— Постой, постой, — остановил его Зырянов. — Ты хлеб давай, а туда успеешь. Выпорем, если ты так торопишься.
— Знамо дело, выпорете. Нешто я об этом беспокоюсь… А хлебушка нету. — И он развел руками. — Весь вывез. Сам не жрамши сижу.
— Ты брось мне сказки рассказывать. Хлеб давай.
— Нету, говорю. Нешто ты не русский, не понимаешь. Хоть обыщи — нету.
— Обыщем. Обязательно обыщем. Если найдем, одной поркой не отделаешься.
— Знамо, где уже тут отделаться. Только не найдете, потому как нечего искать-то. С рождества без хлеба сижу. Кобеля из-под стола нечем выманить…
Третий вызванный к крыльцу махнул рукой.
— Нету хлеба… Пори, пока мы терпеливые, а то посля захочется покуражиться, да поздно будет.
— Ты что, угрожать?
— Да нет, где уж там. Просто к слову…
И все-таки Зырянов не выдержал, сорвался — взбесили самоуверенность и спокойствие крестьян. Он в два прыжка слетел с крыльца и в ярости начал стегать плетью очередного, отказавшегося дать хлеб. Крестьянин оттолкнул державших его солдат, не размахиваясь, как в кулачном бою, тычком ударил Зырянова в лицо. Тот, лязгнув зубами, отлетел на ступеньки крыльца, стал судорожно расстегивать кобуру. Толпа надвинулась на солдат, негодующе загудела. Ширпак, перепуганный всем этим, схватил Зырянова, не давая ему вынуть револьвер.
— Фельдфебель! — закричал все еще лежащий на ступеньках Зырянов. — Огонь! Огонь! С-скоты!!!
Над селом глухо, как из бочки, зататакал пулемет. Пули засвистели над крышами изб. Толпа шарахнулась от крыльца. Зырянов вскочил на ноги.
— Пороть!! Каждому пятому плетей!
До вечера, дотемна свистели ременные плети. Кричали мало. Это больше всего и бесило Зырянова. Некоторых, наиболее слабых, отливали водой, приводили в чувство.
И все-таки этой ночью не скрипели, как обычно после наезда карателей, колеса, не везли мужики хлеб в Камень! Не помогла и порка.
4
На следующий день Иван Катуков, еле переставляя ноги, вышел на рассвете в пригон напоить скотину. Открыл порота и тут же увидел аккуратно наткнутую на хомутный штырь бумажку. Снял ее, наклонился к свету. Бледные буквы машинописи пересекали листок ровными строчками.
— Товарищ! — по слогам начал читать он, — вчера у тебя забирали хлеб… — Катуков облизнул губы, хитро прищурился: «Шиш у меня взяли, а не хлеб…» — и снова уткнулся в листок, тянул по слогам — …сегодня могут взять скотину… — Иван опять оторвался от листка. «Могут. Это они могут. Но только и тут нас не обведешь — скотины-то сегодня не будет на дворе». — Он, ища глазами потерянную строку, вышел из дверей пригона на свет. — Завтра дойдет черед и до тебя. — «Уже дошел. Сегодня всю ночь на пузе лежал, пошевелиться нельзя».
Остановившись среди ворот, Катунов читал дальше:
— До каких пор ты будешь кормить свору палачей и грабителей? До каких пор на твоей спине будут сидеть этот кровожадный адмирал Колчак, иностранные нахлебники и твои сельские обдиралы Никулины? Не настала ли пора сказать всем им: «Довольно!»
— Ты что, Ванюша, никак письмо получил?
Иван вздрогнул. Перед ним стоял дед Ланин, их сосед.
— Письмо, говорю, получил?
— Да нет, не письмо, — Иван немного колебался, потом решительно сказал — Пойдем в избу.
Через несколько минут сосед и три брата Катуновых, спросонья нечесанные и неумытые, склонились в горнице над листовкой. Младший, Андрей, самый грамотный в семье, ходивший в детстве две зимы в школу, читал листовку. После слов: «Всех зовем мы взяться за оружие, организоваться в боевые отряды, восстать против угнетателей, палачей»— мужики тяжело задумались. Полсела сегодня лежит по избам с примочками. Лежат злые, готовые — дай им сейчас оружие — идти крушить все, что попадет на пути. Иван в сердцах стукнул кулаком об стол.
— Правильно Данилов пишет: до каких пор все это будет?!
Весь день у братьев валилась работа из рук. Вечером опять пришел дед Ланин.
— Андрюшка, пойдем-ка, слышь, ко мне, с этой бумажкой.
— Чего?
— Пойдем, говорю, почитай мужикам… Не боись, там все свои.
Десятка полтора мужиков сидело у деда в халупе. Нещадно курили. Андрея пропустили в передний угол, под образа. Слушали внимательно, разинув заросшие рты. Никто не перебивал. Потом долго и мрачно молчали. От табачного дыма начала мигать пятилинейная лампа.
— Ты, парень, почитай-ка еще. Чуток непонятно.
