Я осматриваю комнату. Работает телевизор. Пепельницы полны, бутылки пусты. Мама что-то мычит. Кажется, она пытается продемонстрировать мне, что научилась говорить на латвийском. Я не понимаю. Пахнет мочой. Я толкаю ее на кровать и накрываю одеялом. Ухожу к себе.
В моей комнате ничего не изменилось. Плакаты, видеокассеты, домашние номера друзей, записанные на обоях. На столе, нетронутые, лежат автомобильные каталоги, из которых я когда-то вырезал машины. Я смотрю на потолок. В потолке дырка. От пули.
У нас в доме всегда был пистолет. Не помню, когда он появился. Наверное, остался еще от прадеда. Не важно. Это совсем не важно. Важно только то, что пистолет был. Всегда. Боевой. Папа говорил – на всякий случай. Для меня он всегда оставался гарантией того, что родители не разведутся. Даже когда папа бил мать, даже когда бил ее в коридоре, возле шкафчика, в котором лежал пистолет, она не тянулась к нему. Мама могла застрелить отца сотни раз, но так и не сделала этого. Однажды этот пистолет попал в руки к Лидии. Я позвал ее в гости, когда родители уехали на несколько дней в Вильнюс. Шкафчик оказался открытым, и, увидев пистолет, Лидия взяла и направила его на меня. Я твердил, твердил ей, что это не игрушка, что пистолет заряжен и он настоящий, но Лидия не верила. Она смеялась и обещала меня убить.
– Если не веришь, – нашелся я, – выстрели в потолок!
– Хорошо, – сказала Лидия и действительно выстрелила.
В тот день она очень испугалась. Теперь, разглядывая дырку, я думаю, что пистолет не помешал бы мне на встрече с человеком, который вымогает деньги. Только пистолета я не нахожу. Отец, вероятнее всего, заложил его в один из своих походов в ломбард.
В доме прохладно. В лучах солнца кружится пыль. На столе вибрирует телефон. Пришло сообщение. Гёба пишет, что блог ведется где-то в Москве, указывает адрес. Я улыбаюсь. Мне нравится здесь.
Я звоню незнакомцу, и мы договариваемся о встрече в Риге, в ресторане, о котором я ничего не знаю. Через час я приезжаю туда.
Человек сидит спиной ко входу. Один. Больше в кафе никого нет. Впрочем, не думаю, что сюда часто захаживают. Дешевое, пошлое и тусклое, как в плохом многосерийном детективе, что транслируют с ночи до утра.
Я подхожу к столу. Сажусь.
– Ну, здорово!
– Привет…
Не так я представлял нашу встречу. Я всегда думал, что если еще когда-нибудь повстречаю милиционера, то жутко перепугаюсь. Я думал, что ко мне вернется страх, что заболит в груди, что под кожей скользнет кадык. Всякий раз, возвращаясь в Ригу, я опасался, что наткнусь на него, что струшу, что он почувствует это и просто так, смеха ради, вновь ударит меня. Уже много лет я ничего не знал об этом человеке, но страх, страх, который я испытал много лет назад, казалось, никогда не отпустит меня. Я ошибся.
Бывший милиционер сидит передо мной. Я покручиваю шило в кармане и понимаю, что больше ничего не боюсь. Совсем. Саша Филипенко больше ничего не боится.
Милиционер смотрит на меня, скалится и, вероятно, пытается напугать. Только ничего не выходит. Зря он это делает, зря. Он даже не понимает, что стал смешон и стар. Он, судя по всему, тоже очень много пьет. Кажется, мне даже жаль его, но…
– Давай сюда свою руку, отдам деньги – говорю я.
Он кладет руку на стол, ладонью вверх. Я вытаскиваю из кармана шило и что есть силы бью. Мужчина кричит, пытается убрать руку, но поздно – я прибиваю его кисть к деревянному столу. Он орет, пытается вытащить шило из руки, но тем самым делает еще больнее себе. Он продолжает орать, но это никого не смущает. Бармен спокойно протирает стакан и смотрит на нас так, будто подобные истории случаются здесь каждый день.
– Сука! Тварь поганая! А-а-а!
– Не ори, дай сюда! – говорю я и вырываю шило из его руки. – Сядь! Сядь, я тебе говорю, мразь!
Будто сам себе пожимая руку, мужчина из моего детства пытается остановить кровь. Испуганный, он смотрит то на окровавленную ладонь, то на меня.
– Ты сломал ноги отцу?
– Нет!
– Кто?
– Да сам он!
– Как это сам?
– Да поскользнулся просто и все! Не ломал я ему ничего! Это он все это придумал!
– Что значит придумал?
– Ему как всегда нужны были деньги. Он поскользнулся, пьяный, у вас дома, а потом уже решил придумать эту историю.
– Откуда ты его знаешь?
– Да мы уже пару лет выпиваем вместе. Приятельствуем.
– Ясно. Вызови себе врача.
