Но комиссара Хаузера интересовала отнюдь не археология.
— В то время как вы колесили по свету и брали интервью у разных лиц, у вас, наверное, появилось немало новых знакомых, — в голосе комиссара слышались металлические нотки.
— В Боливии четыре миллиона жителей, — заметил Клаус.
Хаузер, казалось, был целиком погружен в свои мысли.
— Прямая связь трех пунктов: Бродское Село — Ла Пас — Моосрайн. Подарок судьбы, — бормотал он.
— Я думаю, небо к вам не так благосклонно, как вы предполагаете, герр комиссар, — возразил Клаус и поднялся с места. Он снова улыбался. Хотя, возможно, он и недооценивает этого бульдога, любителя редиски. Нужно быть начеку. — Надеюсь, это все? — спросил Клаус.
— А вам этого не достаточно?
— Более чем достаточно.
— И вы не хотите изменить свое мнение?
— Что вы имеете в виду?
— Вы по-прежнему квалифицируете все происшедшее как самоубийство?..
Клаус молчал.
Хаузер вздохнул и встал из-за стола:
— Ну хорошо. Итак, до свидания.
— Чтобы не оставлять вас в неведении… И чтобы вы добились более ощутимых результатов расследования: два года назад полицей-президент Ла Паса был моим хорошим знакомым. Но сейчас он, возможно, уже не у дел…
Клаус уже взялся за ручку двери, когда комиссар вновь заговорил:
— Знаете, Майнинген, что я иногда думаю? О чем-то вы все время умалчиваете. Что-то есть у вас за душой, что вы не выдадите ни за какие деньги.
Клаус покачал головой, но ничего не ответил. Он заставил себя не реагировать на подозрительный взгляд собеседника.
— Но я, конечно, могу и ошибаться, — сказал напоследок Хаузер.
Через полчаса Клаус входил в помещение «Космо-Теля». Он не забыл прихватить с собой две плитки шоколада (одна лежала со вчерашнего дня) для Леммляйн.
— Но герр Майнинген! Это же была шутка! — пропела она, когда он выложил шоколад на стол.
— Значит, не так уж плохо принимать шутки всерьез, — парировал Клаус.
После обычного разговора Леммляйн проводила его в кабинет шефа.
Со вчерашнего дня настроение Кротхофа заметно улучшилось: ни на столе, ни на стульях мятных таблеток не было. Он крепко пожал Клаусу руку и одобрил его темный, подходящий для данного случая костюм.
— Садитесь, — сказал Кротхоф. — Можете достать из кармана сигареты. Вы заработали право на эту небольшую привилегию.
— Нет нужды.
— Ну-ну… Впрочем, не настаиваю. Сообщение о смерти в сегодняшних газетах — первоклассная работа. Примите мой комплимент.
Клаус всем своим видом показал, что он здесь ни при чем.
— Вам стало известно что-то такое, что не попало в газеты?
— Я только что говорил с комиссаром Хаузером, — сказал Клаус. — Он стоит на своем: убийство. И этот Григор Червонски — предполагаемый убийца.
Кротхоф кивнул. На лице его не дрогнул ни один мускул. Клаус был удивлен:
— Его еще не нашли; нашли только его машину и на этом основании сделали кое-какие выводы о ее владельце.
— Рассказывайте, рассказывайте!
Клаус со всеми подробностями передал свой разговор с комиссаром Хаузером. Кротхоф слушал внимательно, не перебивая. Несколько раз он утвердительно кивнул.
Когда Клаус закончил свой рассказ, Кротхоф, закрыв глаза, начал барабанить пальцами по столу. Затем глаза открылись, руки замерли в неподвижности.
«Сейчас начнется, — подумал Клаус. — Сейчас он взорвется и вышвырнет меня из кабинета». Он сразу же забыл все слова, которые приготовил для того, чтобы добиться успеха. На этот раз от его воли ничего не зависело; его будущее в руках человека, который сидит напротив.
— Случай предельно ясный, — обобщил Кроткоф своим глухим, но сильным голосом. — Что вы на меня уставились, Майнинген? Если мы ввинтимся в это дело, нас, возможно, ожидает крупный выигрыш.
Клаус проглотил слюну:
— Что вы сказали?
— Видно, вы в рубашке родились.
— Кротхоф, — Клаус с трудом сдерживался. Он боялся, что может не только нагрубить, но и дать волю рукам. — Кротхоф! Мне не до шуток. Сегодня ваш юмор до меня не доходит.
Шеф ухмыльнулся:
— Придите в себя, Майнинген, и давайте рассуждать трезво.
Вы действительно не имеете никакого понятия, зачем этот человек навещал вашего брата?
— Что вы этим хотите?..
— Да или нет?
— Нет.
