения. Свои солдатские ботинки, автомат и портупею я сложил в одну кучу, чтобы не потерять. Смотрю на небо, пытаясь определить направление на киблу, и Мехди говорит:
– В сторону конца траншеи, чуть правее.
Перед моим лицом Расул встает на намаз. Я жду, пока он закончит. В этом незащищенном мире мы искали защиту, и вот нашли Его и положили голову на Его грудь, и Он окружил нас друзьями.
Я приступаю к намазу.
* * *
Мы потеснее расстилаем спальники и залезаем в них. С одной стороны от меня лежит Абдулла, с другой Расул, он ворочается и крутится в своем мешке. Машины со снарядами всё так же едут в сторону передовой, словно пытаются и не могут заполнить бездонную брешь. Санитарные машины едут в тыл и, попадая в заторы, включают сирены. Тут не город, где одна скорая на одного больного, тут напихивают столько раненых, сколько влезает, лишь бы дверь закрылась.
Перед траншеей слышится голос Мирзы:
– М-мое м-место в конце ок-копа – к-как мне п-пройти туда?
Кто-то возмущенно ему отвечает:
– Не надо было выходить, а теперь, когда все легли, хочешь пройти?
– Эт-то ты м-мне? – спрашивает Мирза как бы с удивлением.
В спор вступает третий голос, и я узнаю Али – он только что пришел.
– Да, это он тебе! – подтверждает Али.
Тогда Мирза отходит на некоторое расстояние. В свете автомобильных фар он принимает картинную боевую позу, потом разбегается и прыгает на нас. Люди в окопе кричат единым криком и сжимаются. Мирза бежит по нашим головам в конец окопа. И громко кричит:
– Я не т-только вас по-поубиваю, я т-так это сделаю, что вы в м-могилах са-саваны об-бгадите!
Али отвечает:
– А я желаю тебе попасть в плен к такому человеку, который проткнет тебя насмерть своими усами!
– Н-не дож-ждешься! – ворчит Мирза, укладываясь в свой спальник.
Я вновь закрываю глаза, заметив перед тем, что Расул перестал ворочаться. Дует холодный ветер. Али – судя по голосу, он всё там же, в начале нашей щели, которую мы лишь из вежливости называем траншеей – говорит:
– Братец… Братец Насер, дорогой!
Он намеренно произносит это детским голоском.
– Что такое, я здесь, – отвечаю я.
Али осторожно ставит ноги так, чтобы ни на кого не наступить, и пробирается ко мне.
– Где ты, братец мой дорогой?
– Ага! Припекло тебя! – говорит Масуд.
Али подошел ко мне и продолжает:
– Пока у меня есть братец Насер, меня припечь ничто не может…
– Так что случилось-то? – спрашиваю я. – Чего вдруг «братец, братец»?
– Не слушай его, – говорит Масуд, – он совсем совесть потерял.
Внезапно прорезающие небо ракеты «катюш» своим воем перекрывают все прочие шумы. Земля со стенок осыпается нам на головы. Все высунулись из спальных мешков и провожают взглядами светящиеся в небе стрелы ракет.
– Братец мой, красавчик, дело такое: у меня спального мешка нет…
– Как нет? В такой холод?
Я невольно сажусь. А он продолжает:
– Братец мой! Одна ночь это ведь не тысяча ночей, поспим с тобой вдвоем в одном спальнике, а?
– В одном спальнике?! – переспрашиваю я.
– Ну да, – отвечает он. – А что такого?
Мне вдруг очень хочется его задушить. Расул быстро садится и спрашивает меня:
– А где батальонный каптенармус? Пойдем получим еще мешок и быстренько принесем.
– Спи знай, – говорю я ему. – Каптенармус тут мешки не выдает, ты забыл, где мы?
Али ложится рядом со мной, а я всё еще не верю ему:
– Дорогой мой, двоим ведь не полагается в одном мешке!
– Но ведь не все тут братья, как мы с тобой, – не сдается Али. – Мы-то вдвоем поместимся, разве нет?
И он залезает в мой мешок.
– Ну вот, – говорю я. – И как теперь застегнуть молнию?!
– Ты туда лицом ляг, я сюда! Ну вот… Ага-Абдулла, застегни молнию, будь добр.
Абдулла приподнимается, застегивает молнию и плотно нас упаковывает. И мне уже не пошевелиться.
– Да покарает тебя Аллах, – говорю я. – Что ты со мной творишь?
