— А вот сейчас и увидишь. — Мягким движением Виолент обхватил его голову руками. Чуть погладил и придавил виски. — Кстати, это будет великолепной тестовой проверкой на предмет: кто из нас… Кого из нас больше, скажем так…
Зрачки Виолента застило ночью и Олег, завороженный, старался не уйти в их чёрную воронку. Пальцы двойника по-прежнему оглаживали и подавливали виски. Неожиданно он повернул его голову вправо.
— Смотри!
Олег воззрился в открытое окно и кроме ярких рубашек берёз ничего не увидел.
— Смотрю и что?
— Не торопись. — Голос стал магнетически сладок. — Сейчас всё будет.
Заоконный пейзаж не спешил мистически перестраиваться. Берёзовый ансамбль шелестел, уже успевшими поджелтеть, листьями. Раскачивались в сторону кокетливые ветки. Ничего особенного. Ветра Олег не слышал, но ровно так же, он потерял и музыку. В голове глухой стеной стояло ожидание. Что-то должно было случиться…
Внезапно, ему показалось или нет, за щербатым стволом одной из «красавиц» вытороченным куском материи проглядывается куртка. Человек? Или повесили когда-то куртку на сучок, теперь висит, истлевает… В пользу второй версии работала статичность проглядываемой куртки. Олег хотел, уж было, отвести взгляд, но тут куртка дернулась, и за стволом мелькнуло чьё-то колено. Оп-па…
— Там кто-то есть, что ли? — Как можно равнодушней спросил Головной.
Вместо ответа, Виолент громко обратился к притаившемуся за берёзой.
— Иди сюда, родной! Иди, иди, не бойся…
Из-за берёзы выглянул плюгавый серенький человечек. Потоптавшись, он убедился, что обращаются к нему и побрёл к окну неуверенной поступью робеющей собаки (дадут кость или пинка?). Вид его, ещё издали вызывал омерзение. Ни дать, ни взять впечатление помойного бомжа. Одежда (кажется армейский бушлат) латана-перелатана кривыми строчками ниток, причём чёрная жирной грязью, словно этим бушлатом вытирали пол в привокзальном туалете, и не руками, а ногами елозили. Брюки, кажись, тоже хэбэшные, были заправлены в разбитые виды сапоги. Кирзу. По ходу, бомжара на армейских складах притоварился. Он приближался, а Олегу уже захотелось сплюнуть на пол. Вид таких бродяг вызывал у него неутомимое отвращение. Слюна как следствие накапливалась сама собой. Всегда и везде он старался дистанцироваться от шелудивых нелюдей, чтобы не вывернуться в рвотных позывах.
— Ну, и на кой ты этого бомжа приколдовал? — Олег зло поглядел на Виолента. — Что я, чертей, по-твоему, не видел?
Виолент с нескрываемым удовольствием посмотрел на Олега.
— Сейчас узнаешь. Сейчас…
Человечек приближался робко, нехотя и, наверное, достаточно было громко пшикнуть, чтобы он сорвался наутёк. Лицо цвета печёного яблока являлось плаксивой гримасой, а глаза… Олегу приходилось видеть всякие глаза. И морально раздавленных людей. Но этот взгляд превзошёл ожидания. В памяти ворохом зашелестели страницы. Во, блин! Кто же это?
— Стань поближе к окну! — Приказал Виолент, когда бомж встал в пяти метрах от них. — Живей, давай! Не выводи меня!
Тот, скособоченным юзом приблизился и… Олега жахнуло по сердцу, хотя он ещё ничего не вспомнил. Отчего-то стало нехорошо и тошнотики от нечистот здесь были совсем не причём. В душу холодной змеёй поползло предчувствие чего-то близко знакомого. Бомж взглянул на Олега, и тот похолодел. Он уже видел эти глаза. Он знает это лицо.
— Ну, Губа… Поздоровайся с Бурым. Давно не виделись.
Виолент ещё договаривал последние слова, а Олег обмяк. Это было не так давно. Но достаточно отдалённо, чтоб не вспоминать.
