Данилов заметил, как сразу колыхнулась крестьянская масса. Каждый в эту минуту мыслью находился там, где его хлеб. Поэтому первым невольным желанием каждого было бежать туда.
— Каменский большевистский подпольный центр, — Аркадий выговорил эти слова отчетливо, с ударением, чтобы каждый почувствовал, что он явился сюда не как одиночка, а как представитель большой организации, — заботясь о судьбах крестьян уезда, призывает вас: не давайте правительству хлеб, не кормите своих палачей! — Данилов решительно, как бывало на митингах, взмахнул рукой, закончил свою речь — Ни пуда зерна Колчаку!
— Аркадий Николаевич! — раздался вдруг в церковном безмолвии чей-то восторженный голос. — А этот Каменский центр большевистский, о каком вы говорили, долго думает сидеть в подполье?
Аркадий улыбнулся, заговорщицки подмигнул:
— Недолго. Все зависит от вас. Как только вы будете готовы взяться за оружие, так и наш центр выйдет из подполья. А сейчас главное — попридержите хлеб. Прячьте лучше. Мой совет вам: не зарывайте только на огородах за банями, в притонах и за притонами — места эти давно известны. Ну счастливо!
Данилов спрыгнул с клироса, направляясь из церкви теперь уже не через алтарь, а через главный выход. Мужики расступились Он, улыбающийся, бодрый, вошел в человеческий коридор. Ему тоже улыбались, кланялись уважительно, кое-кто протягивал руку, здоровался. Он шел не торопясь, отвечая на приветствия, с хорошо знакомыми здоровался сам.
— Добрый день, дядя Иван.
— Будь здоров, Аркадий Николаевич.
— Спасибочко, что упредил.
— Мы теперя сами с усами…
Сквозь толпу протиснулся к Данилову Андрей Борков. И без того всегда лихорадочно блестевшие глаза его сейчас горели.
— Аркадий Николаевич, здравствуйте, — протянул он к нему руки.
— А… Андрей! Здравствуй, здравствуй. Ну как у тебя здоровье?
Борков махнул рукой, подкашлянул:
— Ах кабы у меня здоровье. Разве бы сидел я дома сложа руки. Понимаете, Аркадий Николаевич, чешутся они. Ох как чешутся.
Данилов похлопал его по плечу:
— Ничего, Андрей, поддерживай свое здоровье, а работа скоро будет всем.
По мере продвижения Данилова к выходу за его спиной образовывался людской водоворот — все устремились за ним. Мужики пихались локтями, каждый старался пролезть вперед.
На паперти у выхода Данилова поджидали стоявшие на часах Тищенко и Андрей Полушин, Аркадий что-то вспомнил, остановился. Толпа, валившая из широко распахнутых дверей, стала обтекать его.
— Старшину сюда! — крикнул Данилов в глубь церкви. — Быстро волостного старшину!
Через минуту, подталкиваемый в спину мужиками, на паперть выкатился старшина. Он мял в руках шапку, низко кланялся Данилову. Аркадий строго посмотрел на его склоненную плешину.
— Завтра передашь Зырянову или кому там другому, кто приедет солдатами, мой приказ: если тронут хоть одного мужика, никто из них живым из села не уйдет. Понял?
— Так точно. Слушаюсь.
Крестьяне, обступившие Данилова, смотрели на него, как на своего заступника. После речи Данилова каждый увидел, что о нем заботятся, думают, рискуют жизнью ради него, стало быть, он нужен, стало быть, он что-то значит. И это чувство придавало уверенность и силу. Кто-то из мужиков подвел Данилову его коня, привязанного к церковной ограде. Другие напутствовали:
— Ты, Аркадий Николаевич, не забывай нас.
— Жизня настала хуже собачьей, — жаловались ему.
— Слышь, сам-то шибко не рыскуй. Записочку бы мог прислать.
Но говорившего тут же одернули:
— Записочку… Нешто записочка сделает, что человек может. Спасибо, Аркадий Николаевич, что сам объявился, дух поддержал. А то живем, как в потемках.
Данилов пожал протянутые ему руки. Вскочил в седло и, сопровождаемый друзьями, тронулся через площадь. Солнце уже спустилось, оставив за собой над бором кровавое полымя заката. Мужики еще несколько минут толпились около церковной ограды, глядя вслед неторопливо удаляющимся в сторону Куликово всадникам.
При въезде в улицу с площади Данилов увидел спешащего куда-то Ширпака. Остановил коня.
— Виктор Михайлович, — окликнул он своего бывшего сослуживца. И, когда тот вскинул голову, поманил его пальцем.
Ширпак обмер. Оглянулся, словно ища защиты.
— Подойдите сюда! — уже приказал Данилов.
Тот опасливо подошел.
— Завтра передайте мой приказ старшему, кто приедет с солдатами забирать хлеб: если тронут хоть одного человека в селе, в Камень никто из них не вернется. Поняли?
