– Твое сухое – оно знаешь, что?! Я б сказал... – загадочно высказывался тот, что в предыдущий мой приход собирался пить компот.
– Ох, ну скажи! Ну-ка, скажи! – уязвленно восклицал другой – мне показалось по голосу, автор, который в прошлый раз предлагал критикам чизбургер.
– Сказа-ал бы, сказа-а-ал! – тянул первый, многозначительно кивая.
– А твои пирожки! – перешел в нападение противник. – Я так и не понял с чем! Один лук! – и добавил непечатное существительное.
И никто даже бровью не повел.
– Не один лук, а много лука, – вдруг подал голос доселе молчавший, со шнурками.
Его оппонент набрал было воздуха для достойного ответа, но успел только возопить: «Жора!» – и тут вмешалась Шапокляк. Очень ясным низким голосом она вымолвила:
– Мальчики. Успокойтесь. Я беру на себя блины. С мясом.
Все уважительно притихли и повернулись к ней.
– А я салат! С крабовыми палочками! – радостно вскрикнула Антонина Метелкина.
В ответ послышались возгласы одобрения.
– Но хотелось бы уточнить. Что у нас. С официальной частью? – продолжала Шапокляк, несколько возвысив голос.
Видимо, для удобства восприятия она делила каждое предложение на несколько частей. Так обычно диктуют в классах коррекции.
– Да все чики-пуки, Томик! – отозвался юноша в длинном пальто, сидевший на столе. – С телевидением я договорился, приедут.
– Допустим. Приедут. А сценарий. Опять будет? Как на прошлый Новый год? – неспешно допытывалась Томик.
На другом конце стола громко выругались и захохотали. Я оглянулась. Это был Валерий Галушко! Лысина его качалась от смеха. Я посмотрела на него и поняла, что теперь уже точно не заговорю с ним – ни сегодня, ни когда-либо. С чего мне вообще вздумалось, что это именно тот Галушко? Подумаешь, редкая фамилия!
– А что на Новый год? – обиженно возразил между тем юноша Чики-Пуки. – Просто рано расслабились. И вы же, девчонки, сами весь кураж испортили! А потом уже и режиссерша заартачилась.
– Здрасьте! Мы кураж испортили! – закричала Метелкина. – А кто конкурс матовых двустиший объявил? Тоже мы?!
– Потому что поэт, моя дорогая, – назидательно вмешался любитель компота, – обязан в полной мере владеть всем языковым инструментарием!
– Я не поэт... – вступил было в дискуссию и сторонник чизбургеров, но его прервали хором:
– Но я скажу стихами!
И все захохотали как ненормальные.
– Как хотите. А я без сценария. Позориться не намерена! – Томик вдруг воинственно сверкнула глазами из-под шапокляковских полей.
– Да если б ты не доставала всех со своей косметикой! Помаду забыла и всех за... – тут Чики-Пуки опять употребил непечатное выражение.
– Славик. Это. Плохое слово. Запомни. Очень тебя прошу, – наконец-то очень тихо и внятно промолвила Томик.
И на какое-то время все озадаченно притихли. Даже дышать стало легче.
– Ребята! Мне вас искренне жаль! У вас масса проблем, – объявил, вставая, Жора – обладатель диковинных шнурков. – Но завтра обязуюсь явиться. С посильным вкладом. Во сколько приступаем?
– Где-то после четырех, – назначил Славик. И неуверенно добавил: – Если никто не против...
– Я против, я! – тревожно воскликнула Метелкина. – У меня... это, семинар!
Но ее, похоже, никто не услышал.
Все уже деловито собирались, надевали куртки и пальто, застегивали пуговицы. Бывший молчаливый, а ныне разговорчивый Жора-со-шнурками подал Томику-Шапокляк накидку, отороченную лисой. Сам же он, оказалось, пришел в одном своем великолепном костюме-тройке.
– Подождите! А псевдонимы? Хотели же придумать! – спохватился кто-то уже на лестнице, и все озадаченно приостановились.
– Ну давайте экспромтом, по пути! – распорядился юноша в пальто.
И все завопили вразнобой:
– Чур, я – Отшельник! Раз вы против Святого, то хоть Отшельник!
– А не хочешь – Рак-Отшельник?
– Тогда мы – Лебедь и Щука!
– А мне давайте что-нибудь народное.
– Хочешь – Шовкопряд?
– Что-что?
– Шов-ко-пряд!
– Не понял! Шав-ка... а дальше что?
– Идиот!
– Только, знаете, без плагиата! Идиот – уже было у Федор Михалыча.
– Да не надо, не надо этого экстрима! Еще Лобсанг Рампа утверждал, что самый продуктивный путь – серединный!
– Будьте проще, сядьте на пол!
Они жонглировали словами беспечно и нахально. Они искажали их как хотели, растягивали и сокращали, с хохотом сталкивали их в самые невообразимые сочетания и швырялись ими, как мячиками. Они глумились над словом! Насиловали его! А люди преспокойно шли себе мимо, и даже в голову не приходило вмешаться!
В голове у меня звенело. Уйти от этого сборища графоманов, исчезнуть сию же минуту! Но, как назло, они еще с полчаса топтались на крыльце, сотрясая воздух дурацкими шуточками, гоготом и опять-таки ругательствами, и я неизвестно почему топталась вместе с ними.
Но наконец повалили всей толпой в сторону трамвая. И надо же – не успела я по-английски отстать и свернуть за угол, как почти сразу услышала за спиной топот. Это была Метелкина в своем рогатом уборе!
Я охотно ускорила бы шаг, но силы покинули меня. (Вот он, нездоровый образ жизни! И вот оно, нерациональное питание!) И не осталось ничего другого, как только плестись к остановке, трястись в троллейбусе и обходить лужи по пути к дому, время от времени с безучастной покорностью кивая в сторону ее лупоглазого веснушчатого личика. Сама же моя спутница – и вот оно, преимущество молодости! – продолжала без устали молотить языком, производя, как мне казалось, совершенно бессмысленные словосочетания, неостановимо вылетавшие из крохотного розового ротика, вроде: «ребята – супер!», «обалденная поэма», «порезать вдоль на четыре части, а потом кубиками», «пространственно-временной хронотоп».
Этот самый хронотоп меня доконал. Да и стояли мы уже у самого подъезда.
– Ну ладно... счастливо! – Превозмогая звон в голове, я героически попыталась растянуть губы в улыбке.
– До завтра! До юбилея! – бодро откликнулась Антонина, но вместо того чтобы наконец освободить меня, деловито осведомилась: – А ты на каком этаже живешь?
– На четвертом... Только извини, я спешу. Масса дел. Родители через два дня приезжают из санатория, так что, сама понимаешь...
Она кивнула с некоторым удивлением. И, подождав еще чего-то, наконец прощально взмахнула своими кисточками.
Существует точка, равноудаленная от всех вершин треугольника. Это точка пересечения его медиан. (Или точка пересечения его биссектрис? Нет, все-таки скорее медиан. «Медиана» звучит гораздо гармоничнее.)
И в дружбе троих также существует точно такая же точка. Такое пространство, в котором царит абсолютная гармония, каждый доверяет другому – а точнее, двум другим! – и, как говорится, один за всех и все за одного.
