Олег понял: это конец. Курганская группировка сделала свое дело, до конца отыграв роль, отводившуюся ей в крапленой колоде бандитской Москвы, и теперь от вышедших из-под контроля отморозков следовало избавиться. Да и оставлять ненужных свидетелей игр спецслужб с криминалитетом было как-то не с руки.
Ответный шаг выглядел на первый взгляд странным и алогичным: Нелюбин принял решение ликвидировать большую часть собственных «быков». Впрочем, это решение казалось странным лишь на первый взгляд: смерть подавляющего большинства исполнителей можно было списать на межклановые разборки — на месть коптевских, например. Или на ореховско-солнцевскую братву, которая по итогам собственных расследований приговорила беспредельщиков к смерти. И все были бы довольны: и конкурирующие бандиты, и законники, давно приговорившие верхушку курганцев к смерти, и, естественно, РУОП, которое могло бы отрапортовать о разгроме самой опасной столичной банды.
«Мы останемся только ввосьмером, — заявил Нелюбин наиболее доверенным после очередного футбольного матча. — Никаких свидетелей, никаких ненужных показаний. Свалим за границу и растворимся по одному...»
И уже с весны 1997 года курганская ОПГ занялась самоликвидацией. Криминальное сообщество пожирало самое себя. Времени оставалось в обрез, и потому методы ликвидации не отличались разнообразием: прогулки в лес «пострелять по мишеням», «наезд на наглого коммерса», «рыбалка на Истринском водохранилище»...
Дорожные строители, реконструирующие Рижское шоссе, еще многократно будут натыкаться на человеческие останки с аккуратными пулевыми отверстиями в черепе.
Тех, кого не успели ликвидировать старшие, брали едва ли не каждый день: в кафе, в собственных автомобилях, в квартирах и офисах. Многие «быки» даже не оказывали сопротивления — арест стал для них единственным шансом выжить.
К лету 1997 года от курганской оргпреступной структуры осталось одно название: практически все оставшиеся в живых «пехотинцы», числом более пятидесяти, были «закрыты» и водворены или в Матросскую Тишину, или в изолятор временного содержания «Петры». Старшие поспешили скрыться за рубеж. Следом за ними полетели руоповские ориентировки: информация о лидерах курганцев попала в компьютерные сети Интерпола.
Вместе с оставшимися на свободе Владимиром Сильвестровым и Максимом Тарнопольским Нелюбин благополучно скрылся в Голландии, намереваясь осесть на окраине Амстердама, в тихой стране каналов, тюльпанов и легализованных наркотиков. У них было все: чистые документы на вымышленные фамилии, огромные деньги, возможность беспрепятственно пересечь нидерландскую границу.
Однако на свою беду беглецы случайно встретили Виктора Баулиса, латышского авторитета по кличке Энимал, в свое время дружившего с братьями Наумовыми.
Уже потом, через несколько месяцев, ожидая смерти на шконках «Матросски», Олег не раз задавал себе вопрос — какого черта они вообще решили связаться с этим Баулисом? Ведь его ликвидация ровным счетом ничего не решала.
Решение уничтожить Энимала стало роковой ошибкой Нелюбина. Спустя несколько часов после покушения на Энимала полиция задержала подозрительных русских, спешно покидавших гостиничный номер.
Законопослушным голландским ментам далеко до профессионалов из московского РУОПа, которые при случае могут и «мокрый» ствол подбросить, и наркотики в карман сунуть, или как минимум хорошенько попрессовать. Следствие продолжалось более четырех месяцев, но доказать причастность Нелюбина, Тарнопольского и Сильвестрова к убийству Баулиса не удалось. Тем временем РУОП через интерполовские каналы все настойчивей и настойчивей требовало выдачи курганцев, и голландцам ничего не осталось, как удовлетворить просьбу коллег.
Курганских бандитов экстрадировали из Нидерландов поодиночке. Олег не знал, как переправят в Россию подельников. Сидя на заднем сиденье полицейского «Форда», он уныло смотрел в затылок плечистого охранника впереди себя. Двое других полицейских, одетых в гражданское, теснили пленника справа и слева. В аэропорту его усадили в салон «Боинга» и, чтобы не нервировать пассажиров, прикрыли скованные наручниками кисти плащом. И уже через несколько часов арестант оказался в Москве.