Ширпак молчал и трясся мелкой лихорадочной дрожью. Видя, что собеседник почти невменяем с перепугу, Данилов махнул рукой и тронул коня. Субачев захохотал.
Попридержав коня, Матвей отстал. Он наклонился с седла к Ширпаку:
— Ты понял, что сказал тебе Данилов? — спросил он с насмешкой.
Ширпак кивнул головой. Субачев оглянулся на удаляющихся рысью друзей, зашипел:
— Вывертывай карманы, гад!
Ширпак торопливо вытащил из кармана пачку скомканных бумажек, протянул Субачеву.
— Это что? — спросил Матвей, всматриваясь в протянутое Ширпаком. — A-а, нет, деньги твои мне не нужны. Где наган?
Ширпак проворно спрятал деньги и из другого кармана так же поспешно достал новенький вороненый наган.
— Патроны… Все патроны давай!
— Патронов нет больше. Дома.
— Ну ладно. — Субачев хотел уже пришпорить коня, но вдруг насмешливо спросил — Ты хорошо запомнил, что тебе приказал Данилов? Не забудешь? Смотри. А чтоб не забыл, вот тебе на память. — Матвей взмахнул плетью и со всей силы огрел Ширпака вдоль спины. Тот как ошпаренный отскочил в сторону, сел на землю и через голову стал хвататься за спину, завыл.
— Замолчь, гад!
Субачев с места пустил коня в карьер и вскоре догнал товарищей.
— Ты чего отставал? — спросил его Тищенко.
— Да так, — нехотя ответил Матвей. — С Ширпаком заболтался. Приятно все-таки с культурным человеком поговорить по душам.
Полушин засмеялся. Данилов тоже улыбнулся, переспросил:
— Приятно, говоришь?
— Ага. Сплошное удовольствие. Поговорил, как меду напился.
Все дружно захохотали.
3
Солдат со сборщиком податей приехало немного — десяток. Видимо, у каменских властей не хватало людей на такие дела. Блюстители порядка пробыли в селе сутки. Вели себя тише воды и ниже травы.
Уехали они ни с чем. Ни одного пуда зерна не получили.
Это была первая победа Данилова.
Однако торжествовали мосихинцы недолго. Дня через три в село нагрянул сам начальник контрразведки Зырянов в сопровождении роты солдат с ручным пулеметом на тачанке. Мужиков согнали на площадь. Пулемет установили на крыше земской управы, за ним прикорнул усатый фельдфебель. Площадь оцепили солдаты. На крыльцо вышел красный от выпитой водки Зырянов. Он яростно сжимал в руках плеть.
— Что-о? — закричал он. — Свободы захотели? Смутьянов слушаете?! Имейте в виду: всех перепорю, полсела перевешаю, а без хлеба отсюда не уеду.
Мужики стояли хмурые, но упрямые в своем упорстве. Полсела не перевешает, думал каждый, а хлеб отдавать нельзя. Им только дай повадку… И мужики держались.
Первым подвели к столу сорокалетнего мужика с мрачным лицом — Ивана Катунова, старшего из братьев.
— Нету хлеба, — хмуро заявил он, — что хотите делайте, а хлеба нету.
— Как это нету? — строго спросил Ширпак. — Мы у тебя не милостыню просим. Ты должен дать.
— Где я его возьму, ежели нет. Себе на жратву назанимался у соседей по самые уши. Нету хлеба.
— У меня тоже нету, — взвизгнул Никулин, — а я все-таки нашел и сто пудов опять жертвую.
— Ладно, коль у тебя есть чего найти: ты прятал. А у меня нечего, я не прятал. Чего я найду?
— Значит, отказываешься?
— Отказываюсь, — вызывающе резко ответил Катунов.
У Зырянова глаза сузились зло, ненавидяще.
— Отходи сюда, влево!
Катунов с издевкой снизу вверх посмотрел на начальника контрразведки, спросил:
— Портки сейчас скидать, али опосля будете пороть?
У Зырянова от ярости задергалась щека, остекленели глаза. Он хотел закричать на Катунова, но, видимо, спазма перехватила горло, судорожно рванул ворот гимнастерки.
— Что?! Давно не поротый?! Получишь! Сполна получишь сегодня!..
Но он тут же взял себя в руки — внял уговорам Ширпака не горячиться. Горячкой только озлобишь крестьян, говорил ему минуту назад друг. А мужик что бык: упрется — не своротишь. Поэтому, подавив в себе ярость, Зырянов сердито ткнул пальцем следующему:
— Ты!
— Я? Я сразу туда… налево. — И, держась за штаны, мужик направился к Катунову.
— Постой, постой, — остановил его Зырянов. — Ты хлеб давай, а туда успеешь. Выпорем, если ты так торопишься.
