эти общие национальные интересы. Но никакие пышные фразы не могли оправдать циничность слов Рамишвили. Вербицкий, Коридзе и Дадвадзе молчали. Макашвили и Куталадзе, наоборот, были в восторге от тирады Рамишвили. Куталадзе назвал ее формулой исторического значения. Но на другой день президент вызвал к себе чрезмерно пылкого сенатора и приказал ему воздержаться от дальнейших комментариев этой формулы. Спустя несколько лет, в бытность свою в эмиграции, меньшевистские лидеры повторили в еще более решительной форме слова Рамишвили, брошенные им во время беседы в Абастумане.
ВЕРБИЦКИЙ
Его героизм — это нередкое в России скромное, аскетическое подвижничество честного русского интеллигента-революционера, непоколебимо убежденного в возможности на земле социальной справедливости.
М. Горький
1
Вербицкому не спалось. Он оделся и вышел погулять на берег речки. От тревожных мыслей болела голова. Подул холодный ветер. Он застегнул шинель и прислонился к стволу тополя. В домах давно уже погас свет. На улицах было темно. На небе ярко сверкали звезды, казавшиеся особенно крупными, если смотреть на них отсюда, из Абастумана. Горная речка наполняла ущелье непрерывным шумом.
«Куда закинула меня судьба? — думал Вербицкий. — Я в Грузии, на границе с Турцией, среди меньшевиков… Неужели Жордания на самом деле думает, что создает вторую Швейцарию? Неужели он не видит, как гибнут в нищете и голоде рабочие? Жордания и Рамишвили недовольны рабочими и крестьянами, поднимающими оружие против их власти. Потому-то Рамишвили и чернит весь рабочий класс. Вот оно, подлинное лицо меньшевиков — социалистов Второго Интернационала! Попробуй после этого найти общий язык с ними!» — возмущался Вербицкий. Он досадовал на то, что миссия его — найти общий язык с Жордания и освободить президента от влияния меньшевистского диктатора Рамишвили — проваливалась. Эту миссию Вербицкий выполнял до сих пор более или менее удачно. Ему помогала все осложнявшаяся и обострявшаяся обстановка в Грузии, разгром армии Деникина, установление советской власти в Азербайджане и победы Красной Армии в войне с Польшей Пилсудского.
Он был доволен тем, что недавно ему удалось добыть ценные сведения. Жордания отверг план военного командования, требовавшего значительно увеличить вооруженные силы Грузии и усилить войска на границе с Советским Азербайджаном.
«Может быть, — гадал Вербицкий, — этот отказ вызван невозможностью выполнить требования командования, может быть, это новое доказательство колебаний президента… А может быть, и здесь работает рука Рамишвили. Он делает решительную ставку на помощь Антанты: впустить войска союзников в Грузию, и тогда она получит нужные ей до зарезу заем, хлеб, вооружение и товары…»
2
Вербицкий медленно пошел в глубь аллеи. Пройдя немного, он заметил человека, сидевшего на скамейке. Сначала он не обратил на него внимания и прошел мимо, но, оглянувшись, увидел, что сидевший на скамейке человек встал и пошел вслед за ним. Вербицкий остановился.
— Что так поздно, Иван Александрович? — обратился к нему вдруг незнакомец.
— Ах, это вы, Корнелий Георгиевич! — облегченно произнес Вербицкий. — Бессонница, знаете… А вы музу свою, должно быть, ищете?
— Ищу, да только не музу!
— А что?
— Выход из этого ущелья вечной тишины, скуки и тоски…
— Вы правы. Скучно что-то стало, домой потянуло…
Вербицкий опустил голову и пошел по аллее вместе с Корнелием.
— Почему вы сегодня сбежали и не захотели выслушать весьма интересную беседу хозяев вашей страны? — неожиданно спросил Вербицкий.
— Тех, кто должен быть хозяевами моей страны, Жордания и Рамишвили давно уже арестовали, бросили в тюрьмы или выслали из Грузии. Но они забывают, что и от их дворцов до тюрем лишь один шаг, — ответил мрачно Корнелий.
— Почему вы мне все это говорите? — спросил, смутившись, Вербицкий. — Вы же не знаете меня?..
— Я знаю вас настолько, чтобы не думать, что вы меня выдадите! — ответил уверенно Корнелий.
— Я-то вас, Корнелий Георгиевич, никогда не выдам, — заметил Вербицкий и начал поучать чрезмерно пылкого и прямодушного молодого человека. — Но если вы будете открыто всем высказывать свои политические убеждения и ругать лидеров меньшевиков, то рискуете попасть в тюрьму.
— Я и так чувствую себя в своей стране узником…
Вербицкий и Корнелий присели на скамейку. Все так же ярко светили звезды. Глубокую тишину ночи нарушал только шум речки.
— Скажите, Иван Александрович, — произнес после недолгого молчания Корнелий, — вам не кажется странным ну вот то, что мы с вами сидим здесь сейчас одни, ночью, где-то в глухом ущелье? Мы даже не знаем как следует друг друга, и тем не менее нас влечет, меня — к вам, а вас — ко мне, какая-то сила… Скажите откровенно, что вас привело в Абастуман? Неужели только болезнь?
— А что же еще? — удивился Вербицкий.
— На вид вы как будто вполне здоровый человек.
— У туберкулезных часто вид обманчивый.
— Я тоже подозревал, что у меня туберкулез, но все обошлось благополучно. Просто меня изнурила тюрьма…
— За что вы сидели?
— Так, пришлось, знаете…
— А все же — за что? Мне кажется, что вы не хотите сказать правду. Но мне ваша осторожность нравится.
— Да нет, почему же… А если говорить начистоту, то ведь вы, дядя Ваня, тоже проявляете все время какую-то осторожность. Кстати, не обижайтесь, что я назвал вас дядей Ваней. Это я так, вспомнил прошлогодние гастроли Художественного театра в Тифлисе. Качалов превосходно играл чеховского дядю Ваню, и у него была такая же, как у вас, борода… Но только, скажу прямо, вам она, подобная бородища, не к лицу.
— Мой покойный отец носил точно такую же бороду.
— Но ваш отец, должно быть, был человеком старого закала, и в его время такие бороды были в моде, а вам она никак не подходит, точно наклеенная…
— Странный разговор затеяли вы, Корнелий Георгиевич. И далась вам она, моя борода, — несколько смутившись, ответил Вербицкий. — Холодно уже и поздно, давайте пойдем домой! — Он встал со скамейки, взял Корнелия под руку…
Они попрощались у моста. С этой ночи Корнелий долго не встречал в Абастумане Вербицкого.
3
Возвратившись через несколько дней из Тифлиса, Вербицкий как-то сразу изменил свое отношение к Корнелию. Между ними установилась тесная связь, и вскоре они по-настоящему подружились. Их теперь все время видели вместе: в аллеях, рощах, на почте и на прогулках в Абастумане и за Абастуманом.
Вербицкий обладал удивительной способностью добывать книги всюду, куда попадал. Так было и в Абастумане. Читали они больше всего Чехова и Горького.
Вербицкий рассказывал Корнелию, что Ленин в беседе с Горьким назвал его «Мать» нужной и очень своевременной книгой, высказав уверенность, что много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, теперь они прочитают «Мать» с большой пользой для себя.
Вербицкий был для Корнелия
