Ну, а если откинуть эти довольно мелкие и не очень честные соображения, то дело еще и в том, что мне было жалко Ксану, я ей сочувствовала, а всякая любовь на этом свете начинается с сочувствия, женская любовь особенно. Алешка был прав, он был тысячу раз прав, но все-таки он Ксану предал.
Тогда я еще не понимала этого, считала, что он поступил так, как только и можно было поступить на его месте. Но с тех пор прошла целая жизнь, и я не раз вспоминала эту историю применительно к другим случаям. Я, например, когда выходила замуж за своего Петю, одна только и верила, что он будет хорошим мужем, перестанет пьянствовать и хулиганить с дружками. Ни его родители, ни мои, ни даже он сам не верили в это. Весь первый год нашего брака я буквально не распаковывала чемоданов, готовая в любой день подхватиться и уйти. Но я не ушла. И напрасно за мной ходил тихий и непьющий Геночка, ожидая, когда я брошу своего плохого Петю. А дело все в том, что я просто любила Петю, а пока любила — не могла оставить его в беде. Многие скажут: сам хулиган, сам выпивоха, да он же еще и в беде! А я отвечу: извините, дорогие, а что, по-вашему, считается бедой? Это когда сбежавший из зоопарка сумасшедший трамвай отрежет вашему любимому ногу? Или когда, спасая упавшего с крыши утопающего, ваш любимый обожжет себе лицо и останется слепым? Ох, как мы готовы понять чужие беды только в таком небывалом виде. А беда — она другая. Она проще с виду, но помочь в ней — сложнее. Теперь мой Петя совсем не такой, как был. Поумнел, стал взрослым и добрым, но он почему-то до сих пор считает, что это не он изменился, а я его изменила.
Но я говорила об Алешке Снегиреве… Алешка был человеком принципиальным, и, боюсь, эта его принципиальность была не лучшей его чертой. Это была жестокая принципиальность. У нас есть соседка, которая принципиально не брала на руки своего новорожденного младенца, как бы он ни кричал. В итоге он накричал себе грыжу. А один постоянный покупатель нашего магазина принципиально бьет ногой нашу магазинную кошку Цыганку, потому что принципиально не любит кошек.
А ещё один тип принципиально не пропускает женщин в дверях и не уступает им место в транспорте. Хорошенькие принципы, верно? Вот и Алешка принадлежал к таким же принципиальным, по-моему, он и не подумал о Ксане. Что ему живой человек, если у него вместо этого принципы? А принципы требовали от него оставаться чистеньким и не пачкаться. И уж настолько он боялся за свою чистоту, что даже не попытался напрямик поговорить с Ксаной, спросить, как же все-таки случилось с ней такое, выслушать ее оправдания.
Хотя, и ведь тоже не решилась на прямой разговор с ней. Совсем не потому, что Вика приказала нам молчать, но так вышло. Ну, я слишком проста, что ли? Как брякну — так хоть стой, хоть падай. Мне казалось, что хватит с Ксаны и того, что уже случилось. Лишний раз бередить рану, напоминать… нет, этого я не могла. Да и не имела права. Конечно, Ксана не дурочка, она должна была понимать, что простодушие, с которым она вернула украденную было вещь, разоблачает ее перед Викой. Может быть, она даже хотела, чтоб Вика всё поняла, но как бы она отнеслась к тому, что об этом знает какая-то Знайка?
Ведь, а конце концов, она имела хоть малюсенькое право рассчитывать на то, что Вика ее не выдаст. А может быть, Вика и не должна была ее выдавать, но дело в том, что Вике тоже нравился Алешка. Этого я понять не могла ни тогда, ни теперь. Чем он им мог так нравиться — ума не приложу. Скучный, толстый, медлительный, даже туповатый. Конечно, я сама не семи пядей во лбу, и не мне судить Алешку, который, в отличие от меня, закончил институт и теперь работает каким-то начальником, но и я ведь тоже не беспросветная дура. А в школе, так и вовсе не отличалась глупостью. Учительница литературы Аграфена Никоновна иногда даже читала мои сочинения вслух. Она говорила, что «Люсе Сосновской присущ здравый смысл и умение вжиться в изображённую автором ситуацию». Это она сказала ребятам, когда они начали смеяться надо мной, потому что я обвинила ихнего разлюбезного Онегина в убийстве Ленского. А я и сейчас думаю, что Онегин должен был промахнуться, от этого его дурацкая честь не пострадала бы.
В общем, что касается меня, я бы в Алешку не влюбилась. Иногда я думаю, что и Вика не была в него влюблена. Просто она была обезьяна — обезьянничала свою жизнь с Ксаны.
