Бой часов заставил их обоих одновременно поднять голову, и вдруг они поняли, что молчат уже несколько минут.
Женни улыбнулась.
— Знаете, остальные мотки придется оставить на завтра. Кончим только этот. Надо идти. — И, быстрым движением сматывая начатый клубок, она объяснила: — Не то Жиз заснет, и я ее разбужу… А она очень нуждается в отдыхе…
Антуан вспомнил две одинаковые постели и понял, почему Жиз не попрощалась с Женни на ночь. Они жили в одной комнате. Обе они спали под портретом Жака, рядом с детской кроваткой. И, представив мрачное детство, которое провела Жиз в доме г-на Тибо, он почувствовал радость: «Бедняжка Жиз нашла себе наконец семью». Слова Николь пришли ему на память. Выйдет ли она за Даниэля? Он, сам не зная почему, не верил в это. Впрочем, она может быть счастлива и без замужества. Может найти смысл жизни и радость жизни в близости Женни и Жан-Поля. Этим двум существам, в которых для нее оживал Жак, она отдаст всю свою нерастраченную нежность, свою преданность верного пса. А с годами еще больше станет походить на мулатку, темнокожая, с седыми волосами, станет старенькой и доброй «тетей Жи»…
Закончив мотать клубок, Женни поднялась, уложила шерсть в ящик, засыпала тлеющие поленья золой и взяла со стола большую керосиновую лампу.
— Дайте я снесу, — сказал Антуан не особенно уверенным тоном.
Он так хрипло и прерывисто дышал, что Женни решила избавить его от хлопот.
— Нет, благодарю. Я ведь привыкла. Я всегда ложусь последней.
У дверей она остановилась и, высоко подняв лампу, оглядела комнату, желая удостовериться, все ли в порядке. Медленно скользнув взглядом по старой гостиной, она повернулась к Антуану.
— Нет, я не хочу воспитывать его среди этой обстановки, — сказала она решительно. — Как только кончится война, я переменю жизнь. Уеду отсюда.
— Уедете?
— Я хочу покинуть все это, — повторила она твердо и убежденно. — Хочу уехать отсюда.
— Но куда? — Вдруг ему показалось, что он догадался. — В Швейцарию?
Женни ответила не сразу.
— Нет, — произнесла она наконец. — Об этом я, разумеется, думала. Но после Октябрьской революции все, кто были настоящими друзьями Жака, уехали оттуда в Россию… Одно время я сама подумывала о России… Но я решила, что Жан-Поль должен воспитываться во Франции. Я останусь во Франции, но уеду от мамы, уеду от Даниэля. Устрою жизнь по-своему. Быть может, где-нибудь в провинции. Все равно где, мы поселимся вместе с Жиз. Будем работать. И воспитаем маленького таким, каким он должен быть, каким хотел бы видеть его Жак.
— Женни, — взволнованно сказал Антуан, — надеюсь, что к тому времени я снова смогу работать, и моим долгом будет…
Она отрицательно покачала головой.
— Спасибо. От вас, в случае необходимости, я, не колеблясь, приняла бы помощь. Но я хочу сама зарабатывать. Я хочу, чтобы мать Жан-Поля была независимой женщиной, женщиной, которая своим собственным трудом завоюет себе право самостоятельно мыслить и действовать так, как она считает нужным… Вы порицаете меня?
— Нет, нисколько.
Женни поблагодарила его взглядом. Она, очевидно, высказала все, что у нее было на душе, отворила дверь и стала первая подыматься по лестнице.
Она вошла вместе с Антуаном в отведенную ему комнату. Поставила на стол лампу, посмотрела, все ли приготовлено на ночь. Потом протянула ему руку.
— Я хочу признаться вам в одной вещи, Антуан.
— Слушаю, — сказал он как можно ласковее.
— Ну вот… Я не всегда относилась к вам так, как отношусь сейчас.
— И я тоже, — ответил он, улыбаясь.
Увидев эту улыбку, она нерешительно замолчала. Ее рука лежала в руке Антуана. Взгляд стал серьезным. Наконец она решилась:
— Но сейчас, когда я думаю о будущем мальчика… Вы понимаете… я чувствую себя увереннее, когда думаю, что вы будете с нами, что ребенок Жака вам не чужой. Я нуждаюсь в советах, Антуан… Я хочу, чтобы Жан-Поль унаследовал все качества своего отца, не имея… — Она не посмела кончить фразу. Но тотчас же гордо выпрямилась (Антуан почувствовал, как дрогнули в его руке тонкие пальцы Женни). И, подобно всаднику, властно посылающему на препятствие непокорного коня, она, передохнув, заставила себя продолжать: — Не думайте, Антуан, я не закрываю глаза на недостатки Жака. — Она снова замолчала, потом, как будто против своей воли, добавила, отводя глаза в сторону: — Но я забывала о них, когда он был со мной. — Ее ресницы затрепетали. Она не сумела найти нужных слов. И только спросила: — Вы утром позавтракаете с нами? Значит… — Она попыталась улыбнуться. — Значит, мы еще увидимся утром… — Высвободив свои пальцы из руки Антуана, она прошептала: — Спокойной ночи, — и ушла, не оборачиваясь.
