– И денег передала, – сделал еще одну попытку Китайгородцев.
Достал бумажник, демонстрируя готовность тут же отсчитать дензнаки. Подействовало наконец. Не хотела, наверное, женщина, чтобы гость на крыльце демонстрировал деньги – еще увидит кто.
– В дом пройдите! – сказала поспешно и зыркнула по сторонам, пытаясь высмотреть в сгущающихся сумерках недоброжелательных, алчных соседей.
В доме стоял тот же жуткий запах. Здесь все пропахло насквозь нищетой. Убогость быта, способная свести с ума. Почерневшие от сырости стены, кое-как слепленная из неоструганного горбыля лежанка, заваленная вонючим тряпьем, которое заменяло и матрац, и постельное белье одновременно. Засиженная мухами единственная лампочка под потолком освещала комнату так тускло, что Китайгородцев не смог разглядеть, за какой год был висевший на противоположной стене календарь.
– Давайте деньги! – сказала женщина и жадно протянула руку.
Чего же, мол, откладывать дело в долгий ящик.
Китайгородцев достал из бумажника две пятисотрублевые бумажки, протянул их женщине.
– Хорошо, видно, зарабатывает, – ровным голосом дала оценку та.
Без зависти и без радости сказала.
– Теперь еще вещи, – разбирал сумки Китайгородцев. – Куртка здесь, потом еще всякие ползунки. Хорошо бы сразу примерить.
Он не видел ребенка и хотел, чтобы тот здесь появился. Но женщина перебирала вещи и не спешила предъявить внука.
– Теперь Люда будет вам помогать, – пообещал Китайгородцев. – Вещи для ребенка… Одежда, обувь…
Он обещал то, что был способен выполнить. Не помощь Люды, естественно. Но и без нее мог из вещей кое-что привозить, сам.
Мария Петровна перебирала дары, удивлялась качеству материалов, из которых была пошита одежда, – такого она в руках не держала никогда, это было заметно.
– Отец-то помогает? – спросил сочувственно Китайгородцев.
– Какой отец? – подняла на него глаза женщина.
– Ну мальчика этого… Сынишки Людиного…
– Помогает! – зло сказала Мария Петровна. – А потом догоняет и еще помогает!
С яростью последние слова произнесла.
– Но хоть наведывается? – все с тем же сочувствием в голосе поинтересовался Китайгородцев.
– Куда? – в сердцах спросила женщина.
– Сюда, к сынишке.
– А он его видел, сынишку своего? – все больше озлоблялась Мария Петровна. – Или вообще – хоть знает, что у него есть сын? Он же матрос!
– Матрос? – опешил Китайгородцев. – Моряк?
– Моряк с печки бряк! Он просто Людку поматросил и бросил, потому моряк! Ну какой моряк? Где бы ему взяться? Поди пойми, кто он такой? Шустрик городской, там у них все быстро! А дура эта уши развесила, шмяк-бряк, и родила! Получился тоже маленький матросик! Вот сидит и жизни радуется! – махнула женщина рукой.
Китайгородцев проследил направление и увидел дверь, которую прежде не заметил, – его глаза уже привыкли к полумраку. Он схватился за фотоаппарат.
– Так я его сфотографирую? – вопросительно посмотрел он на женщину.
Та нервно дернула плечом. Не очень-то ей эта идея нравилась. Но теперь, после московских подарков, вроде как неловко было отказать. Для себя Китайгородцев решил, что разрешение получено. Прошел в смежную комнату. Женщина последовала за ним. Здесь света было ненамного больше. За невысокой выгородкой, сооруженной из обломков досок, ползал Людин сын. Грязненький и почти голый. Вместо соски у него была тряпица с хлебным мякишем – малыш жадно сосал ее, причмокивая, – а вместо игрушек – пустая пачка из-под сигарет, обломок расчески и порядком раздерганный на клочья журнал «Работница» за одна тысяча девятьсот семьдесят девятый год.
– Виктор Геннадьевич собственной персоной, – сказала женщина.
Мальчишка лежал в своем закутке, посасывая мякиш и глядя на незнакомого дядю задумчивым взглядом. Быть может, в этом полумраке все были для него на одно лицо?
Китайгородцев сделал снимок. Яркая вспышка заставила мальчишку встрепенуться. Он вскочил, неловко заковылял к Китайгородцеву и наткнулся на непреодолимое препятствие из досок.
– Привет! – ласково сказал ему Китайгородцев и улыбнулся.
Мальчишка смотрел настороженно.
– Я знаю, что братьев и сестер у Люды нет, – вспомнил Китайгородцев подробности анкеты Люды Потаповой.
– Одна она у меня, – подтвердила женщина.
– А еще какие-то близкие родственники есть у Люды? Дяди, тети.
– Нету никого. Поумирали.
– Так вы и вот еще сынишка, получается, и есть вся ее семья?
– Семья без копья, – со вздохом произнесла Мария Петровна.
