и не рассчитывая на ответ, я взяла телефон и написала ему сообщение:
Слушаю Боба Дилана, думаю о тебе. Соскучилась.
Через несколько часов, когда я уже выпила все спиртное в доме и валялась на кровати, тупо таращась в телевизор, прилетел лаконичный ответ:
Я тоже соскучился.
Я прижала телефон к груди и принялась баюкать его, как младенца. Цепляясь за теплоту, угадывавшуюся в его словах, я таяла. На меня снизошло безмятежное терпение. Теперь я была уверена, что могу ждать вечно.
9
Вечно ждать не пришлось. Через три дня, наполненных моим стоическим молчанием и выдержкой, Киран позвонил и попросил о встрече на следующий день, в два пополудни, перед Музеем естественной истории.
Я соврала на работе, что заболела, и пешком дошла до Килдэр-стрит. Когда я повернула за угол, Киран нервно дергал за нитку, торчащую из рукава кардигана, стоя возле тех анималистичных зеленых изгородей, у которых состоялось наше первое свидание.
Он увидел меня, лицо его расслабилось и просветлело, и сердце весело запело у меня в груди. Я правильно делала, что ждала, осторожничала, заперев себя в четырех стенах.
Чары рассеялись, и Киран перестал быть тем ужасным человеком, что стоял на моем пороге.
Я остановилась перед ним, устремив на него полный нежности взгляд и улыбаясь с бесконечным терпением и обожанием. Во мне было столько всего, что я хотела ему дать.
В тот миг я была счастлива как никогда в жизни и не сомневалась, что покорностью, всепрощением и готовностью быть ничтожной и жалкой доказала силу и чистоту своей любви.
Я – та самая. Я прошла через страдание. На меня можно положиться.
– Я подумал, что мы можем типа начать сначала, – сказал он и поцеловал меня.
Я победила. И как же я победила? О, по-своему это было просто – мне это ничего не стоило, ведь я сама ничего не стоила.
Через две недели мы съехались.
Апрель 2013
1
Я обставляла нашу новую квартиру с неторопливым, ленивым удовлетворением. Мы разобрали вещи и вместе разложили их по местам. Наши книги жили бок о бок, но не вперемешку – такое взаимовторжение было бы чересчур даже для меня. Он поставил на подоконник рядом с моими безделушками три свои, как на подбор красивые, изящные и изысканные: статуэтку мышки, наперсток и карманные часы.
Без задней мысли я провела по ним пальцем и спросила:
– Откуда это?
Долгое время он молча продолжал разбирать чемодан, а потом наконец ответил:
– Друг подарил.
Я поняла, что это значит, и отдернула руку, точно обжегшись.
До сих пор не знаю, почему он назвал Фрейю другом, – возможно, считал, что мне не хватит мозгов сообразить, о ком он говорит, или просто не хотел произносить ее имя вслух, чтобы не впускать ее в наш дом.
С тех пор как мы помирились, мы упоминали о нашем расставании разве что туманными и мягкими намеками, признаваясь друг другу, что скучали. Мы оба вели себя так, словно нас разлучила война, но судьба вмешалась и снова свела нас вместе.
Самые главные вопросы я прояснила для себя еще в тот первый день перед музеем. Все кончено? Она уехала? Ты любишь меня? Да, да, да.
Он открыл рот, чтобы продолжить, но я поцеловала его и делала это всякий раз, когда опасные слова угрожали сорваться с его языка.
Мы купили синий фланелевый пододеяльник, форму для запекания и коврик. На воскресном блошином рынке разжились двумя любительскими портретами собак, которые теперь улыбались нам со стены в ванной и чья очаровательная простодушность напоминала о только нам двоим понятной шутке или общей истории, которых у нас на самом деле не было. Выбирая пылесос и мусорное ведро, я дрожала от возбуждения, которое не назовешь иначе как эротическим. Каждый раз, когда я открывала дверцу гардероба, где рядом с моими старыми нарядными платьями и броскими, расшитыми пайетками фуфайками аскетично висели немногие предметы его одежды, мне хотелось плакать от гордости.
2
Я впервые жила с мужчиной, впервые делила с ним спальню. Как ни странно, мы не составили никакого плана, не распределили между собой обязанности. Откуда каждый из нас рассчитывал узнать, как часто другой захочет заниматься сексом? Как мы собирались решать, кому спать ближе к окну? И как получилось, например, что вся готовка по умолчанию оказалась на мне? Как вышло, что нечто настолько важное, насущное и необходимое, как еда, превратилось в обязанность, которую я охотно взяла на себя ради него, а он охотно мне уступил?
Это решение было самым логичным. Я хорошо готовила, а он нет. Мне приходилось беречь фигуру, а ему нет. Я чувствовала вкус, а он нет – не совсем, не вполне. К тому же я всегда терпеть не могла полагаться в этом вопросе на других. Меня пугает перспектива зависеть от чужих прихотей и есть то, что не всегда сочетается с моими планами на день. У Кирана подобные опасения отсутствовали, для него пища была необходимостью, и если она была съедобна, то большего и не требовалось.
Я оценивала еду, исходя из двух критериев:
а) нравится ли она мне на вкус;
б) сделает ли она мое тело толще.
Кирана не заботило ни то ни другое. Его суждения выносились исключительно на моральной основе. Его во всем привлекала простота. Если бы его большое мужское тело не требовало калорий, он предпочел бы каждый вечер ужинать огромной миской петрушки, приготовленной на пару.
Мои отношения с едой были куда запутанней и сложнее. Да, они были напряженными, но иногда и счастливыми: я кидалась на еду, отказывалась от нее, боролась с ней, жертвовала ею, ставила на ней крест.
В годы моего подросткового праведного голода я научилась готовить, это стало почти священнодействием. До тех пор я могла только отвергать или поглощать еду, которую давали мне другие, – смятые сэндвичи на дне школьного рюкзака, пропущенные завтраки, выблеванные спагетти, куриные бедрышки, мумифицированные туалетной бумагой и похороненные в комоде в спальне, пока не завоняются.
Я научилась готовить, и все изменилось. Я больше не была обыкновенной капризной школьницей, которая не желает быть умницей, широко открывать ротик и кушать. Я сама выбирала, какие блюда приготовить, знала их состав и могла их есть. Я нарезала соломкой перец, морковь и зеленую фасоль и жарила их с капелькой оливкового масла, варила на пару сахарный горошек, пока кожистые стручки не расходились