Кротхоф сразу же успокоился:
— Человек, о котором никто ничего наверняка не может сказать. Кто-то из этих подозрительных типов с Востока. Натурализировался в Боливии. Скажите сами, Майнинген, мог ли это быть кто-либо из друзей или хороших знакомых вашего брата?
— Ясно, что нет. Но…
— Итак, можно предположить, что этот визит не был визитом частного лица к другому частному лицу. Кто-то обращался к вашему брату как к сенат-президенту, как к юристу весьма консервативных взглядов… Мальчик, из этого можно кое-что слепить!
— Я не понимаю.
— Объясняю. Предположим, что эта темная, или точнее, цветная личность вдруг вынырнула из полной безвестности и вступила в борьбу — на этот раз с самым уважаемым человеком нашего государства. Майнинген! От этого дела за версту разит жареным! Гарантирую — здесь точно есть какая-нибудь идеологическая или политическая подоплека!
Это открытие вызвало у Клауса неподдельное удивление. Он хотел возразить, хотел доказать вздорность подобных умозаключений, но Кротхоф не дал ему себя перебить.
— Я убежден, — продолжал он, — что это отвратительное убийство было нацелено не столько на личность вашего брата, сколько на его положение, сколько на занимаемый им пост. Его можно было бы расценить как покушение на основы нашего общественного строя. По всем признакам оно подходит под такое определение.
— Вы с ума сошли! — взорвался наконец Клаус. — Ваша речь напоминает передовицу какой-нибудь желтой газетенки, манипулирующей общественным мнением.
— Точно! — торжествовал Кротхоф. — Наконец-то до вас дошло!
— Что дошло?
Кротхоф расплылся в улыбке.
— Как это должно происходить? Никакого траура, Майнинген. Старик не спятил. Старик задействовал свои мозги и может предложить вам нечто из ряда вон выходящее. Смотрите: мы собираем небольшую пресс-конференцию. Завтра или послезавтра — как только мы сможем быть уверенными, что все идет так, как мы предполагаем. Я беру это на себя. Вы, Майнинген, помещаете в прессе статьи, написанные в вашей живой, искусной манере. Ваш уважаемый брат благодаря своей безупречной репутации выступит в них в роли защитника закона и права. Еще лучше, если этот комиссар Хаузер тоже будет упомянут — сообщения, таким образом, приобретут как бы полуофициальный характер. Посмотрим, как это можно лучше сделать. — Кротхоф продолжал свой монолог и одновременно черкал что-то в блокноте. — Как только почва будет подготовлена, последует мое выступление. Я сообщу телезрителям, что вы будете выступать в качестве ведущего нашей новой передачи. Ясно?
— Да… не совсем… — Клаус был совершенно сбит с толку. — И вы думаете, что вам удастся вызвать интерес публики?
— Мне? Вам. Вам предстоит это сделать.
— А если в это время Червонски будет найден, и все окажется совсем иным… — Клаус замолчал и не мигая глядел на Кротхофа.
— Ну и что же? О себе-то вы умалчиваете. А эти люди, во-первых, очень редко кого находят. А во-вторых, неужели вас пугает, что дело обстоит не так, как мы его представим, а совершенно по-другому? Чепуха! Мы с самого начала создадим определенный общественный климат, и нам удастся убедить всех, что дело обстоит именно так, а не иначе. Как только известная часть влиятельной прессы будет на нашей стороне, мы не допустим никаких кривотолков. Предоставьте это мне.
Клаус сидел, кусая губы. Несмотря на оптимизм Кротхофа, он чувствовал себя неуверенно.
— Я, правда, сомневаюсь… — начал он.
— Не сомневайтесь. Вы выполните то, что я вам предлагаю, — прорычал Кротхоф в обычной своей манере. — Если все получится, как задумано, вы наделаете много шуму. Не смотрите на меня так: я заранее знаю все, что вы скажете. К своим прежним определениям характера вашего брата вы теперь можете прибавить еще одно: с позавчерашнего дня вы уже не брат значительного лица, вы — брат мученика.
Прошло несколько секунд, пока Клаус понял:
— Я…
Он остолбенел.
— Вот именно. Вы брат мученика, Майнинген. Мученика и борца за правое дело — это обычно сочетается. И это даже лучше, что вы брат мученика, а сами им не являетесь, потому что мученик мертв, в то время как его брат выступает на телевидении, и все симпатии публики достанутся ему одному. Понятно?
Клаус, ошеломленный, молчал.
— В самом деле? — спросил он наконец. — Вы так считаете?
— Майнинген, телезрители помнят события, которые произошли совсем недавно. То, что им предшествовало, люди часто забывают, а то и вовсе не замечают. Истории, связанные с гибелью людей вроде вашего брата, вообще не забываются.
