— … а дело в том, что рядовой Зельдин… — Влетал в сознание голос Виолента, — давно не писал письма на Родину. В гражданской жизни у него осталась престарелая мать, для которой он был единственным любимым сыночком. Надо сказать, Губа не отличался тягой к эпистолярному жанру. Однако, нет-нет, да пописывал письма маме, пока был в вашей… Нашей части. Очень скоро у него не стало хватать на это времени, ты его стал приобщать к другим полезным занятиям, а затем, уже на новом месте, он потерял наклонности к чему-либо навсегда. Се ля ви, как говорят в Лягушантии! Тем не менее, письма от матери накапливались, разумеется, в той части, откуда он уехал. Начштаба в силу занятости и лени, не отписывался, но когда мать каким-то образом через звонок поинтересовалась, где её сын и что, собственно происходит… О-о! Тогда пересравшись, двадцатиконвертную стопку быстро отправили туда, где проходил службу убывший рядовой Зельдин. Письма получили и быстро сообразили, каким боком вся эта канитель может выйти. Губу нашли, отряхнули, умыли, причесали и почистили. После чего отправили в штаб, где его ждал в кабинете зам по воспитательной работе. Хмуро подвинув Губе внушительную пачку конвертов, замполит распёк солдата за сыновью нерадивость и безответственность. Пододвинул… Не дал, а пододвинул шариковую ручку и чистый лист. «Читай! А потом отпишешь ответ. И смотри там… Не дури! Пиши: всё хорошо… Отошёл к окну, не выдерживая запаха помойки, отвернулся. Он не мог видеть, как Губа читает письма, как слёзы падают на неровные строчки. Он разглядывал воробьёв на веранде. Зато услышал, как хлопком выстрелила захлопнувшаяся дверь. Губа не дочитав письма, смылся, так и не отписав ответ. Его нашли, не сразу, но нашли… Ноги бились в конвульсиях, но удавки мастерить он не умел. Поэтому жизнь ему успели спасти и впервые (ну, надо же) окружили заботой. След на шее, который тебя поразил — это след от перекрученного ремня. Не правда ль, впечатляет?
— Хватит… — Обезвоженным голосом попросил Олег. — Перестань. Всё.
— Отнюдь, мон шер, это не конец. Губа, наконец, получил отдушину. С ним стали обходиться как с ребёнком. Офицеры заговаривали ласково, и от солдат он получил некоторую поддержку, достаточную, чтобы огородиться от зла остальных. Все хотели одного: чтобы он дослужил спокойно и ушёл спокойно. Штабной писарь, потренировавшись, приспособился к его почерку и отписал его матери нужный ответ. Казалось бы, всё на мази. Но тут происходит второй суицид. Губа режет себе вены. Причём так безграмотно, да ещё гвоздём… Его отвозят в госпиталь, где обработав раны, колют успокаивающими средствами. У военных врачей таких суицидчиков полна коробочка. Их ничем не удивишь и не проймёшь, и поэтому они оставляют его без всякого на то контроля. А зря… На четвёртый день вечером санитары находят Губу в туалете, в одной из кабинок. Украденным скальпелем тот вскрыл себе живот. Сделал, буквально, харакири… Кто видел, утверждают: весь кафель был красным. Ноги медбратьев разъезжались, скользя в густой крови… Теперь, друже, пожалуй, всё…
Огромный кол застрял в горле у Олега. Он не мог его не сглотнуть, не выплюнуть. Причудливые круги плясали в глазах. Хотелось сунуть два пальца в рот и… Но причём тут физические проявления. Тут всё имитация. Кроме души…
— Он что… Не живой? — Слова дались ему не сразу. Вернее посыл данных слов (в портале не размыкают губ). В вопросе этом он вовсе не нуждался. Совсем не нуждался. Но отчего-то родил эти никчёмные тупые слова.
— Ты меня удивляешь, брат. Кто же тебе СЮДА живого вызовет?! Конечно, нет.
Виолент ждал, пока Олег скажет что-то ещё, но тот только тяжело раскачивался на занятом им табурете. Было неистепимо душно и хотелось выйти.
— Тебе плохо? — Поинтересовался Виолент. — Что-то ты побледнел лицом.
— Устал. — Прошептал Олег. — Домой хочу…
— А-а, ну это быстро… Подискутировать не хочешь? Подвести философскую базу под эту историю?
Олег медленно встал и плотно подошёл к Виоленту. Глаза того светились любопытством.
— Не хочу. — Ответил Олег. — Разберусь сам.
— Разберёшься с кем?!!! Опять же со мной. Только в вашем измерении это будет выглядеть бормотанием в стенку. Бредом сумасшедшего. Давай, счас, пока мы ещё разделимы… Вот смотри: любопытен факт! Губа, он же Артур Зельдин, патологически боялся боли. Своей, разумеется. А уж о крови говорить нечего! Он был жизнеохоч, труслив и приспособляем как таракан. А тут… Три суицида подряд, да ещё с таким изуверством. Не срастается что-то, а?!
