одной рубашке, и нажимала ему на грудь, пока он в себя не пришел. Дышала за него».
Миссис Бейкер покачала головой: «Я слышала, слуги шептались, не жилец мистер Меир».
Женщина отерла пальцем уголок глаза: «Жалко, хороший он хозяин был..., Лучший, на кого я
работала. Вежливый, подарки всегда делал, всем нам, на Рождество, хоть они его и не празднуют.
Бедная миссис Эстер, и сына потерять, и мужа… – миссис Бейкер вздохнула и решительно
добавила: «Хотя на все воля Божья, конечно».
-Так они никого нанимать и не будут, - грустно сказала Марта, допивая свой эль. «Если несчастье
такое».
Миссис Бейкер оглянулась и понизила голос: «Я тебя могу устроить в Белый Дом, поняла? Там
золовка моя работает, сестра мужа покойного».
Женщина покачала головой: «Она запила, бывает с ней такое. Я бы и сама пошла, - уборщица
вздохнула, - однако я кручусь, как белка в колесе, часа свободного нет. Я тебе ее паспорт принесу.
Вы обе ростом маленькие, а на остальное они и не смотрят. Только, - женщина подняла палец, -
четверть заработка мне!»
-А золовке вашей? - поинтересовалась Марта.
-С ней я поделюсь, - отмахнулась миссис Бейкер и крикнула: «Нам еще две кружечки!».
-Отлично, - подумала Марта, выходя из таверны под руку с уборщицей, - Конгресс в понедельник
собирается на особое заседание. За закрытыми дверями, как написали в газетах, Мэдисон все
время будет там, и Дэниел тоже. С Дэниелом я до этого поговорю. Скопирую те документы, что
найду в Белом Доме и уеду на озера. Может быть, удастся разыскать Меневу. Бедная Эстер,
бедный Меир - ребенка похоронить..., Упаси меня и Питера Господь от такого.
Она распрощалась с уборщицей. Взглянув на здание Капитолия, Марта сказала себе под нос:
«Даже если с Дэниелом ничего не получится - я попыталась».
Пахло цветущими липами. Марта, оказавшись на берегу Потомака, присев на зеленую траву,
посмотрела на запад.
-Им до океана еще идти и идти, - она прикусила зубами травинку. «Если я увижу Меневу,
постараюсь уговорить его бросить эту войну. У него сын растет, - она вспомнила строки из письма
Мирьям: «Менева забрал мальчика и увез к себе в горы, так что все в порядке».
Потомак лениво тек мимо, - широкий, серый. Марта поднялась, и какой-то парень с заваленной
лесом баржи, озорно крикнул: «Эй, красавица!»
-Это потому, что он лица моего не видит, - усмехнулась Марта и помахала рукой парню. Она
проводила глазами маленький американский флаг на корме и отчего-то вздохнула.
В гостиной мерно тикали часы. Натан покосился на Батшеву - девушка была в черном шелке,
бледная, с заплаканными, большими глазами. Они сидели на низких стульях. Гости, наклонившись
к ним, шептали соболезнования. В столовой были накрыты холодные закуски. Оттуда доносился
мерный шум голосов. «Теперь она пенсию будет получать, - подумал Натан, - и хорошую».
Он понял, что почти не знает невестку. Батшева была тихой, скромной, вышивала, читала книги, и
Натан привык относиться к ней, просто как к украшению особняка. Она рассказывала об
Иерусалиме и Святой Земле. Натан слушал с интересом, они с отцом всегда жертвовали на нужды,
как говорили в синагоге, «наших братьев в Земле Израиля». Ему почему-то приятно было думать,
что Батшева и ее семья - жили на их деньги.
Как-то раз Батшева, смущаясь, покраснев, заметила: «Кузен Натан, у нас есть и те, кто своим
трудом на хлеб зарабатывает. Мой отец, он хороший столяр, и еще он свитки Торы пишет…»
Меир тогда вздохнул, - они сидели за ужином: «Ты этого не помнишь, милая моя, ты тогда
родилась только. Мы предлагали раву Горовицу здесь остаться. Был бы раввином в Нью-Йорке,
или у нас, в столице…»
Батшева помолчала: «Папе без Иерусалима тяжело, дядя Меир. У нас гранатовое дерево в саду.
Оно цветет, каждую весну, в феврале. Папа всегда сидит на скамейке, и любуется им…»
Натан тогда незаметно поморщился: «Что за сантименты, понятно, что в Америке можно больше
денег заработать».
Он покосился на Батшеву и хмыкнул: «Все равно красавица, хоть и заплаканная». О покойной
невесте он не горевал - с Джудит они виделись всего два раза, и Натан успел забыть невысокую,
черноволосую девушку. Когда Мораг с Тедди приехали в Вашингтон, Натан боялся, что бывшая
любовница станет ему досаждать. Она только коротко поздоровалась. О ребенке речь не
заходила. Натан облегченно вздохнул: «Выкинула, наверное».
