— Напиться есть что?
Матвей протянул ему глиняный кувшин с холодной родниковой водой.
— Ну? — спросил Субачев первый.
Аркадий пил долго. Наконец оторвался, вытер рукавом губы, улыбнулся.
— Что «ну»?
— Как сходил, что нового?
Данилов обвел друзей взглядом.
— Сходил хорошо. Мыслей принес полную голову… Надо хорошенько всем обмозговать… Теперь у нас связь с Коржаевым прочная…
Когда стемнело, Данилов с Тищенко стали собираться в село в баню — в эту неделю их черед был мыться.
В дороге Тищенко, как всегда, долго молчал, потом неожиданно заговорил:
— Ты правильно сказал сегодня: нам села бояться нечего. Надо почаще туда наведываться. С мужиками надо разговаривать. Листовки — это само собой, а живое слово — оно лучше. И еще вот что я думаю: сколачивать себе сочувствующих надо. Таких, как Аким Волчков, Иван Ильин, Ларин. Катуковых можно. Они хоть и зажиточные, но все фронтовики, свои ребята. А что касаемо Антонова, то хоть Коржаев и говорит, но я не особенно верю этим всяким Антоновым. Крестьянина надо, это надежнее…
В бане стоял сухой жгучий пар. Если подняться — уши горят огнем, в носу жжет и в горле сушит до самой груди. Аркадий не любил такой жары. Зато Тищенко сразу полез на полок.
— Аркаша, поддай, пожалуйста, ковшичек… Зря ты не паришься. Ты знаешь, почему старики по сто лет жили раньше?.. Парились.
Аркадий плеснул на каменку ковш воды и сам тотчас же присел — от камней шибануло паром, как из паровоза.
Иван закряхтел, застонал — неистово начал хлестать себя веником. Он перехватывал из руки в руку веник, охал и со свистом хлестался.
— Вот благодать так благода-ать… Лезь, попарься… Мой дед, знаешь, до самой смерти так и не верил, что паровозы ходят паром… Что ж баня, говорит, тогда не ездит… в ней-то уж вон сколь пару-то… Чудак был, в шапке парился и… в рукавицах… Вот истязал себя так истязал… Зато прожил сто три года.
Аркадий внизу на лавке обливал холодной водой голову. Ворчал:
— Ты не философствуй там. Слезай скорей, да дверь откроем. А то дышать нечем…
После, за ужином, Иван, блаженно жмурясь, говорил:
— Слабак ты, Аркадий. Сразу чувствуется интеллигентская кость. А жалко. К твоей голове да мужицкую силу — тебе износу бы не было…
К полночи, когда собирались уходить, Аркадий несколько смущенно сказал:
— Иди один. Я зайду к Ларисе.
Тищенко помолчал, неодобрительно сопя.
— Может, в другой раз?
— Ничего, не бойся. Я осторожно.
Он повернул к центру села, к Ларисиному дому. Света в окнах не было. Дом казался заброшенным, пустынным. Аркадий постучал в ставню.
— Ларочка, — тихо окликнул он, — это я. Оденься и выйди.
Лариса ойкнула и через минуту в распахнутом легком
пальто выскочила на крыльцо.
— Что случилось, Аркаша? — испуганно спросила она.
Аркадий тихо засмеялся.
— Ничего страшного. Пойдем погуляем.
— Ой, что ты, Аркаша. Тебя же узнают.
Аркадий взял ее за руки, притянул к себе.
— Ничего, сейчас темно. Пойдем, не бойся. Мне хочется погулять с тобой, как тогда, по берегу Оби, помнишь?
Как не помнить ей те вечера в Новониколаевске. Он тогда экстерном сдавал за учительскую семинарию, а она заканчивала фельдшерско-акушерскую школу. Они только что познакомились. В те дни они почти не расставались. Прямо из семинарии Аркадий заходил за Ларисой и они с учебниками шли гулять. Любимым их местом был пустынный берег Оби. Здесь можно было посидеть в укромном местечке, украдкой поцеловаться, наконец просто поребячиться, покидать камни в воду.
— Куда же пойдем, Аркаша? — спросила Лариса, застегивая пальто.
Аркадий крепко прижимал ее локоть, заглядывал ей в лицо.
— Хорошо ведь, правда, Ларочка?
Над верхушками рослых тополей в сизом лунном свете неслись хлопья низких весенних туч. Мостик через мелководную Мосиху и дальше широкая улица, обсаженная тополями, выглядели сказочно таинственными. Пахло лопающимися почками. Но Лариса, казалось, не чувствовала этого. Она украдкой вглядывалась по сторонам.
— Аркаша, — остановилась она и положила на грудь ему руки. — Когда мы сможем с тобой гулять не таясь и жить не оглядываясь?
Аркадий взял ее за талию?
— Скоро, милая, скоро.
— Скорее бы.
В переулке послышались тяжелые неуверенные шаги, и на улицу вышел тучный высокий мужчина. Он остановился.
