* * *
Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!Я нынче славным бесом обуян,Как будто в корень голову шампунемМне вымыл парикмахер Франсуа.
Держу пари, что я еще не умер,И, как жокей, ручаюсь головой,Что я еще могу набедокуритьНа рысистой дорожке беговой.
Держу в уме, что нынче тридцать первыйПрекрасный год в черемухах цветет,Что возмужали дождевые червиИ вся Москва на яликах плывет.
Не волноваться. Нетерпенье – роскошь.Я постепенно скорость разовью —Холодным шагом выйдем на дорожку,Я сохранил дистанцию мою.
* * *
На высоком перевалеВ мусульманской сторонеМы со смертью пировали —Было страшно, как во сне.
Нам попался фаэтонщик,Пропеченный, как изюм, —Словно дьявола поденщик,Односложен и угрюм.
То гортанный крик араба,То бессмысленное «цо» —Словно розу или жабу,Он берег свое лицо.
Под кожевенною маскойСкрыв ужасные черты,Он куда-то гнал коляскуДо последней хрипоты.
И пошли толчки, разгоны,И не слезть было с горы —Закружились фаэтоны,Постоялые дворы…
Я очнулся: стой, приятель!Я припомнил, черт возьми!Это чумный председательЗаблудился с лошадьми!
Он безносой канительюПравит, душу веселя,Чтоб вертелась карусельюКисло-сладкая земля…
Так в Нагорном Карабахе,В хищном городе Шуше,Я изведал эти страхи,Соприродные душе.
Сорок тысяч мертвых оконТам видны со всех сторон,И труда бездушный коконНа горах похоронен.
И бесстыдно розовеютОбнаженные дома,А над ними неба мреетТемно-синяя чума.
* * *
Как народная громада,Прошибая землю в пот,Многоярусное стадоПропыленною армадойРовно в голову плывет:
Телки с нежными бокамиИ бычки-баловники,А за ними – кораблями —Буйволицы с буйволамиИ священники-быки.
* * *
Сегодня можно снять декалькомани,Мизинец окунув в Москву-реку,С разбойника-Кремля. Какая прелестьФисташковые эти голубятни:Хоть проса им насыпать, хоть овса…А в недорослях кто? Иван Великий —Великовозрастная колокольня.Стоит себе еще болван болваномКоторый век. Его бы за границу,Чтоб доучился… Да куда там! стыдно!Река Москва в четырехтрубном дыме,И перед нами весь раскрытый город —Купальщики-заводы и садыЗамоскворецкие. Не так ли,Откинув палисандровую крышкуОгромного концертного рояля,Мы проникаем в звучное нутро? Белогвардейцы, вы его видали? Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!..
Мне кажется, как всякое другое,Ты, время, незаконно! Как мальчишкаЗа взрослыми в морщинистую воду,Я, кажется, в грядущее вхожу,И, кажется, его я не увижу…
Уж я не выйду в ногу с молодежьюНа разлинованные стадионы,Разбуженный повесткой мотоцикла,Я на рассвете не вскачу с постели,В стеклянные дворцы на курьих ножкахЯ даже тенью легкой не войду…
Мне с каждым днем дышать всё тяжелее,А между тем нельзя повременить…И рождены для наслажденья бегомЛишь сердце человека и коня.И Фауста бес, сухой и моложавый,Вновь старику кидается в реброИ подбивает взять почасно ялик,Или махнуть на Воробьевы горы,Иль на трамвае охлестнуть Москву.
Ей некогда – она сегодня в няньках,Всё мечется – на сорок тысяч люлекОна одна – и пряжа на руках…Какое лето! Молодых рабочихТатарские сверкающие спиныС девической полоской на хребтах,Таинственные узкие лопаткиИ детские ключицы… Здравствуй, здравствуй,Могучий некрещеный позвоночник,С которым поживем не век, не два!..
Ламарк
Был старик, застенчивый, как мальчик,Неуклюжий, робкий патриарх…Кто за честь природы фехтовальщик?Ну конечно, пламенный Ламарк.
Если всё живое лишь помаркаЗа короткий выморочный день,На подвижной лестнице ЛамаркаЯ займу последнюю ступень.
К кольчецам спущусь и к усоногим,Прошуршав средь ящериц и змей,По упругим сходням, по излогамСокращусь, исчезну, как Протей.
Роговую мантию надену,От горячей крови откажусь,Обрасту присосками и в пенуОкеана завитком вопьюсь.