В гостиной было пусто, - все, кто пришел, уже собрались за столом. Натан, подняв голову,
посмотрев на высокую, резную дверь, почувствовал, как его глаза наполняются слезами. О брате
он не скорбел. Тот Хаим, с которым он вырос, был мертв давно, еще с тех пор, как родители
привезли из Цинциннати отвратительное, изуродованное создание. Натан тогда едва заставил
себя обнять брата. Он шаркал на костылях по дому, пил. Натан, вернувшись из прокуратуры,
заставал его в кабинете, в опиумном оцепенении, уставившегося в стену.
Как-то раз, превозмогая неприязнь, он попытался сказать: «Хаим, может быть, тебе не стоит
возвращаться в армию? Все же ранение…»
Они сидели в библиотеке. Брат, отхлебнув из стакана с виски, дернув одним из многих шрамов на
лице, только усмехнулся: «Тебе этого не понять. Не понять, что такое месть».
-Ты ведь даже стрелять не можешь, - упрямо продолжил Натан. Хаим, подставив ему стакан,
велел: «Еще!»
-Могу, - пьяно пробормотал он, выпив, утирая рукавом халата шрамы на месте губ. Один глаз
подмигнул ему. Хаим, неожиданно четко, сказал: «Жене со мной нравится, понятно?». Он
захохотал: «Я меткий стрелок. И с пистолетом тоже управлюсь».
Натан содрогнулся от отвращения: «Как она с ним жила, Господи…, Бедное дитя. Ничего, сейчас я
ее освобожу, она выйдет замуж…»
Он плакал не по брату - он плакал по отцу. Уже второй день дверь спальни была закрыта - мать все
время проводила там. Когда она выходила, Натан, глядя в усталые, черные глаза, ничего не
спрашивал, а только обнимал ее. Мать, гладя его, как в детстве, по голове, шептала: «Ничего,
ничего, сыночек, Господь милосерден».
Отец так и не пришел в сознание. Он лежал, подпертый подушками, бледный, с начавшей
отрастать, полуседой щетиной. Врачи говорили, что надежды нет. «Что вы хотите, - развел руками
доктор Тилтон, главный хирург армии, - сердце едва работает. Мистер Горовиц пожилой человек,
ему за пятьдесят, такое потрясение…»
Когда мать провожала врачей, Натан опустился на колени. Прижавшись щекой к холодной руке
отца, он попросил: «Папочка…, Не умирай, пожалуйста. Не надо, милый…»,
Отец даже не пошевелился. Натан поднялся к себе, наверх. Закрыв дверь, привалившись к ней
лбом, он заплакал. Натан плакал по своему детству, по тем вечерам, когда они с родителями
сидели у горящего камина, когда на подоконнике трепетали огоньки ханукальных свечей, и они
раскручивали волчок. Отец, улыбаясь, каждый вечер Хануки давал им тяжелые, серебряные
монетки. Они с Хаимом, по дороге в школу, заходили в лавку Гольдберга и покупали леденцы.
Натан плакал, вспоминая рассказы отца о Париже, и Амстердаме, о Карибах и о том, как ловили
шпионов во время войны за независимость.
-Если папа умрет, - твердо подумал Натан, - я никогда не оставлю мамочку. Напишу дяде Иосифу,
напишу в Иерусалим, тете Мирьям…, А потом всегда, всегда буду рядом с мамой.
Он все еще смотрел на дверь гостиной: «А ведь это отец и дядя Стивен убили Кинтейла. А Хаим не
смог Меневу убить. Да какой из меня военный, даже и пробовать не стоит мстить за брата. Тем
более, его не индейцы застрелили, а британские пограничники».
-Кузина, - он посмотрел на Батшеву, - давайте, горничная вам поднос принесет наверх, поешьте. На
вас же лица нет.
Батшева сглотнула и едва слышно ответила: «Спасибо, кузен Натан».
-Свободна, свободна…- повторяла она себе. «Господи, какое счастье. Осталось три месяца
подождать, и я стану женой Дэниела». Она даже не думала о болезни свекра. Принимая
соболезнования, опустив нежные веки, вытирая слезы, девушка представляла себя женой вице-
президента. «Я буду танцевать, - сказала себе Батшева, - буду пить шампанское, есть лобстеров.
Буду носить декольте. Я видела, как Мораг одевается, и другие дамы - тоже. Наконец-то».
Она видела себя и сына - русоволосого, похожего на Дэниела, - на зеленой лужайке у Белого Дома.
«Первая Леди, - шептала себе Батшева. «Господи, могла ли я подумать…»
Натан поднялся. Он с сожалением посмотрел на изящную, в траурной шляпе голову, на
сгорбленные, стройные плечи девушки, и вышел.