— Эй, парень, — крикнул он наклонившемуся над Ларисой Данилову, — девку-то замучил — до такой поры держишь.
— Ничего, мы привыкши. А ты проваливай своей дорогой, — грубовато ответил Аркадий.
— Но-но!.. — прикрикнул мужчина. Постоял минуту, но, видимо, раздумал связываться с грубияном, зашагал дальше.
— Ты узнал, кто это? — шепотом спросила Лариса.
— Нет.
— Это батюшка, отец Евгений. Наверное, опять пьяный.
Они прошли на берег пруда, Аркадий распахнул плащ, привлек к себе Ларису. И замер. Стало уютно и хорошо. Говорить ни о чем не хотелось. Было приятно ощущать тепло Ларисиного тела и ее свежее дыхание у себя на губах. На плотине, по ту сторону пруда, несмело пиликала гармонь, по селу разносился собачий лай, где-то в другом конце слышалась девичья песня. Аркадий и Лариса смотрели друг другу в глаза и молчали. Зачем говорить, когда ощущаешь биение сердец, когда кругом весна и в душе волнующий трепет. Так и стоять бы, прижавшись друг к другу, без конца…
Запели первые петухи.
Лариса вздохнула.
— Как хорошо, Аркаша! Забудешься — будто ничего и не изменилось, а подумаешь, что все это может оборваться в любую секунду, — страшно становится.
— А ты не думай… — Аркадий улыбнулся.
Аркадий проводил ее до дома. Постояли.
— Ну ладно, Лара. Скоро мы еще увидимся. — Он поцеловал ее горячие сухие губы.
— Иди, Аркаша, иди, а то тебе, наверное, далеко, не успеешь затемно.
Аркадий закурил и пошел через площадь быстрым шагом.
Как ему не хотелось возвращаться в свою землянку, как он истосковался по уютной человеческой жизни! Вспомнил, что опять уже вторую ночь без сна. Вернуться бы сейчас к Ларисе, попить чаю, лечь в чистую постель и, пока она прибирает со стола, зажмуриться и с наслаждением вытянуть усталые ноги, потом…
— Молодой человек, — окликнул кто-то. Аркадий резко обернулся и сунул руку в карман. Около поповского дома на бревне сидел мужчина.
— Дай-ка прикурить, молодой человек.
Аркадий узнал отца Евгения, заколебался. «Подойти или не подходить, узнает или не узнает? Да нет, он пьяный, да и с последней встречи прошло почти полтора года, где ему узнать..»— не без озорства подумал Данилов. Поднял воротник плаща, подошел, протянул коробок спичек. Отец Евгений долго прикуривал, потом подал спички обратно.
— Спасибо… Аркадий Николаевич.
Данилов вздрогнул и невольно сделал шаг назад. А священник будто не заметил этого, продолжал хриплым баском:
— С прибытием вас в родное село, Аркадий Николаевич. — Он сидел не двигаясь, снизу вверх смотрел на Данилова. — Грешен я — люблю смелых людей… Узнал вас там с Ларисой Федоровной.
— Неужели у меня спина такая выразительная, что по ней можно узнать? — с суховатой насмешкой спросил Данилов.
— Не спина, а выговор. Вы, голубчик, хоть и сказали «привыкши», а произношение все равно интеллигентное… Садитесь, Аркадий Николаевич, покурим.
— Нет, благодарю. Мне надо спешить, — по-прежнему сухо ответил Данилов. С давних пор не любил он попов.
— Не удерживаю, не удерживаю вас, — прогудел отец Евгений. — Вольному воля. Но вы чрезмерно бесстрашны, Аркадий Николаевич. Не сносить вам головы.
— А вы за меня не беспокойтесь
— Господь вас сбережет, где уж мне.
— Будьте здоровы, — попрощался Данилов и зашагал по улице.
— Спаси Бог, — вдогонку ответил ему поп.
Аркадий знал, что отец Евгений с большими причудами. Знал, что он любит выпить, порыбачить, любит посидеть с мужиками, поговорить о житье-бытье. Но чтобы он так доброжелательно встретил большевика — этого никогда не ожидал от него Аркадий. И хотя распрощались они мирно и даже любезно, Данилов все-таки насторожился.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
В этот день впервые солнце пекло по-летнему, знойно. Тищенко, Субачев и Данилов верхами возвращались «домой», в свою землянку. Солнце жгло затылки, мокрые от пота рубахи приклеивались к лопаткам. Ехали шагом. Кони понуро брели по пыльной дороге, лениво подволакивая задние ноги. Ехали с «помочей», как шутил Субачев, — сообща засевали тищенковский загон. Люди и лошади были уставшие, разморенные жарой.
— Ни черта, Иван, у тебя не вырастет, — после долгого молчания вздохнул Матвей. — У людей уже всходы зазеленели, а у тебя только посеяли.