А Ксана… Ксана, она такая, что я даже не могу понять ее чувств и мыслей, а не только что их оценить. Даже внешне Ксана была на удивление странной — не поймешь, то ли красивой, то ли уродливой. Начать с того, что у нее были как будто бы разные по цвету глаза: один зеленый, другой черно-синий. Такие черно-синие глаза бывают у лошадей. А все дело в том, что на радужной оболочке этого глаза у нее было пятнышко, из-за него-то и получился такой странный цвет. И взгляд у Ксаны был странный — все из-за того же глаза. Учитель истории, когда рассказывал нам про процессы над ведьмами, сказал, что в те времена Ксану сожгли бы как ведьму только из-за ее глаз. Но мы жили не во времена ведьм, и, подозреваю, не одной девочке хотелось бы иметь такие глаза, как у Ксаны. И такую фигуру, утонченную и вытянутую ввысь, и такие руки, и такую походку, и такой голос. Вначале я думала, что это обычные школьные дела, романтический образ, стадное детское поклонение выдуманной девочке, всеобщий гипноз… Но лет пять назад мы с Петей встретили Ксану на улице, и мой Петя при знакомстве с ней назвал себя не Петей, а Люсей. По его лицу я поняла, что он совершенно не в себе.
— Ну и девушка, — бормотал он потом, — ну и девушка… Это, я тебе скажу, штучная работа, — Это, я тебе скажу, красота… Даже на правду не похожа…
Мой Петя, как и я, человек простой, и вкусы у него простые, но даже на него Ксана произвела впечатление. Стоит подумать, а?
И вот когда такая необыкновенная девочка увлекается совсем обычным толстым и скучным отличником, то это совсем не так просто. Начинаешь думать: что же она могла в нем найти, да есть ли там что находить? Может, он интереснее, чем кажется нам, обычным людям? А может быть, это обычное притяжение плюса к минусу, севера к югу? Я даже как-то осмелилась спросить об этом у Ксаны.
— Ну что ты нашла в Снегиреве? — спросила я.
— Я даже не могу объяснить… Ну, какая-то надежность и покой. Я сама такая беспокойная, неуверенная в себе. Вроде бы и знаю, что хорошо, а что плохо, но сама же нарушаю свои законы. А с ним мне легко, — ответила она.
— Но он же такой некрасивый…
— Некрасивый? — Ксана очень удивилась. По-моему, у нее были совершенно другие понятия о красоте, чем у нас, девочек ее возраста. Она как будто видела человека совсем иначе, не внешнюю, а внутреннюю его суть. Да, что там говорить! Она считала красивой Петровскую! И не только Петровскую, а даже и меня. Помню, сижу как-то у нее тихонечко, а она вдруг схватила карандаш и стала меня рисовать.
— Знала бы ты, до чего ты сейчас красивая! — сказала она.
Это было как раз в те времена, когда я осталась у Ксаны одна. До сих пор не могу понять, почему отступились от неё другие? Иногда даже мелькает подозрение, что они тоже знали о случившемся: о брошке, о письме со словом «книга» в кавычках. Но кто разболтал? Алёшка? Не думаю. Ведь он дал слово, а такие скучные люди, как он, если уж дают слово, то держат его, это в их характере. Вика? Тоже не думаю. Зачем ей это? Она и нам-то запретила болтать. Лялька? Лялька, конечно, готова разболтать что угодно, но дело в том, что вряд ли она была в силах запомнить, что там было к чему. Лялькину болтовню никто и в грош не ставил. Знаю только, что вокруг Ксаны росла стена враждебного отчуждения. Не было бойкота, не было прямых обвинений, никто с ней не ссорился, но она осталась одна. Ксана не могла не почувствовать этого, может быть, какое-то время это ее беспокоило, но еще больше ее беспокоило поведение Алешки. По-моему, она искренне не понимала, в чем дело. Пыталась выяснить, делала глупости, звонила Алешке, ходила по его улице, буквально подстерегала его. Дурак Кузяев хихикал, встречая Ксану в классе, а Сажина заводила подлые разговоры о девичьей гордости, метя в Ксанин огород. Весь класс в целом демонстративно ухаживал за вредной Петровской, но с Петровской каши не сваришь. Теперь уже Петровская объявила бойкот всему классу, а не класс ей. К Вике тоже наконец то стали относиться так, как ей хотелось давно, будто они с Ксаной были сообщающиеся сосуды, и чем больше понижался уровень Ксаны, тем больше поднимался уровень Вики.
Весной, перед самыми экзаменами, Ксана серьезно заболела и никто, кроме меня, ее не навещал. Это было так ужасно, так жестоко и ни на что не похоже, что я просто боялась — Ксана умрет. Серьезно, потому что она была из таких, кто может умереть от тоски. Она же так любила Алешку… Что это я? Я же смеялась только что над Горбоносом, когда он сказал, что любил Ксану, а теперь сама же произношу это слово. Мало того, готова поклясться, что так оно и было — Ксана любила Алешку Снегирева, и болела от тоски, и умирала от неизвестности, а Алешке было ни тепло, ни холодно. И вообще всем, кроме глупой Знайки, было совершенно начихать на бывшую любимицу. Я же… Чем лучше я узнавала Ксану, чем ближе она мне становилась, тем ерундовее мне казалось ее так называемое преступление. Это, наверное, было неправильно и абсолютно беспринципно. Правда была на стороне нашего класса, а не на моей с Ксаной, я сознавала свою неправоту, но от этого только еще больше ненавидела чистенькую, самодовольную правоту остальных.