Родина встретила Нелюбина на редкость неласково: шестеро мордоворотов из отряда милиции специального назначения, распугивая даже ко всему привыкшую московскую публику видом касок, бронежилетов и короткоствольных автоматов, взяли пленника в кольцо прямо у трапа и, усадив в микроавтобус, отправились на Петровку. Спереди и сзади катила охрана — руоповцы опасались, что Нелюбина попытаются отбить оставшиеся на свободе бандиты.
Контраст голландского и российского следствия впечатлил: сперва арестанта профилактически отпрессовали, пообещав, что это — цветочки, а ягодки, мол, впереди. И только после этого предъявили обвинение по статье 209 («Бандитизм»), предусматривающей срок от восьми до пятнадцати лет.
«Все ваши бандиты арестованы, — цедил следователь прокуратуры, — большинство из них дало на тебя показания... Ну, будешь говорить?»
И вновь Нелюбин ошибся. То ли он до последнего надеялся на заступничество тех, кто незримо стоял за курганскими, то ли решил пойти ва-банк, но тогда в следовательском кабинете на Петровке он дал волю эмоциям.
«Всех не закроете, — произнес он, утирая кровь с разбитого лица, — стволы на вас найдутся. И на тебя, мусорок, тоже... »
Менты и прокуратура восприняли эту в сердцах высказанную угрозу более чем серьезно. Через несколько дней в «Комсомольской правде» появилась статья «Петровка, 38, уходит в подполье». «Самая отмороженная бандитская группировка объявляет муровцам войну на уничтожение» — гласил подзаголовок.
Суть газетного опуса сводилась к следующему: курганцы, обозленные успешными действиями МВД, вызвали в столицу оставшихся на свободе архангельских братков, и вскоре Москву непременно захлестнет волна кровавого беспредела. Назывались даже потенциальные жертвы: особо ретивые оперативники и следователи МУРа и РУОПа, работники прокуратуры...
Знал бы журналист таблоида, что Нелюбин рассчитывал вовсе не на архангельцев!
Первые судебные заседания над лидерами курганской ОПГ внушили Нелюбину сдержанный оптимизм: он ожидал куда худшего. Задержанный в Шереметьево-2 Андрей Колигов получил всего шесть лет общего режима по «наркоманской» статье; учитывая послужной список Колигова, приговор выглядел слишком мягко. Правда, суд над Колиговым состоялся не в здании суда, как это принято, а в следственном изоляторе. В прокуратуре всерьез поверили в возможность «архангельского десанта».
В ожидании окончания следствия Олега определили в «Матросску», но не в обычный корпус, а в СИЗО № 4, бывшую кагэбэшную «девятку». В ту самую, из которой в июле 1995 года бежал Александр Солоник. К Нелюбину вернулись привычные хладнокровие и расчетливость: минимальный срок, данный подельнику, можно было бы расценить как плату за молчание. Ведь Андрей Колигов не назвал никаких громких фамилий.
Может быть, высокие покровители не оставят и его? Круговая порука, особенно если она повязана кровью, обязывает ко многому.
Впрочем, дальнейшие события разрушили эти надежды. Спустя неделю после суда над Колиговым при загадочных обстоятельствах погиб адвокат одного из курганских «звеньевых» Малишевского, участника знаменитого расстрела Наума коптевского на Петровке.
Узнав об этом, Нелюбин помрачнел. Он понял — видимо, Малишевский рассказал адвокату то, что тому знать не полагалось. А поняв, сам напросился на встречу со следователем — только чистосердечное признание могло сохранить ему жизнь.
«Я готов дать любые показания, — с ходу сообщил он следаку. — И о том, как мы появились в Москве, и о том, почему нам протежировал Тимофеев, и о том, чьи заказы мы исполняли, и о том, почему власти так долго закрывали на курганских глаза... »
Следователь выказал живую заинтересованность. Предложил закурить, налил арестанту чаю и, разложив перед собой чистые листы протоколов допроса, приготовился слушать и записывать.
Однако уже через десять минут несколько фамилий, походя названных арестантом, заставили следака измениться в лице. Отложив авторучку, он поспешно вызвал в кабинет конвоиров, распорядившись отвести подследственного в камеру. А сам, закрыв поплотней двери и придвинув к себе телефон, принялся накручивать какой-то одному ему известный номер. Следователь даже не скрывал волнения: пальцы не попадали в лунки наборного диска, голос предательски срывался, а услышав с той стороны провода секретаря референтуры, он и вовсе растерялся...