Мы прошли разряды насекомыхС наливными рюмочками глаз.Он сказал: природа вся в разломах,Зренья нет – ты зришь в последний раз.
Он сказал: довольно полнозвучья,Ты напрасно Моцарта любил,Наступает глухота паучья,Здесь провал сильнее наших сил.
И от нас природа отступилаТак, как будто мы ей не нужны,И продольный мозг она вложила,Словно шпагу, в темные ножны.
И подъемный мост она забыла,Опоздала опустить для тех,У кого зеленая могила,Красное дыханье, гибкий смех…
* * *
Когда в далекую КореюКатился русский золотой,Я убегал в оранжерею,Держа ириску за щекой.
Была пора смешливой бульбыИ щитовидной железы,Была пора Тараса БульбыИ наступающей грозы.
Самоуправство, своевольство,Поход троянского коня,А над поленницей посольствоЭфира, солнца и огня.
Был от поленьев воздух жирен,Как гусеница на дворе,И Петропавловску-Цусиме —«Ура» на дровяной горе…
К царевичу младому Хлору —И – Господи, благослови! —Как мы в высоких голенищахЗа хлороформом в гору шли.
Я пережил того подростка,И широка моя стезя,Другие сны, другие гнезда,Но не разбойничать нельзя.
* * *
О, как мы любим лицемеритьИ забываем без трудаТо, что мы в детстве ближе к смерти,Чем в наши зрелые года.
Еще обиду тянет с блюдцаНевыспавшееся дитя,А мне уж не на кого дуться,И я один на всех путях.
Линяет зверь, играет рыбаВ глубоком обмороке вод —И не глядеть бы на изгибыЛюдских страстей, людских забот.
* * *
Вы помните, как бегуныВ окрестностях ВероныЕще разматывать должныКусок сукна зеленый,И всех других опередитТот самый, тот, которыйИз песни Данта убежит,Ведя по кругу споры.
* * *
Увы, растаяла свечаМолодчиков каленых,Что хаживали вполплечаВ камзольчиках зеленых,Что пересиливали срамИ чумную заразуИ всевозможным господамПрислуживали сразу.
И нет рассказчика для женВ порочных длинных платьях,Что проводили дни, как сон,В пленительных занятьях:Лепили воск, мотали шелк,Учили попугаевИ в спальню, видя в этом толк,Пускали негодяев.
Импрессионизм
Художник нам изобразилГлубокий обморок сирениИ красок звучные ступениНа холст, как струпья, положил.
Он понял масла густоту;Его запекшееся летоЛиловым мозгом разогрето,Расширенное в духоту.
А тень-то, тень – всё лилове́й!Свисток иль хлыст как спичка тухнет.Ты скажешь: повара на кухнеГотовят жирных голубей.
Угадывается качель,Недомалеваны вуали,И в этом сумрачном развалеУже хозяйничает шмель.
* * *
С.А. Клычкову
Там, где купальни-бумагопрядильниИ широчайшие зеленые сады,На Москве-реке есть светоговорильняС гребешками отдыха, культуры и воды.
Эта слабогрудая речная волокита,Скучные-нескучные, как халва, холмы,Эти судоходные марки и открытки,На которых носимся и несемся мы,
У реки Оки вывернуто веко,Оттого-то и на Москве ветерок.У сестрицы Клязьмы загнулась ресница,Оттого на Яузе утка плывет.
На Москве-реке почтовым пахнет клеем,Там играют Шуберта в раструбы рупоров,Вода на булавках, и воздух нежнееЛягушиной кожи воздушных шаров.
Батюшков
Словно гуляка с волшебною тростью,Батюшков нежный со мною живет.Он тополями шагает в замостье,Нюхает розу и Дафну поет.
Ни на минуту не веря в разлуку,Кажется, я поклонился ему:В светлой перчатке холодную рукуЯ с лихорадочной завистью жму.
Он усмехнулся. Я молвил: спасибо.И не нашел от смущения слов:Ни у кого – этих звуков изгибы…И никогда – этот говор валов…
Наше мученье и наше богатство,Косноязычный, с собой он принесШум стихотворства и колокол братстваИ гармонический проливень слез.
И отвечал мне оплакавший Тасса:Я к величаньям еще не привык;Только стихов виноградное мясоМне освежило случайно язык…
Что ж! Поднимай удивленные брови,Ты, горожанин и друг горожан,Вечные сны, как образчики крови,Переливай из стакана в стакан…
Стихи о русской поэзии