За вечер Андрей до пяти раз принимался перечитывать листовку, и каждый раз слушали его с не меньшим вниманием. И каждый раз после чтения подолгу молчали. Наконец дед Ланин подал решительный голос:
— Тут, мужики, дело идет к одному: надо откапывать привезенные с фронта винты да подниматься всем.
— А у кого нет винтовок, тому как?
— Дробовые готовь…
— Мужики, а как он сказал тогда в церкви: говорит, за банями не прячьте. — Бородатый мужчина, сидевший на корточках, хихикнул. — А у меня как раз за баней был спрятан в яме. Я даже обомлел. Прибежал домой, давай перепрятывать…
5
На этот раз Зырянов не напился с горя. И не только потому, что его усиленно отговаривал Ширпак, но и потому, что наконец сам понял: дело с Усть-Мосихой гораздо серьезнее, чем казалось ему еще месяц назад. На пасху он недобрал здесь половины рекрутов, сейчас не сумел взять зерно. А это значит: возвратясь в Камень, подавай в отставку. А то и под военный трибунал попасть можно.
— Из кожи вылезу, — стукнул ладонью о стол Зырянов, — а эту даниловскую банду переловлю. Переловлю и в селе повешу, пусть каждый увидит.
Ширпак подсел к нему:
— Ты зря возлагаешь большие надежды на облавы, Федор Степанович. Должен тебе сказать: Данилов не дурак, жить около Мосихи он не будет.
— Хорошо. Допустим, что ты прав. Но что ты предлагаешь? Сидеть в селе и ждать, когда он снова сам объявится?
— Зачем. Он, безусловно, связан с кем-то в селе. Вот эти нити и надо найти.
— Хм. Но ты мне дай эти нити.
— Помнишь, Федор Степанович, я тебе еще на пасху говорил о листовке?
— A-а, помню. Это старик Юдин.
— Не только и не столько Юдин, сколько Борков.
— За ним следят?
— Да. Карл Иванович глаз с него не спускает. Сейчас он придет.
— Так. Но одна нить — это еще не нить. Она в любое время может оборваться.
— Можно взять кое-кого из фронтовиков. Они наверняка знают, где Данилов.
— Кого?
— Надо арестовать старшего из братьев Катуновых — Ивана.
— Арестовывать, так уж всех. Сколько их? Трое?.. Еще?
— Есть такой здесь Аким Волчков. Молчун, но зловредный. Может тоже знать.
— Еще?
— Ну кого еще? Можно Ивана Ильина, Алексея Тищенко.
Когда явился вежливый, раскланивающийся немец Карл Орав, Зырянов строго сказал:
— Вы плохо несете службу, господин Орав.
— Стараюсь, господин Сыряноф.
— Плохо стараетесь. Почему до сих пор не обнаружено местопребывание Данилова?
Карл Иванович Орав, приехавший за длинными рублями в Россию незадолго до войны, обосновался и бурно развернул свою деятельность в европейской части империи. А когда началась война с Германией, его выслали в Сибирь. Но он и тут быстро пустил корни — построил в Усть-Мосихе маслобойный заводишко. А перейдя на тайную службу в контрразведку, извлекал немалую для себя выгоду и из этого: кроме обычной платы за шпионаж, он еще имел большие неофициальные права и льготы. Карла боялись в селе не меньше, чем самого Ширпака.
— Ошень трудно, господин порутшик, обнаружить его.
— Но мне от этого не легче.
— Я стараюсь.
— За Борковым вы следите?
— Да, да. Никому не порушайль, сам слежу оба глаз.
— Ну и что выследили?
— Пока нитшего говорийт не могу. Данилоф к нему не ходит.
— Мда, — пожевал губами Зырянов. — Не много же вы выследили за три недели. Ну вот что. Сегодня ночью постарайтесь раздобыть хоть какие-нибудь сведения. Завтра мы этого Боркова арестуем. Понятно?
Немец откланялся и ушел. А с наступлением темноты отправился к дому Андрея Боркова.
Борков жил в стороне от улицы, и к его двору проходил небольшой, сажен на двести, проулок. Немец не пошел этим проулком (не ровен час кого-нибудь встретишь), а перелез через прясло и стал пробираться к видневшимся на отшибе от пригона одонкам стога. Отсюда хорошо наблюдать, думал он: и проулок видно, и заливной луг, к которому примыкал борковский двор.
В избе горел свет. Вот скрипнула дверь в сенях. Немец метнулся к соломе, присел на корточки. Напрягая зрение, старался разглядеть, кто вышел во двор и куда направился.
Но если бы в эти минуты Карл знал, что от самой изгороди, через которую он перелез, за ним столь же внимательно следят другие глаза из бани, стоявшей рядом, он бы обмер от страха. Но сыщик так был поглощен слежкой, что даже не заметил, как сзади него выросла приземистая фигура. Это был Филька Кочетов. Сбежав из каменской тюрьмы, он уже около двух месяцев скрывался по чужим баням и прикладкам, не показываясь никому на глаза, кроме Насти. И вот сейчас, собираясь идти на свиданье к Насте, он вдруг заметил крадущегося к нему человека. Филька хотел дать тягу, но, разглядев, что человек один, прежде чем бежать, решил набить ему морду.
