по бокам, и закидывала его в рот, сидя перед телевизором, словно попкорн.
К тому моменту, как мы съехались, я давно перестала заморачиваться на еде. Когда я повзрослела и снова разрешила себе нормально питаться и набирать вес, во мне что-то сломалось. Признаться себе в предательстве своего худого «я» было слишком стыдно, поэтому я попросту отказалась задумываться о том, что я ем. Чтобы выжить, мне пришлось перестать гонять по тарелке кусочки розового яблока, убеждая себя, что они так прекрасны, что их просто нельзя съесть. Я заставила себя отказаться от веры в то, что потребление пищи способно изменить мое тело, – в противном случае мне пришлось бы отказаться от еды.
Когда я начала готовить для Кирана, ощущение священнодействия вернулось, и я не сопротивлялась ему, ведь готовила я не для себя.
Живя с Кираном, я поневоле начала относиться и к себе по-человечески, что мне не удавалось, пока я жила одна.
В то время я устроилась администратором в стоматологическую клинику и проводила обеденный перерыв за своим столом, читая и переписывая рецепты, пока не останавливалась на каком-нибудь одном.
По пути домой с работы я заглядывала в хороший продуктовый магазин – тот самый, где мы покупали яблоки для наших прогулок, – и выбирала ингредиенты. Я бродила по светлым, уютным, заполненным людьми проходам, проводя рукой по дорогущему оливковому маслу, сушеным водорослям, редким сортам меда.
Я плавно вела тележку мимо рыбного прилавка, беззвучно произнося названия неизвестных мне созданий. Я покупала у мясника оленину и, получив из его рук сверток, ностальгически перевязанный коричневой бечевкой, сглатывала при виде цены. Я с нежностью и гордостью подбирала продукты для каждого блюда, представляя, как он его ест.
Раньше мне и в голову бы не пришло делать там покупки. Прежде я отоваривалась уцененкой в «Лидле» и обходилась завалявшимися в кухонном шкафу консервами, но сейчас моя жизнь начиналась с чистого листа, и я закупалась для нее под высокими потолками дорогого магазина.
Пройдет немало времени, прежде чем я возненавижу эту часть нашей жизни. Она закончилась одной из последних.
Наряду с сексом готовка была для меня способом загладить свою вину, в чем бы ни состояло очередное мое прегрешение.
Киран не требовал и не ждал этих компенсаций. Я предлагала их инстинктивно. Угощение, особенно затейливое в дни, когда он был мной недоволен, являлось ритуальным подношением.
После трапезы, если мне удавалось еще и заняться с ним сексом, все налаживалось. Когда мы занимались сексом, он, сам о том не ведая, меня прощал.
3
Я запомнила последнее блюдо, которое приготовила для него, прежде чем все изменилось навсегда, потому что оно получилось настолько красивым, что я его сфотографировала: розовые раковые и крабовые шарики, посыпанные черным кунжутом и артистично разложенные на листьях латука, с соусом из лаймового сока, чили и ложки авокадо. Когда я делала фото, на экране телефона появилось сообщение о звонке мужчины, другого.
4
Было время – теперь-то я понимаю, что очень скоротечное, почти мимолетное, – когда мне казалось, что мы преодолели все мерзости, предшествовавшие нашей совместной жизни.
До того, как мы начали ссориться всерьез, Киран в худшем случае выговаривал мне: «Зачем ты оставляешь в ванне мокрую мочалку? Хочешь, чтобы она протухла?» Он шутливо журил меня, грозил пальцем и швырялся мочалкой в меня через всю комнату.
Я взвизгивала и, швырнув мочалку обратно, со смехом убегала в спальню. Из коридора слышались шаги, и Киран, топая, словно мультяшный злодей, распахивал дверь, кидался на меня, поднимал как пушинку, бросал на кровать и щекотал. Мы боролись, пока не начинали задыхаться от хохота, а потом засыпали, обнявшись.
Мы постоянно вместе дремали, чаще всего напялив кучу свитеров в нашей ледяной постели. Квартира была старая, с высокими потолками, батареи свистели, но не согревали. На стенах выступали капельки воды, а по потолку в ванной угрожающе расползалось темное пятно.
После ужина, когда Киран доделывал взятую домой работу, мы часто отправлялись прямиком в постель. Надевали несколько слоев – термобелье, пижама и старые треники – и смеялись над собой, зарывшись под одеяла, смотрели детективы и фильмы ужасов.
Я жила ради этих вечеров, когда мы, дрожа от холода, прижимались друг к дружке, чтобы согреться. Укрывшись от холода в нашем маленьком дворце, мы забывали дневные заботы, оставались одни в целом мире.
Я целовала крошечные вены на его трепещущих веках, губами согревала кончик его носа, а потом он наклонялся, и мы с чувством священного единения соприкасались лбами.
Я даже сейчас думаю, что если бы могла жить вот так, без житейской суеты, друзей, семьи и работы – если бы удалось свести всю мою вселенную к нашим жарким телам, спаянным воедино в ледяной кровати, – то по-прежнему была бы счастлива.
5
Затем наступил май, и по утрам наш новый дом заливал слабый золотистый свет. В выходные мы просыпались поздно и, позевывая, болтали за чашкой кофе до самого обеда, а потом покупали газеты и выпечку и читали на диване, переплетясь телами и рассеянно поглаживая друг друга.
Время от времени я после работы вместе с друзьями шла выпить бокал вина, а иногда, по воскресеньям, в кино, но никто из них не бывал у нас в гостях. Я любила их отстраненно, мне хватало отношений на расстоянии, редкой переписки и коротких встреч на днях рождения. Мне было перед ними стыдно, а им при мне – неловко. Я знала, каково их мнение о Киране, понимала, что оно небезосновательно, и не хотела еще больше унижаться, пытаясь их переубедить.
По правде сказать, мне было плевать на их мнение, тем более что самого Кирана оно вовсе не волновало.
– Я тут встретил твою подружку Кристину, – с усмешкой говорил он, вернувшись с работы. – Похоже, я ей не нравлюсь, да?
Я смеялась, закатывала глаза и отвечала что-нибудь расплывчатое и утешительное: «Ой, ну ты же ее знаешь». Наличие общего врага внушало мне приятное чувство защищенности.
То же самое я чувствовала, когда он брюзжал по поводу грубого коллеги или водителя, подрезавшего его на дороге. Поначалу я старалась успокаивать его и менять тему, ведь сердиться на такие вещи совершенно бессмысленно. Стоит ли кипятиться из-за этих мелких обид, если они неизбежны, как погода? Но потом я поняла, что безопаснее занимать его сторону. Если я присоединялась к его возмущению и жаловалась на то же, что и он, мы становились союзниками. Он начинал считать меня не частью мира, который