— Зрави жылакхю, таищ сегжа-ат. — Просвистел через выбитые зубы Губа.
Губа теперь не соответствовал своему прозвищу. Когда-то холёная нижняя часть нагло свисала, чем бесила однопризывника Головного. Не раз тот прикладывал фаланги к ненавистной оттопырине. Много раз он его строил, дрочил и, чего греха таить, «чмарил» перед своими сослуживцами. Но такого «опущку», каким предстал Губа сейчас, Головной не видел даже в бытность на службе.
— Всё верно. — Будто отвечая его мыслям, произнёс Виолент. — Его же перевели от нас в другую войсковую часть. Помнишь?
Олег помнил. Зарекомендовав себя перед «дедушками», Олег был замечен и офицерами. Дерзкий, ладный и опрятный салабон понравился и Левшатому, командиру взвода охраны и политруку, последнему, кстати, без взаимностей. Руководящие должности Головной перетрогал в первом полугодии службы: от командира отделений до замкомвзвода в итоге. Лычки сержантов вешал с младшего (от ефрейтора отказался), довёл службу старшим, а уволился в запас в погонах старшины. Логично для амбициозного паренька? Вполне… Другая судьба ждала Артура, сопризывника Олега. Разлаявшись ещё в вагоне, они не сошлись ни сразу, ни потом. Мало того, Бурый делал всё, чтобы закатать Губу в пресс, задавить морально. С высоты лет он вроде бы ответит на вопрос — зачем? Бурый видел, что губастая тля в свой черёд станет самым говённым «дедом» и, разумеется, решил уже тогда пресечь это дело в зародыше. Других своих однопризывников, пользуясь статусом и лычками, он, где поднимал, где давал пинка под копчик. Но то, чисто для профилактики и смысла службы. По-другому обстояло с Губой. Этого он «чмарил» в кошмар, с удовольствием и на глазах своего призыва. Как итог: не прошло и пяти месяцев, а призыв его фактически не «летал», чего нельзя было сказать о Губе. Вместе с новоприбывшими осенниками тот шпандорил мокрой тряпкой в самых пыльных углах казармы, подшивал и стирал уже не «дедам». Своим же. И получал от них втык на глазах новеньких. Казалось бы, механизм запущен и «вечный гусь» готов, но тут случилось то, что случилось. У Губы не выдержали нервы, и он пошёл «с докладом» к замполиту. В обмен на информацию просил перевести в другую часть. Наивный. Он не знал, что у Бурого отлажено «радио». С замполитом у Бурого вылепились нормальные терки, он, помнится, даже как-то подливал ему вина на даче, но… Не надо путать личное со служебным. Сигнал есть сигнал и надо реагировать. Однако, если другой за «неуставняк» отправился бы на «дизель», Бурый отделался всего лишь строгим выговором с понижением звания. Звание он наверстает, хотя это будет после… А пока Бурый через коммутатор соединится с нужным адресочком и отправит ценную информацию: к вам едет такой-то такой, кстати, «стукач», «вечный гусь» и «примите по форме». Далее, след Губы уходил в безвестность, но Олегу было уже всё равно, что с ним. Своих хлопот хватало…
Губа теперь не соответствовал своему прозвищу. Оттопыренная некогда губища, то ли усохла, то ли была иссечена многочисленными ударами по ней. Нос скривился набок тоже не сам по себе. Лицо потемнело, покрылось бурыми пятнами, мешаясь с грязью и солнцем. Глаза затравленного зверька бегали, а если пытались в кои ты раз смотреть прямо, то быстро слезились и замаргивались. Шея была иссиня грязная, а может действительно синяя, не поймёшь… Резко очерченной полоской, синь проступала поперёк кадыка. Вид неряшливости и запущенности просто выходил за рамки приличествующих норм, отпущенных даже бродягам. То, что стояло перед ними не могло быть человеком. Просто какой-то слепок грязи, бесформенный и мычащий. Протоплазма одноклеточная, тьфу…
Олега замутило. Он не мог прийти в себя и от встречи, как таковой, и от вида ещё этого… Он ведь хорошо помнил, что Губа уезжал не таким. Да, конечно, был грязен, как и положено чумаходу, но он ещё оставался тем самым гадким, подловатым, злым существом. В стекле окна отъезжающего КрАЗа Олег видел его глаза, полные ярости и торжества. Бедолага не знал, какой ад его встретит.
