порядке? – спросил он. – Как прошло лето?
– Было здорово, – сказала я и не соврала. – Не стоит за меня беспокоиться. Я уже поняла, как с ними общаться. Просто буду почти все время проводить с Джимми, пока не уеду в музыкальный лагерь. А когда я дома, у меня легко получается не попадаться им на глаза.
Судя по его виду, у него словно камень упал с души.
Он не обнял меня так же крепко, как обычно, уезжая с родителями в Эмори. Прощание в их присутствии получилось не таким полноценным, но, как и всегда, мы поняли друг друга. Лето, прожитое один на один с родителями, прошло вполне удачно. Но мы с Крисом оба понимали, что я – их последний шанс: либо они добьются успеха, либо не справятся с ролью родителей. Давление нарастало.
Глава 4
В последующие три года странные периоды спокойствия среди привычного разлада убаюкали меня, заставив поверить, что я наконец-то заслужила одобрение родителей. Тогда я еще этого не понимала, но такие послабления объяснялись тем, что я правильно играла свою роль. Меня выбрали для участия в программе для одаренных детей, да и оценки у меня были хорошие. Я занималась музыкой и маршировала в оркестре, стала главным барабанщиком в выпускном классе и получила много наград. У меня не было партнеров для выработки стратегии, не было детективов для проведения расследований, из-за которых родители могли почувствовать себя неуверенно или на равных.
Крис по большей части отсутствовал в нашей повседневной жизни. После первого года в Эмори он предпочел вести монашеский образ жизни и сосредоточился на учебе и четкой дате окончания колледжа. У него в квартире не было телефона, и позвонить ему было нельзя. Письма он писал нечасто. Я скучала по нему, но понимала, почему он не выходил на связь. В письмах, которые я все-таки получала, он рассказывал все, что нужно, и обычно они приходили в тот день, чтобы я могла их прочитать одна. Одно письмо я перечитывала всякий раз, когда чувствовала странную тревогу:
Я не знаю почему, но у наших родителей двустороннее раздвоение личности, и по какой-то причине они приберегли [самую худшую часть себя] исключительно для нас с тобой. Я могу нормально поговорить об этом только с тобой, потому что ты, как и я, видела ту сторону и испытала травму, разочарование и боль от того, что мы были вынуждены подчиняться таким деспотам многие годы нашей жизни. События, которые мы пережили, настолько запредельны по своей жестокости, что бесполезно пытаться объяснить это кому бы то ни было, тебе все равно не поверят. Тебя сочтут каким-то ненормальным, отъявленным лжецом и фантазером. Люди решат, что ты просто не можешь справиться с обычными конфликтами, через которые проходят все подростки и их родители.
Я согласна с Крисом: трудно было говорить о наших родителях с кем-то, кроме него. Но я решила довериться одному из лучших друзей, парню по имени Гити Халса. Хоть мы с Джимми и были очень близки, рядом с ним я чувствовала себя скорее неуверенно и поэтому не решалась рассказывать о том, что происходит дома, чтобы не оттолкнуть его. С Гити было иначе. Я всегда была уверена в безоговорочном принятии друг друга и в отсутствии скрытых мотивов. Каким-то образом за моим вечно оживленным поведением он разглядел, что что-то назревает. Мы с Гити подолгу обсуждали причины иррационального поведения людей. Мы попытались понять, как с этим жить так, чтобы не подвергать негативному влиянию тех, кем мы хотели стать. Когда я наконец открылась и начала рассказывать ему о домашних проблемах, скрывая некоторые детали, то знала, что могу доверять ему, что он никому об этом не расскажет. Его мнение о моих родителях представляло собой нечто среднее между мыслями Криса о том, что они совершенно безнадежны, и моей верой в то, что надежду терять рано.
Мне кажется, оптимизм Гити проистекает из его собственной семьи. Всякий раз, входя в дом Гити, я сталкивалась с невероятным гостеприимством его родителей, и свои чувства в тот момент я могу описать только как умиротворяющий баланс энергии. Его семья была из Индии, и в первые годы нашей дружбы я думала, что это просто такая культурная особенность – такая же осязаемая, как тюрбан, который должен был носить Гити, национальный декор на стенах или ароматы, доносящиеся из кухни, когда готовила его мама. В то время окрестности Вудсон-Хай не отличались большим культурным разнообразием, но Гити был довольно общительным и у него было много друзей. Он был отличным учеником и талантливым музыкантом – по большей части так же хорошо следовал правилам, как и я. Однако он испытал на себе свое же сопротивление тому, чтобы играть ту роль, которую от него ожидают. После долгих раздумий он сообщил родителям, что хочет нарушить сикхскую традицию и сам выбрать себе жену, когда настанет время жениться. И вот однажды он пришел в школу чисто выбритый и без тюрбана. Даже я никогда до этого не видела его волос. Блестящая волнистая черная грива ниспадала значительно ниже уровня талии его синих джинсов. Примерно через год он коротко подстригся. Некоторые из его многочисленных родственников считали, что родители должны отречься от него. Несмотря на силу убеждений его родителей и стремление следовать традициям своего народа, возможно, глубоко укоренившийся духовный смысл тех же самых убеждений в сочетании с безусловной любовью к Гити просто оказался сильнее. За развитием их семейной истории было приятно наблюдать. Наверное, я даже завидовала. Мне было трудно найти нужный баланс в отношениях с родителями, особенно когда их действия оказывались такими спорными, что происходило нередко.
Заметив, что мы с Джимми стали неразлучны, мама и папа провели со мной несколько, на удивление, рациональных бесед о сексе, как вместе, так и по отдельности. Они сказали, что помнят себя в нашем возрасте, и предположили, что Джимми давит на меня, чтобы я пошла у него на поводу. Они сомневались, что я была против, учитывая, что мы уже и так долго встречались и что я при любом удобном случае повторяла о своей любви к нему. Я была абсолютно уверена, что мы поженимся, и Джимми подкрепил мою уверенность кольцом обещания. Родители заверили меня, что, как бы им ни хотелось, чтобы я не торопилась с сексом, они признают, что это вряд ли возможно. Они попросили поговорить с ними, если это действительно произойдет, и умоляли меня поверить, что они