– Ну и еще этот матрос, – скупо улыбнулся Китайгородцев. – Витькин папа. Звать его Гена. А фамилию вы хоть знаете?
– Чью?
– Гены этого.
– На что он мне сдался?
– В общем, да, – не стал перечить Китайгородцев.
Ей Гена не нужен. Он Китайгородцеву нужен – чтобы понимать, через кого из близких родственников Люды на нее можно повлиять. Или у кого можно узнать какие-то подробности, которые помогут понять причину Людиных поступков.
– Где он хоть работает? – спросил Китайгородцев. – Люда вам не говорила?
– Спекулянт он. Или бизнесмен. Черт их разберет.
– Торгует, что ли?
– Не знаю. Ну, наверное. На рынке он.
– На каком?
– В Москве.
– Это я понимаю. Но там рынков много.
– Мне то неведомо, я там не была.
Оно и правда.
В общем, вряд ли им торгаш этот пригодится. Люда с ним не в контакте, судя по всему.
* * *
– С прошлого года Витюня у вас в доме? – предположил Китайгородцев.
– Угу.
– Как родила Людмила, так вам и подбросила. А сама Москву поехала покорять.
– Да-а… Москва… Бьет с носка, – вздохнула женщина.
– Ну сейчас все нормально у Люды, – напомнил Китайгородцев. – Это сначала трудно было. Она мне рассказывала, как готовилась к московской жизни. Подстриглась, перекрасилась и вообще…
– Я не признала, – сказала женщина.
– Тогда? Год назад?
– Ага. Приехала ко мне, а я – мамочки мои родные! Кто это?
– Это перед Москвой она?
– Да, перед Москвой.
– А зачем? – спросил Китайгородцев с доброжелательной улыбкой.
– А это, говорит, для Москвы. Чтобы не Фекла я какая, а вроде настоящая москвичка.
– Может, требования такие были? Хозяева хотели? Или она не к кому-то конкретному ехала на работу?
– Говорила, есть у ней один адресок.
– Знакомые, что ли?
– Мне откуда знать? Не мое дело.
– А не получилось у нее тогда, она рассказывала.
– Ага, вернулась.
– Она здесь где-то работу нашла.
– У господ работала. Тут богатые есть. Сами московские, а тут у них дача.
– Почему Люда к ним пошла?
И снова женщина сказала:
– Не знаю, не мое это дело.
Или осторожничала в разговоре с незнакомцем, или действительно была не в курсе.
* * *
Время было позднее, и Китайгородцев заночевал на проскуровской даче. Сел за компьютер, чтобы просмотреть наконец переписку Pedro со Swiss’дой.
Pedro:
Настоящих уродов четыре. Или три. Но меньше никак.
Swiss’да:
Четвертый, который то ли урод, то ли не очень – он кто? Или это она?
Pedro:
Один мозгляк. Ему всего год.
Swiss’да:
В год уродом быть невозможно. Не успеешь ничего такого сделать, чтобы считаться уродом. Он тебе кто ваще – родственник?
Pedro:
Типа да.
Swiss’да:
Братик небось?
Pedro:
Типа да.
Swiss’да:
Он не виноват, что родился. Это не его выбор. Это выбор взрослых уродов.
Pedro:
Я уже просек. Из-за них все плохо.
Swiss’да:
Тогда я понимаю. Твой отец вас бросил и живет с другой. Угадала?
Pedro:
Ну.
Swiss’да:
Тогда про двух уродов я поняла. А третий кто?
Pedro:
Мать.
Swiss’да:
Она осталась с тобой, она тебя не бросила, поэтому она не может быть главным злом. Главное зло – это тот, кто бросил. Я тоже живу без отца, потому что он урод. Они все уроды – те, кто нас предал.
* * *
Еще Swiss’да написала, что ей не нравится, когда ее переписку с Pedro читают все, кому не лень, и предложила общаться так, чтобы по-прежнему взаимно сохранять инкогнито, но уже без посторонних. Она пообещала оставить послание для Pedro в месте, координаты которого она расписала очень подробно, но так путано, что посторонний человек ни за что не смог бы догадаться, о каком районе мегаполиса идет речь, а Китайгородцев понял, что это та площадка техосмотра, куда они с Петей ездили недавно, – понял только потому, что Петя взял его с собой.
* * *
Утром Китайгородцев поехал в родильный дом. Тот самый, в котором рожала Люда Потапова. У него была слабая надежда на то, что могли сохраниться какие-нибудь сведения об отце ребенка. Мало ли как там ситуация могла развиваться. При поступлении в роддом со слов будущей мамочки какие-то координаты близких обязательно должны записывать – на случай непредвиденных обстоятельств. Может, и о непутевом муже что-то сохранилось. Это уже потом, когда свидетельство о рождении выправляли, Люда могла не упомянуть об отце ребенка. А в роддоме – почему бы и нет? Так Китайгородцев сам себя уговаривал.