— Да-да! — Соответил мыслям Олега Виолент. — В полк, куда попал Губа, насчитывал три батальона живой силы, каждый из которых вбирал в себя до двадцати взводов и рот. Народа уймища! Есть, где разгуляться. Поначалу Губе удалось пустить пыль в глаза. В дороге он переоделся в чистенькую хэбуху, отглаженную по положению (фазан как-никак, полгода…), а в части накрутил себя бывалым и авторитетным. Но вот, беда! Печать раба на лице невозможно стереть за полтора дня пути. К тому же яркой визиткой оставались его руки, растрескавшиеся от бесконечного контакта с мокрой тряпкой. На него поглядели, но не сказали… Очевидно, ждали конкретной информации. Скоро получили. В роту зарулил тот, кто принимал твой звонок. В тот же вечер его избили в сушилке, пока не сильно, но с внушением. Наутро бросили на тряпку, а уже после обеда сунули в наряд по кухне. Ты можешь себе представить, что такое наряд по кухне в полковой части? И не пытайся! На каторге бывает легче. Громаднейшая столовая всасывает в себя до шести ста человек разом. Это гул, мат и сгустившаяся злоба. Даже не думай сравнивать с вашей тепличной оранжереей. В полковой — всюду грязь, объедки на полу, нехватка ложек и нагоняи старших по наряду. В моечной — клубы пара и звонкие удары. Раздаются ускорения… Посуда, один хрен, не успевает вымываться, а та, что вымылась, оставляет следы жирных разводов по краям. Из зала приходят авторитетные воины, и уже нахлобучивают за это. Полотёрам не хватает тряпок и счастлив тот, кому она досталась. Потому что в противном случае, снимай с себя китель и мой эти жирно-мерзкие полы своей одеждой. Такие, брат, нравы… Всегда, что раньше когда-то, что сейчас в батальонных столовых хозяйничает чуркистанская братия. Не смотря на приказ министра обороны (служить у себя на родине) чёрные через раз-другой проникают в полковые части. Начальство не видит в этом большого греха и даже приветствует: туркмен ли, даг, только нерусские способны поддерживать порядок. А тем и самим приятней гнобить русака, нежели брата по крови. И они гнобят. Губа за весь наряд накувыркался под пиндюлинами по самое не балуйся, но оказалось, это только начало. Ночью его, разбитого, усталого вдрызг, подняли четверо полупьяных бойцов и полчаса «разговаривали» с ним в умывальнике, делая из него подобие отбивной. Оказывается, подтвердилась информация «стукача». До этого, видишь ли, с него спрашивали как с «вечного гуся». Стукач на полку — особая тема. Зашифрованных полно, а вот выявленных, «официально подтверждённых» — единицы. Сказки о том, что информаторов не трогают, придумали замполиты. Их действительно не трогают во время всяческих рейдов, проверок, комиссий. Там своя политика. Подавай борьбу по искоренению «неуставщины», списки отправленных на «дизель». Генералы уезжают, а стукачи остаются. В маленьких частях, возможно, им находят применение, а в гарнизонах батальонного типа, они — отработанный материал. Шлак. И из них действительно делают нечто подобное. Всего не перечесть: переламывают руки-ноги, пробивают головы, а случается, убивают. Не беда, армия выпишет всем одинаковый некролог. Но самый распространенный тип наказания, самый убедительный и наглядный — это, пожалуй, опустить человек в ноль, ниже нуля. Губе не поломали ничего, потому что для этого нужен был трезвый грамотный подход, однако, и в пьяных мозгах рождается кураж. Отмудоханному Губе сделали «губнушку». Правда, звучит как каламбур? Ну, ты знаешь, что это такое… Проводят головкой…