XIII
— Доктор Тибо! — радостно доложил старый слуга.
Филип в ожидании Антуана что-то писал. Он легко поднялся с места и своей подпрыгивающей, развинченной походкой пошел навстречу Тибо, остановившемуся у порога. Прежде чем взять руку Антуана в свою, он бросил на него быстрый внимательный взгляд, по привычке часто моргая живыми блестящими глазками. Голова его еле приметно тряслась. Он приветствовал гостя насмешливой улыбкой, которая помогала ему скрывать свои истинные чувства:
— Вы просто великолепны, друг мой, в небесно-голубом. Ну, что слышно?
«Как он постарел!» — подумал Антуан.
Филип сгорбился, и ноги, казалось, с трудом несли его длинное тощее тело. Лохматые брови, козлиная бородка окончательно побелели. Но в движениях, взгляде, улыбке чувствовалась юношеская живость, какая-то даже озадачивающая шаловливость, пожалуй, не совсем уместная для человека его лет. Филип носил старые, военного образца брюки, красные, с черными лампасами, и сильно выцветшую на отворотах куртку; и этот гибридный наряд достаточно точно символизировал его полугражданские, полувоенные функции. В конце 1914 года его назначили председателем комиссии по упорядочению санитарной службы армии, и с тех пор он неустанно боролся против недостатков системы, возмутительно скандальной в его глазах. Известность в медицинском мире обеспечивала ему полную независимость. Он восстал против официально установленных порядков, разоблачал злоупотребления, тормошил администрацию; и большинство удачных, хотя, к сожалению, запоздалых реформ, проведенных за эти три года в санитарной службе, во многом были результатом его мужественной и упорной борьбы.
Не выпуская из рук руки Антуана, Филип ласково тряс ее и, слегка причмокивая, бормотал:
— Ну, как?.. Ну, что?.. Сколько лет!.. Как дела? — Потом подтолкнул Антуана к письменному столу. — О стольком нужно поговорить, что прямо не знаешь, с чего начать…
Он усадил Антуана в кресло, которое предназначалось для пациентов, но сам не занял, как обычно, своего места за письменным столом, а взял стул, сел на него верхом и, придвинувшись к Антуану, начал пристально его разглядывать.
— Ну, друг мой! Поговорим о вас. В каком вы состоянии после этой истории с газами?
Антуан встревожился. Десятки раз ему приходилось видеть на лице доктора Филипа это напряженное внимание, эту профессиональную серьезность, но никогда еще они не были направлены на самого Антуана.
— Здорово меня потрепало, как на ваш взгляд?
— Немножко похудели! Но ничего страшного!
Филип снял пенсне, протер его, снова надел аккуратным движением, придвинулся к Антуану и сказал, улыбаясь:
— Ну, рассказывайте!
— Итак, Патрон, я принадлежу к тем, кого у нас почтительно именуют тяжелоотравленными, а это не очень-то весело.
Филип нетерпеливо шевельнулся на стуле.
— Ну, ну, ну… Начинать полагается с начала. Ваше первое ранение? Каковы его последствия?
— Последствия были бы ничтожны, если бы война для меня окончилась прошлым летом, до того, как я имел удовольствие познакомиться с ипритом… В конце концов, я и наглотался-то его не так уж много. И, по сути дела, вовсе не обязательно быть в таком состоянии, в котором я нахожусь сейчас. Но слишком очевидно, что действие газа обострилось вследствие состояния правого легкого, которое после ранения потеряло свою нормальную эластичность.
Филип поморщился.
— Да, — задумчиво продолжал Антуан, — я задет серьезно, не следует строить иллюзий. Разумеется, я выкручусь, но для этого потребуется время. И… — Приступ кашля прервал его на несколько секунд. — И очень возможно, что я на весь оставшийся отрезок пути выбыл из строя.
— Вы обедаете у меня? — вдруг спросил Филип.
— Охотно, Патрон, но вы знаете, я на диете.
— Я уже распорядился, Дени подаст вам молоко… Итак, раз мы обедаем вместе, спешить некуда. Начинать полагается с начала. Как все это произошло? Я думал, что вы на тихом участке.
