– четыре основных понятия Тынянова (с. 76). Для нас важнее всего «теснота» и «динамизация». Мы видим, что это не совсем одно и то же; однако мы увидим, что Тынянов склонен подменять одно другим. «Теснота» понятным образом имеет место между словами: это понятие, обращающее нас в сторону синтаксиса. «Динамизация» же происходит с каждым отдельным словом: это понятие, обращающее нас в сторону семантики. Семантика была для Тынянова интереснее; «Смысл стихового слова» – называется у него главный раздел, занимающий две трети книги. В начале своих рассуждений он говорил о «синтактико-семантических членениях и связях» (с. 67–68); далее «синтактико-» уже не упоминается и речь идет только о семантике.
Понятия, которыми пользуется Тынянов для семантики, более расплывчаты (с. 77–89). Значение слова состоит из «признаков» – по-видимому, это то, что сейчас называется «сема». Они бывают трех родов. «Основной признак» (с. 79) – это, видимо, словарное значение (хотя Тынянов и настаивает, что «слов вне предложения не существует», с. 78): сам Тынянов сравнивает его с фонемой (с. 187). «Второстепенный признак» – это то ли контекстуальные значения, то ли стилистическая («лексическая», по Тынянову) и интонационная окраска слова, то ли этимологические ассоциации (с. 80–86). «Колеблющийся признак» – это такое значение, которое ощущается в слове одновременно с основным, как в каламбуре или в метафоре (с. 87). Под влиянием интонации колеблющийся признак может даже вытеснить основной – как при употреблении бранных слов в качестве ласкательных (с. 88, ср. 215). Тынянову явно хотелось, чтобы стиховая интонация (но этого слова он не употребляет!) именно так деформировала значение всех стиховых слов.
(Можно сделать любопытное сопоставление. О деформации смысла слов [в частности, бранных] интонацией писал в 1930‐х годах Л. И. Тимофеев, опираясь на Ж. М. Гюйо. Но для него носителем интонации был не стих, а эмоция; стих был прямым продолжением ее, «типизированной формой эмоциональной речи». Для Тынянова – наоборот: стих противостоит всем достиховым значениям речевого материала, и предметным, и эмоциональным; именно поэтому, вероятно, Тынянов избегает слова «интонация» – оно слишком связано с «вульгарным понятием „настроения“», с. 121.)
Далее у Тынянова следует ряд примеров. Первый и самый яркий (с. 95) – известные две строки Батюшкова с анжамбманом «И гордый ум не победит | Любви, холодными словами» с замечанием Пушкина: «смысл выходит: холодными словами любви; запятая не поможет». Здесь, действительно, теснота стихового ряда перестраивает его смысл. Но это именно потому, что перед нами не столько семантика, сколько синтаксис, перераспределение синтаксических связей между словами: меняется смысл не слова, а словосочетания. Ни «любовь», ни «холод», ни «слова» по отдельности не меняют смысла. Примеры на отдельные слова начинаются лишь после этого, и чем дальше, тем они менее убедительны.
Примеры из Полонского (с. 98–101): «Кура шумит, толкаясь в темный | Обрыв скалы живой волной». Анжамбман, бесспорно, динамизирует слово «темный», оно звучит подчеркнуто, но меняется ли от этого его значение? Тынянов полагает, что да: в нем усиливаются второстепенные «эмоциональные» признаки (вероятно, мрачность), а может быть, появляется и колеблющийся – значение шума от слабого созвучия со словом «шумит». Далее у Полонского: «Гляди: еще цела за нами | Та сакля, где, тому назад | Полвека, жадными глазами | Ловил я сердцу милый взгляд». Тынянов полагает, что анжамбман подчеркивает слова «за нами» с их пространственным значением, а потом еще сильнее – слово «назад», и от этого слово «назад» приобретает не только временное, но и пространственное значение (с. 101). Каждый согласится, что это очень произвольные натяжки. Самое большее, можно сказать: динамизация слова, ощущение его повышенной важности побуждает читателя предполагать за нею необычный смысл и досочинять его сколь угодно фантастично. Сам Тынянов характерным образом проговаривается: перед нами «то изменение семантической значимости слова, которое получается в результате его значимости ритмовой» (с. 111). «Семантической значимости», а не «значения»; это динамизация, а не переосмысление; это эмфаза, усиление собственного значения слова, а не приобретение дополнительного.
Тынянов это чувствует и далее уже не предлагает домыслов насчет конкретных «колеблющихся значений». Ахматова, «На шелковом одеяле | Сухая лежала рука»: слово «шелковом» подчеркнуто паузой, от этого в нем «оживляется основной признак слова» – как будто он отсутствовал (с. 113). Пушкинская Муза «И в пеленах оставила свирель, | Которую сама заворожила»: «здесь слово „которую“ настолько динамизовано, что уж вовсе не соответствует своему скромному назначению и тусклым признакам значения, и, динамизованное, оно заполняется колеблющимися признаками, выступающими в нем» (с. 114) – какие значения могут колебаться в служебном слове, трудно представить. Но у Тынянова это не обмолвка: цитируя стихи Маяковского, где союзы «и» и «или» выделены в отдельные строки (с. 104), он пишет, что выдвигание их особенно деформирует речь, «а иногда и оживляет основной признак [значения] в этих словах». Блок, «В кабаках, в переулках, в извивах, | В электрическом сне наяву…»: здесь, по Тынянову, новые значения, может быть, и не возникают, но старые разрушаются, кабаки-переулки-извивы «несвязуемы по основным признакам» (с. 124), хотя вроде бы эта смысловая перспектива вполне ясна: это город, углубление в город; кабаки, за их стенами – переулки, и они извивами уходят вдаль. При этом заметим: в этом примере нет даже никакой стиховой специфики, в прозе («в трактирах, в переулках, в извивах») мнимое разрушение смысла было бы то же. Тынянов опять подменяет свой предмет – говорит не о «стихотворном» языке, а о «поэтическом» языке, который бывает и в прозе. (Точно так же не зависит от стихотворной формы и ощутимость метонимии Жуковского – Уланда «Там, в блаженствах безответных», «Durch die öden Seligkeiten», на которой Тынянов подробно останавливается на с. 128–132.) Именно за это книгу Тынянова педантически критиковал Б. И. Ярхо: ритмические курсивы имеют место на стиховом уровне строения текста, семантические сдвиги – на языковом уровне, а есть ли между ними корреляции, это требует долгих и трудных доказательств115.
Там, где речь идет не о появлении нового значения, а об оживлении существующего, наблюдения Тынянова более убедительны. В примере из Полонского (с. 101–103) «Гор не видать – вся даль одета | Лиловой мглой…», по Тынянову, слово «одета» выделено анжамбманом и поэтому в нем оживает буквальный смысл метафорического слова, оно ассоциируется со словом «одежда», а не, например, со словом «покрыта»; в самом деле, психологическая пауза на словоразделе позволяет читателю дольше остановиться вниманием на этом слове и лучше увидеть оба значения, которые были в нем. Справедливо и то, что аллитерации в стихе (впрочем, не только в стихе!) создают иллюзию семантической близости слов, «ложную этимологию», «звуковую метафору»: «Феррара, фурии…» или «очей очарованье» (с. 146–156).
