это похоже? Выходит, вы против правительства?
— Это не ваше дело. Сдайте немедленно гараж! — настаивал Платон Могвеладзе.
— Нет, этого я сделать не могу!
— Вызовите солдат! — приказал Платон стоявшему рядом Кукури Зарандия.
Отряд вошел во двор. Поняв, что сопротивляться бесполезно, шофер в кожаной куртке взял ключи и пошел к гаражу.
Телефон, висевший на стене в дежурной комнате, уже несколько минут непрерывно звонил. Джвебе Микеладзе взял трубку.
— Да, гараж… Кто говорит? Гегечкори?.. Сейчас… Подождите… — Джвебе подбежал к Платону и взволнованно сообщил:
— Гегечкори звонит. Машину требует…
— Не верь, это уловки шоферов.
— Нет, это верно. Нам лучше уйти отсюда.
— Не мешай! Не сбивай людей с толку! — рассердился Платон.
— Какие мы солдаты, если не выполняем приказаний своего правительства?! Это же анархия! — бросил Джвебе Микеладзе Платону в присутствии шоферов.
— Никакой анархии тут нет. Что же делать, если правительство бессильно? — возразил Платон.
— Подумаешь, какой подвиг — занять гараж! — продолжал спорить Джвебе.
— А ты хочешь, чтобы он большевикам достался? Ну, тогда, брат, убирайся отсюда!
— Это бандитизм!
— Как ты смеешь, молокосос?! — возмутился Платон и выхватил револьвер.
Но в тот же миг револьвер этот, сверкнув в воздухе, очутился в руках Ладо Метревели.
— Если мы пришли сюда по делу, так давайте заниматься делом, нечего баловаться оружием! — заявил он Платону.
Поднялся спор, началась перебранка, кто-то лез в драку… Солдаты, стоявшие на стороне Джвебе, возмутившись поступком Платона, ушли. С ними ушел и Геннадий Кадагишвили.
Платон послал Сандро Хотивари в бригаду, и тот привел еще десять солдат.
Шоферы отказались вести машины и, пока шла перебранка, сняли с них кое-какие части.
Добровольцы только к утру докатили машины до казармы.
Часа в три утра, когда артиллеристы катили машины по Ольгинской улице, показался отряд солдат. Платон приказал своим людям укрыться за углом, а сам, выйдя на середину улицы, преградил дорогу отряду.
— Стой! — крикнул он.
Отряд остановился. Платон подошел к командиру:
— Кто такие?
— Солдаты Армянского корпуса.
— Куда идете?
— Охранять гараж.
— Поручик, гараж уже охраняется солдатами Грузинской артиллерийской бригады.
— Не знаю. Мне приказано занять гараж.
— Мы не позволим.
— В таком случае я вынужден буду занять его силой.
— Попробуйте. На этой террасе и в окнах стоят пулеметы. В моем распоряжении пятьдесят солдат.
В подтверждение слов Могвеладзе артиллеристы защелкали затворами.
Поручик подумал немного и скомандовал:
— Правое плечо вперед, шагом марш!
Платон торжествовал. Он чувствовал себя героем.
— Здорово я провел этого поручика!
Однако часов в десять утра пришел приказ — машины отправить обратно в гараж.
Солдаты ругали Платона. После этого случая его прозвали Дон-Кихотом.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ШАМХОР
У станции Шамхор, на магистрали Тифлис — Баку, на возвращавшихся с турецкого фронта солдат предательски напали банды Елизаветпольского национального комитета и бронированный поезд, посланный Закавказским комиссариатом.
«Кавказский рабочий», № 28, 1918 г.
1
Запутанный узел событий приближался к роковой развязке. Лидер грузинских меньшевиков Ной Жордания в своем докладе на объединенном заседании Краевого центра Советов рабочих и солдатских депутатов 4 января сообщил о наступлении турецких войск и потребовал объявить в Закавказье мобилизацию. В конце заседания, когда все устали, Жордания, как бы вскользь, доложил, что Закавказским комиссариатом решен вопрос о разоружении эшелонов, направляющихся с Кавказского фронта в Россию.
Несмотря на сопротивление военной секции Исполнительного комитета, Краевой центр большинством голосов одобрил решение комиссариата.
Заседание окончилось, но депутаты не расходились. Разбившись на группы, они продолжали спор. Большая группа депутатов окружила Жордания. Среди них были заместитель председателя военной секции Еленин, депутат Арцивадзе, командир грузинского корпуса полковник Ахметелашвили и другие участники заседания. Жордания пользовался авторитетом среди депутатов, они внимательно прислушивались к каждому его слову.
Ною Жордания было тогда лет пятьдесят. Борода его уже сильно поседела. Глаза были светло-серые, широко открытые. В них как бы все еще отражалось удивление событиями в Петрограде и Москве, не укладывавшимися в рамки его мировоззрения. Социалистическая революция нарушала, по его понятиям, закономерность общественного развития. Он вместе с Каутским повторял, что социальные законы, открытые Марксом, не могут определить пути движения к социализму такой отсталой аграрной страны, как Россия. Сторонник «чистой демократии», он, страшась революционного свержения капитализма, признавал путь мелких реформ. Сторонник теории «общей почвы», он не ставил вопроса о завоевании власти рабочим классом. Взгляды его были близки к взглядам буржуазного демократа, влюбленного в парламентскую республику. По его мнению, вопрос о власти был разрешен в Европе уже в XIX веке в пользу народа. «Представители народа, собранные в парламенте, — говорил он, — и выполняют обязанности власти. Что касается нас, социалистов XX века, то нам лишь остается всячески стараться улучшать жизнь рабочих».
Занимая среди ревизионистов крайнюю правую позицию, Ной Жордания откровенно расхваливал буржуазные порядки, и считал образцом государства Англию. Преклонение перед английскими порядками, укоренившееся в нем в пору юности, несмотря на свойственные ей мятежные мысли и порывы, сохранилось у него на всю жизнь.
В 1900 году, когда буры истекали кровью в войне с Англией, его спросили во время спора в одной из редакций:
— Ной Николаевич, неужели вы не желаете победы бурам?
— Если победа буров, — вспыхнул Жордания, — означает падение Англии, — а это может случиться, — то разрешите мне не быть сторонником этой победы и не хотеть ослабления Англии.
Классовой борьбе Жордания отводил второстепенное место в «общенациональной борьбе». Усыпляя рабочих речами о неосуществимости социалистического переворота, он требовал подчинить их интересы интересам национальной буржуазии. Ничто не пугало его так, как социалистическая революция.
Выходец из мелкобуржуазной среды, связанной с дворянством, проникнутый ее трусливой, обывательской психологией, он был добросовестным защитником ее интересов.
С первого взгляда Жордания можно было принять за провинциального учителя из его родного местечка Ланчхуты. Ходил он в простом, нескладно сшитом костюме из грубошерстного сукна и носил старенькую шляпу. Несмотря на свою начитанность, на знакомство (и не только по книгам) с жизнью Европы, с ее политическими деятелями, вождь грузинских меньшевиков все же походил на доморощенного политика, неспособного представить себе ясно картину развития общественных отношений, правильно ориентироваться в современной обстановке, предвидеть будущее. Его взор не отражал ни глубины мысли революционера, ни силы воли руководителя, закаленного в борьбе. Казалось, он не любил внешнего лоска, артистической позы, красивых речей, — может быть, потому, что ему все это не удавалось. Можно было также подумать, что вождь избегает выдвигать себя на первый план. Но в то же время он не терпел возражений, не прощал соперничества и уж конечно никому не уступил бы первенства в своей