Олега тряс ужас, вымораживая все другие эмоции. Не то чтобы он боялся мертвецов, тут другое… Анкерным болтом вкручивалось понимание: С НЕГО ПРИШЛИ СПРОСИТЬ. Там за оконным проёмом стоял УКОР.
— Убери его. — Еле слышно выдавил Олег. У него не оставалось сил. Становилось трудно дышать.
— Что? — Виолент, казалось, в самом деле, не расслышал. — Знаешь, какая деталька: в одном из писем, мать обещала сыну приехать к нему на двадцатилетие. Напечь пирожков с яблоками как он любит, и приехать в часть погостить. Угостить его, кровиночку и его товарищей…
Бешенство мутной водой перекрыло все шлюзы разума. Рука вылетела навстречу горлу Виолента, ударилось ладонью о кадык, охватило жадной хваткой.
— Задуш-ш-шу…
Послышался смех. Шея не скукожилась под тисками. Не сжалась от удара. Наоборот. Стала непомерно широкой в охвате, могучей. Виолент смеялся.
— Задушишь?! Разве такое быть может?
Олег чувствовал, хватка слабеет, пальцы бессильно немеют, а ярость исчерпывается капля за каплей. Энергия, воля уходит как дым. Виолент вскинул вверх брови и рука душильщика опала вниз.
— Не дури, мон шер! Так не бывает! У тебя есть минута сделать выбор. Какой? Думай сам!
Олег с испариной на лбу огляделся. Теперь его лихорадило, словно в домике включили на полную мощь кондиционер. Озноб, жар — следствие температурных явлений. Но Олег не мог этим страдать в физиологическом плане. Разве что с ума сходил… Нестерпимо хотелось проснуться. Очнуться…
Внезапно что-то поменялось. Или добавилось. Олег почувствовал давление извне. Как иголочками стало покалывать в верхней части затылка. Он осмотрелся и тут его прошиб настоящий леденящий страх. За оконной рамой, очень близко к ней, стоял Губа и смотрел ему в глаза. Прямо в глаза.
Взгляд его очистился от болезненной слезливости. Сейчас он был чист и вмещал в себя сотню значений. Выбирай или додумывай сам. Головной не мог определить, как он смотрит: с укором, болью, гневом или осуждением. Ему казалось: и так и так… Ужас полоскал каждую клеточку мозга, ветерок ходил по позвоночнику. Губа смотрел молчаливо непроницаемо. Не моргая. И казалось, ждал чего-то… Олег и рад бы оторваться, да куда там… Взгляд не отпускал. Чего-то требовал или ждал… За страхом пришла горечь, сухая и терпкая. Она собиралась в горле и разливалась ядом по пищеводу. Жгла. А потом Олег испытал боль. Дикую, невероятную. Калёным железом она прожгла внутренности. Дотронулась до сердца. Разорвалась в голове. Глаза застила пелена. Потом что-то лопнуло как мозоль и щёки окропило мокрым. Олег плакал…
— Прости! — Он уж не боялся этого слова, не боялся этих глаз. И не боялся плакать.
— Прости, слышишь!!! Прости-и!
Глаза молчали. Головной не видел в них отблеска ответа и не надеялся увидеть. Но всё же…
— Прости меня, Губа, прости-и!!! Я виноват, слышишь! Прости!!! — Олег кричал раненой птицей. Ему казалось, он кричит недостаточно громко. — Скажи мне, что прощаешь… Только не молчи, слышишь, не молчи!!!
Невероятная способность памяти в ненужный момент вспоминать отдалённые эпизоды. Словно дверь открылась в прошлое. Олег припомнил старый фильм, где белый офицер просит у, казнённого им, солдата, не молчать. Разве такое могло повториться в жизни?
Он не знал, не ведал, прощает его сослуживец, нет, только со слезами выходили все нечистоты, скопившиеся с годами. Грудь задышала. Дурнота сошла на нет. Стало несоизмеримо хорошо. Вольно.
— Прости…
Ему показалось, что Губа моргнул. После чего повернулся спиной и пошёл. К той самой берёзе.
Головной терзался. Он не мог решить, считать ли опущенные веки ответом или же…
— Артур!!! — Заорал он что есть мочи. Фигура вздрогнула, но не обернулась. — Прости меня, Артур!
Самоубийца постоял на месте, будто примеряя к себе новое обращение, затем продолжил путь. Олег бросился в сени, оттуда во двор. В голове бешено толкались мысли: «Сейчас… Догоню. Брошусь в ноги. На колени… Пусть топчет! Лишь бы простил».
Двор был пуст и удаляющейся спины он не увидел нигде. Мирно шелестела листва: на этот раз Олег слышал все исходящие звуки природы. Только не видел… Того, чего хотел увидеть. Артура не было. Олег повернулся к избушке и лоб в лоб столкнулся… С самим собой. Дубль-Головной стоял в той же «камуфляжке», что и Олег и, склонив голову набок, поглядывал с любопытством.
