не разозлятся. Они всего лишь хотели убедиться, что я смогу принять необходимые меры предосторожности, чтобы не забеременеть. Я была благодарна им за искренность и гордилась тем, как они подошли к вопросу.
Я потеряла девственность с Джимми через три года после начала наших отношений, когда мне было шестнадцать.
Все еще надеясь и убеждая себя в том, что родители сдержат слово, я пошла к маме после той особенной ночи. Я соврала о том, где это произошло (на их катере), но была честна во всем остальном, включая то, что мы предохранялись с помощью презерватива.
Я ожидала, что она скажет: «Спасибо, что рассказала мне». Я думала, что она обнимет меня, я, скорее всего, всплакну, и у нас случится момент единения.
– Что ты сделала? Как ты могла! – взвизгнула она.
Я взглянула на нее в замешательстве. – Ты сказала, чтобы я доверяла тебе, – ответила я. – Ты говорила, что не будешь возражать.
Она взлетела на второй этаж и, по-видимому, рассказала отцу, потому что он крикнул, чтобы я поднималась наверх. Пока я шла по лестнице, ноги налились свинцом, как будто мне предстоит выбрать ремень, но на этот раз я была совсем одна. Войдя в их комнату, я увидела, как мама сидит на унитазе в их ванной, ссутулившись и опустив голову на колени, закрывая глаза руками. Она выглядела так, словно ей только что рассказали о трагической автокатастрофе. Она подняла раскрасневшееся лицо с выражением полного опустошения.
Папа стоял рядом с ней, его глаза сверкали. – Ты окончательно опозорила эту семью, – сказал он. – Ты шлюха. Кем ты себя возомнила? Думаешь, ты такая красивая? Думаешь, что ты женщина? Ты не женщина. Ты выглядишь как проститутка с этим макияжем и длинными волосами. – Он прищурил глаза: – Я отстригу тебе волосы, пока будешь спать.
Я села на их кровать, совсем ошарашенная, и сказала: – Но вы оба просили рассказать вам. Вы говорили, что все будет хорошо. Что единственное, что имеет значение, – это моя честность с вами.
– Мы даже смотреть на тебя больше не можем, – сказал папа.
– Просто уходи, – закричала мама.
Я оцепенело побрела к себе в комнату и позвонила Джимми.
– Что ты им сказала? – Джимми взвизгнул в трубку. – Карин, зачем, черт возьми, ты это сделала?
– Но они сказали, что все нормально! Что они не будут злиться! – Я попыталась объяснить ему сквозь слезы, которые подступали все сильнее. Еще я сказала, что меня вряд ли когда-нибудь выпустят из дома.
– О боже! – Джимми съежился от досады на другом конце провода. – О чем ты только думала?
– Мне очень жаль! Мне так жаль! – Я заплакала, а потом услышала шаги родителей. – Вешаю трубку. Они идут! Хорошо, что мы хотя бы сможем видеться в школе.
После этого я почти не выходила на улицу. Я сидела дома, пока мои друзья проводили солнечные дни на озере Берк, и мне лишь изредка разрешали сходить вместе с ними в кино. Но, к счастью и удивлению, родители все-таки разрешали мне встречаться с Джимми. Возможно, они боялись потерять доверие перед лицом моего неизбежного бунта. Или, возможно, им хватило того, что Крис ушел из их жизни, и их мучал страх, что они потеряют и меня, если зайдут слишком далеко. Или, возможно, они просто сочли, что пусть я и совершила самый отвратительный поступок, занявшись сексом до брака, я хотя бы продолжаю встречаться с этим парнем. Однако они постарались обставить ситуацию как можно более неловко: папа отвел меня к гинекологу, чтобы взять рецепт на противозачаточные (на все остальные приемы, насколько я помню, меня отводила мама), а затем в аптеку, чтобы купить их. Он задавал аптекарю всевозможные вопросы о побочных эффектах, пока я стояла рядом с ним, испытывая благодарность и ужас одновременно.
После этого мы с Джимми чаще всего виделись у него дома. У него была адекватная мама, то есть он мог попросить ее не беспокоить нас, пока мы будем в подвале, и она понимала нас. Я ходила в церковь с его семьей. Мы ходили на школьные танцы. Мама покупала мне красивые платья для таких мероприятий и безуспешно пыталась убедить меня умерить макияж и сделать не такую пышную прическу. Папа документировал наши автомобильные начинания, фотографировал, как мы меняем 454-й двигатель в нашем «Субурбане» 1973 года на 402-й в «Монте-Карло» 1972 года, который принадлежал Джимми. Это был чистый пример слепой любви, когда я добровольно рассталась с этим монструозным двигателем. Но даже с меньшим двигателем мы смогли заставить «Субурбан» щебетать на второй передаче с автоматической коробкой передач, так что потеря была не столь велика.
Тем временем снаружи Stingray преобразился: от трехцветной однотонной грунтовки до красивого бордового оттенка Chevy Autumn Maple с золотым металликом, искрящимся на солнце. К моему ужасу, классическая реставрация пережила наш роман. Мы с Джимми расстались. Я была влюблена в него, но испытывала смешанные чувства, возможно, немного похожие на те, что были между Джули и Крисом. Потом я узнала, что Джимми врал мне и встречался с другой девушкой, пока мы были вместе. Все еще незрелая в вопросах любви и видя один выход, я отказалась простить его. Я очень хотела быть с ним, просто ужасно сильно, но мне казалось, будто меня выставили дурой, поэтому я сразу отмела возможность примирения.
Затем я стала встречаться с парнем из другой школы. Джимми потерял интерес ко мне и к «Корвету», который уже был практически в полном рабочем состоянии. Мы с отцом доделывали его вместе.
Летом 1988 года родители достроили таунхаус для отдыха по собственному проекту, на берегу моря в районе Уиндворд-Ки в Чесапик-Бич, штат Мэриленд. Мамин младший брат Трэвис – пьяница, который прилично задолжал маме с папой за то, что они раз за разом выплачивали за него залог, – был в городе и отдавал долги своим трудом, так было принято. Он пристраивал сауну на нижнем уровне. Если в руке у дяди Трэвиса не было пива, она непременно дрожала. Его невнятную речь было невозможно понять, а взгляд лениво блуждал. Но он был хорошим плотником и мастером на все руки и маминым братом, поэтому они всегда соглашались его приютить.
Моя комната располагалась в мансарде на верхнем этаже, в ней был раскладной диван, терраса и полноценная ванная. Когда мне еще не было и семнадцати, я проснулась оттого, что дядя Трэвис залез ко мне в постель, засунул руки под мою ночную рубашку, а его пивной язык оказался у меня во рту. Я спала в
