Беда только, что в этом пространстве как-то тесновато. Все-таки точка – она и есть точка. Встретишься с ОДНИМ из ДВОИХ – и ни тебе посплетничать вволю, ни косточки перемыть. Ну, максимум честное товарищеское осуждение с последующим честным доведением до сведения.
Поэтому и не обходится без ссор. Просто душевные мышцы устают от постоянного нравственного напряжения: «хорошо – плохо», «можно – нельзя». Все-таки не детский сад, а как-никак взрослые люди!
А отсюда периодические легкие размолвки и объединения ДВОИХ. В сторонке от ОДНОГО. И уж тогда-то – откровенные беседы на пространстве куда более просторном. (Поскольку точек, равноудаленных от ДВУХ исходных точек, может быть, собственно говоря, бесчисленное множество – стоит только провести перпендикуляр через середину исходного отрезка!) И тогда-то является новая (камерная и почти таинственная) интонация, а также совершенно новый (почти что интимный) уровень общения. В то время как с другой стороны, то есть со стороны ТРЕТЬЕГО, – благородное страдание и не то чтобы очень уж горькое одиночество с гордым сознанием «Меня не понимают!» – одним словом, тоже какие-никакие свежие впечатления. К тому же сегодня А и В разошлись во мнениях с С, а завтра, глядишь, на пару дней объединились С и В.
Тяжелее, когда размолвки затягиваются. Особенно если затягиваются в одном и том же составе. Такая вот возникает константа: А и В против С...
Нет, Римка с Людасиком не стали моими врагами – просто отошли и заняли позицию чуть в стороне. Чтобы удобнее было наблюдать за мной и обмениваться впечатлениями.
Они даже не прекратили общаться со мной – заходили, как и раньше, в библиотеку за книгами или просто поболтать о том о сем. Только теперь реже и почему-то всегда вдвоем. И вот что забавно: когда одна из них меня о чем-нибудь спрашивала – о приезде родителей, к примеру, или планах на зимние каникулы – другая вопрос не слушала, а смотрела на меня! То есть похоже было, что все темы бесед со мной у них заранее обговорены. Как билеты к устным экзаменам – с прилагающимися ответами. А я соответственно чувствовала себя как экзаменуемый перед комиссией. Приятное ощущение!
Первое время я будто бы ничего не замечала. Они как будто тоже. И все шло вроде бы по-прежнему. Только иногда я перехватывала их взгляды... Взгляды не сообщников, нет. Просто разведчиков на чужой территории.
Что ж, я тоже пересмотрела некоторые свои представления. В свете реализма. На каком, в частности, основании я причислила их к потенциальным читателям? Меж тем как существует на свете немалое число учителей, чья стихия души – отнюдь не художественная литература, а, допустим, «Вестник образования», в особенности номер четвертый, экзаменационный материал. А также сборники приказов и инструкций.
Но уж эти-то, извините, не читатели. Это – зачитанные. Хотя, конечно, слова одного корня.
К тому же кипятильник мой перегорел. И здесь очень уместно прозвучало слово «кстати». Я как-то невзначай и обмолвилась им обеим – кстати, мол, кипятильник-то перегорел... так что кофе варить не на чем...
А в ответ на эти слова никто, кстати, не предложил принести свой.
И, однако, без кофейных перерывов моя жизнь вдруг опустела! И выяснилось вдруг, что все эти несбыточные диеты, и рецепты фантастических салатов красоты, и анекдоты, и даже сплетни – столь же необходимые условия моего существования, как еда, питье и перебирание книг в букинистическом отделе! И оказалось, что начатый и недорассказанный Людкой случай о встрече с бывшим двоечником, а ныне юристом, застрял в голове, как кость в горле.
Пожалуй, это даже немного смахивало на ТУ историю – на единственное в моей жизни увлечение, заслуживавшее названия романа. То же ощущение, что и после разрыва, – унизительная зависимость с малодушными рассуждениями: «А может, не стоило... И зачем я тогда...» – и с рабским поглядыванием на дверь!
Само собой, я держала себя в руках. Я радушно улыбалась вошедшей Софген и терпеливо кивала в такт ее политическим монологам. Я мужественно переступила порог завуческого кабинета и, доложив о провале почетного поручения с привлечением писателей к воспитательному процессу, стоически выслушала обличительную речь (хотя, надо признать, в какой-то момент была подавлена чувством вины буквально до слез). Стремясь упрочить свою пошатнувшуюся было репутацию твердой троечницы, я даже добровольно взялась за оформление стенда к литературной неделе.
Тем временем домашняя жизнь незаметно входила в привычную колею. Приближающееся возвращение родителей словно бы упорядочивало ее. Правда, после трехдневной генеральной уборки я чуть не задыхалась в невообразимой стерильной чистоте. Шутка ли – перемыть сотни три стеклянных подвесок на люстре, да еще стащить и постирать шесть пудовых штор с длиннющей витой бахромой!
Зато от хозяйственных подвигов с непривычки ломило спину, и засыпала я страниц после трех-четырех, практически безразлично чьих, не успев даже толком ощутить авторскую интонацию.
Их поезд прибывал в пятницу в девять пятнадцать.
Время возвращения жизни на круги своя.
В четверг я прошлась по комнатам. Вещи стояли на местах, как солдаты на параде. В ванной – три пачки порошка: обычный, с биодобавками и специальный для цветного белья. В стенке у родителей, в хрустальной ладье на верхней полочке – оплаченные квитанции за квартиру. На столе – бутылка папиного любимого кагора и вафельный торт с ромом и изюмом.
Я присела к столу, чувствуя себя маленькой девочкой, за которой вот-вот должны прийти в садик. Мне уже почти послышался мамин голос! И когда внезапно затренькал звонок, я почти не удивилась. Ясно – решили сделать мне сюрприз!
Я метнулась к двери, дернула собачку замка и...
На площадке сгрудился весь самозваный литературный цех. В количестве человек, может, пятнадцати, а может, и тридцати. Некоторые, не поместившиеся на площадке, выжидательно тянули шеи с лестницы. На их лицах не замечалось особенного смущения – так, некоторый оттенок любопытства и легкой досады. Я различила любителей компота и чизбургеров. Сияла галушковская лысина. Доброжелательно улыбался Славик Чики-Пуки. Снисходительно взирал на происходящее Жора-со-шнурками. А впереди торчала, хлопая глазами, – ну ясно, кто же еще?! – Метелкина.
Я проглотила язык и окаменела. Не часто наша площадка подвергалась такому нашествию.
– Мариночка! – вскрикнула было Метелкина, но как-то жидковато. И оглянулась на других.
– Здравствуй...те.
– Здрасьте!
– Здра...
Будто эхо прокатилось по лестнице.
Я кивнула головой, потому что как-то не нашла слов. Зато Метелкина тем временем освоилась. Непринужденность, видимо, досталась ей от рождения, как иным – красота или талант.