Все это похоже на моего отца. Очередной прекрасный замысел. Я возвращаюсь домой. Папа сидит на веранде. Сложно понять, как он вообще добрался сюда. Рядом с отцом сидит кот. Мой кот. Тот самый, что сбежал из московской квартиры. К моему удивлению, – папа трезв. Я люблю, когда папа трезвый. Папа уже все знает. Ему, наверное, позвонил друг. Папе стыдно – он не смотрит на меня.
Я смотрю на отца. Он смотрит в окно. Кот смотрит на меня. Я смотрю на отца и слушаю, как ветер раскачивает сосны. Где-то вдали шумит электричка. Падают шишки. Папа все смотрит куда-то вдаль, и кот все смотрит на меня.
На следующее утро нам доставляют кресло-коляску. Я заталкиваю мать в душ, заставляю умыться и приготовить нам завтрак. После завтрака мы идем к морю. Мама молчит, молчит отец, молчу я. Кот, которого отец держит на руках, с интересом рассматривает пляж. Я смотрю на пену. В небе кричат чайки, у берега плещутся волны. Мы не разговариваем. Когда появляется Лидия, я говорю родителям, что им пора домой.
Лидия приходит вместе с мальчиком. Он держит ее за руку и все время порывается замочить кроссовки в воде. Лидия улыбается.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – отвечает Лидия, – очень приятно, что ты позвонил.
– Я рад, что ты согласилась приехать. Дойдем до скамейки?
– Да, давай, конечно.
Папа и мама машут нам. Мальчишка, словно медвежонок, неуклюже бежит к воде. Лидия кричит, чтобы он не подходил слишком близко. Парнишка, кажется, послушный. Мы садимся на скамейку.
– Как твои дела, Саш?
– Кажется, хорошо.
– Все шутишь?
– Больше нет. Сколько твоему малышу?
– Два.
– Кто отец?
– Если бы я знала… Кажется, больше похож на тебя.
– А Гёба знает?
– Нет.
– Как ты его назвала?
– Роман.
– Ладно, смешно…
– Зачем ты здесь, Саш?
– Приехал по одному делу.
– Надолго?
– Кажется, теперь навсегда. Ты бы хотела два миллиарда евро, но при этом быть морем?
Лидия улыбается. Улыбаюсь я. Роман встает на ноги. Лидия теребит мои волосы. Я думаю о том, что в этот момент, в этот самый прекрасный в моей жизни момент, добравшись домой, родители спорят, как лучше спрятать бутылку. Флюгер соглашается продать молодым юмористам шутку про грузина, который кормит с руки ежа. Медбрат делает глоток бутирата. Гёба целует мою дочь. Я смотрю на море, сценаристы садятся играть в покер. Док выключает компьютер. Нино смотрит в окно. Устроившись перед телевизором, моя теща наблюдает за битвой экстрасенсов. В тридцати четырех километрах от Москвы, в позолоченной клетке, от остановки сердца умирает львица. Батюшка набивает себе новую татуировку с изображением Иисуса Христа, и младший сержант решает никогда никого никуда не пускать. Ведущие читают газеты, и где-то там, далеко-далеко, мой лучший друг ковыряется в дерьме.
Возвратившись домой, я достаю из стола чистый лист бумаги, беру карандаш и записываю первое предложение романа, который, однажды, обязательно напишу:
Утром сбежал кот. Второй за год. Пока я искал его, Москва встала в пробку, длинную, как кишка.
Замыслы Саши Филипенко
Петю укусила собака
Моей бабушке
Папу забирают 7 ноября 1937 года. Я лежу на спине – мне ровно год. Стучит дядя Петя, сосед по коммуналке. Он претендует на нашу комнату и, как позже выясняется, на маму. Сосед улыбается. Мама отказывается от врага народа, и первые четыре года жизни я полагаю, что дядя Петя – мой отец. Когда мне исполнится восемнадцать, я узнаю, что папа жив. Неделю он просидит в камере для смертников, месяц на Соловках, после чего выйдет на свободу. За него вступится какая-то актриса. Знаменитая. Лично. В кабинете Сталина. Узнав о предательстве, папа никогда не вернется домой.
В октябре 41-го мы покидаем Москву. Без дяди Пети. Мне четыре, у меня красивые косы и врожденный дефект – косоглазие. Пока мы живем в Москве, меня никто не трогает; на новом месте начинается ад: дети – народ непростой.
Мы живем у маминого брата. Бийск – маленький алтайский городок недалеко от Барнаула, куда меня часто возят из-за болезни ушей и косоглазия. Транспорта нет, поэтому возят на лошадях, в тулупе.
Жизнь сносная – жена дяди Коли работает в магазине. По вечерам мы клеим корешки продуктовых карточек на какие-то листы с помощью сваренного в мундире картофеля. Мне нравится.
Случаются чудеса. Однажды меня приглашают на день рождения дочери директора завода! Одно «но» – мне нечего надеть. Мама берет кальсоны брата. Кальсоны светло-синего цвета, с начесом. Мама шьет мне платье – платье кажется очень красивым. Я горда. Во время праздника какой-то мальчик смеется надо мной: «У косоглазой платье из кальсон!» Я выбегаю на лестницу. Я плачу и повторяю, что у меня красивое платье. С тех пор я не обсуждаю одежду других.
