– Не боись, это меня, – успокоил сержанта старшина и повернулся к экрану. – Здорово, Санёк. Где пропадал?
Гаишник с погонами прапорщика огляделся по сторонам и зашептал:
– Короче, Семёныч, вам тут светит большая и глубокая ноздря корелианского слоноскунса. Рыков на вас обозлился не на шутку. С самого утра рвёт и мечет.
– Колодин, наверное, страдает… – задумчиво протянул Семёныч.
– Не то слово. Рыков его уже до «духа» понизил. – Прапорщик злорадно хохотнул, потом посерьёзнел. – В общем, так: деталей не знаю, но краем уха слышал, что полковник планирует нагрянуть к вам с проверкой. И это ещё не самая плохая новость. Он связывался с Блекнатом.
Семёныч присвистнул.
– Да уж. Сколько у нас времени есть?
– Точно не знаю. Но Рыков сказал подготовить корабль к пяти вечера. Думаю, собирается лететь к вам. Так что у вас есть часов восемь. Не больше.
– Спасибо, Санёк. С меня бутылка лучшей выпивки, которую я смогу конфисковать в этом месяце.
– Нормально. Сочтёмся.
Семёныч отключил связь и нахмурился.
– А кто этот Блекнат? – спросил Прокофьев. Он обратил внимание на то, что Семёныча расстроила не весть о грядущей проверке, а именно это имя.
– Самый дотошный инспектор, который только может существовать. Говорят, после его проверок звёзды слетают не только с погон, а даже с неба. Некоторые считают, что он телепат. Другие – что у него рентгеновское зрение. Но факт остаётся фактом – ещё никому ничего не удалось утаить от Блекната.
Семёныч вызвал на экран снимок инспектора. Высокий синекожий кардианец с витиеватой гравировкой на висках смотрел со снимка своими тремя глазами так пронзительно, что Прокофьев невольно оправил рубаху и затянул ремень.
Старшина окинул взглядом их пост, оценивая фронт работы, и повернулся к Прокофьеву:
– Ну что, Антоха, давай-ка займёмся уборкой.
Прокофьев застыл посреди каюты, вскинув голову, сжав руки в кулаки, сверкая глазами и всеми другими способами выражая непоколебимую решимость не только зарисоваться перед начальством, а как минимум завязать в узел ленту Млечного Пути или заткнуть ближайшую чёрную дыру пробкой от шампанского. Его выражение лица, осанка обещали любому, кто станет на его пути, как минимум смерть.
Семёныч некоторое время удивлённо глядел на сержанта, потом, видимо не впечатлившись, изрёк: «Ну-ну».
Прокофьев завертел головой, решая, с чего бы начать. Его взгляд остановился на стене со снимками разыскиваемых преступников. Портретов скопилось так много, что они заполняли стену сверху донизу.
Прокофьев подскочил к этой стене почёта и принялся срывать снимки и бросать их на пол.
Семёныч снова повернулся к Антону:
– И что ты делаешь?
– Я вот подумал, если проверяющий увидит, сколько людей у нас в розыске, он же решит, что мы вообще никого не ловим! Скандал.
– Понятно. Будь добр, верни последние восемь снимков на стену.
– Они чем-то отличаются?
– Нет. Это фотографии моей семьи.
– А они преступники?
– Нет. Просто больше некуда было повесить.
Прокофьев пробурчал что-то вроде: «А раньше нельзя было сказать?» – и принялся снова крепить на стену семейные снимки Семёныча.
Тем временем старшина, пробурчав что-то вроде: «Без кофе нет работы», – отправился на кухню.
Закончив со снимками, сержант уставился на пыльный плакат с абстрактным узором. Он уже был здесь, когда Семёныча с Прокофьевым перевели на этот пост. Кто, когда и, главное, зачем «украсил» стену этой безвкусицей, Антон не знал, да и не интересовался. Он снял плакат со стены и, скомкав его, бросил в мусорку.
В этот момент вернулся Семёныч и, опершись спиной на дверной косяк, ухмыльнулся.
– Ты решил зарисоваться перед проверяющим жестоким обращением с заключёнными?
Прокофьев недоуменно поглядел на старшину.
– Арест происходил соответственно уставу!
– Я о другом заключённом. Ты его только что выбросил в мусорку.
– Что? Вот этот плакат?
– Не плакат, а тразианец. Это живая ткань. Только вот беда: когда его арестовали, он впал в спячку. А она у тразианцев длится от ста до двухсот лет. В камере его, естественно, держать не было смысла, отпустить арестованного до предъявления ему обвинения тоже нельзя. Вот и решили, чтобы меньше места занимал, на стене устроить, пока не проснётся. А случится это лет через сорок. Так что верни беднягу на место ночлега.
Прокофьев медленно вдохнул и так же медленно выдохнул.
– Что у нас дальше… Ага. Проверка оборудования. Пульт – со штабом связывались, значит, работает. Захват – тоже работает. Система жизнеобеспечения…
– Её можешь не проверять, – заметил Семёныч.
– Почему это?
– Поверь, если она выйдет из строя, мы это сразу заметим. И лететь сюда будет тогда не инспектор, а катафалк.
– Ага… Логично. Дальше у нас… – Прокофьев пробежался по списку. – Система содержания заключённых.
– Вот пустые камеры проверь, – заметил Семёныч.
Прокофьев вышел из рубки и вернулся меньше чем через минуту. Он влетел в рубку с выпученными глазами и торчащими дыбом волосами.
– Сбежал! – заорал сержант. – Наш заключённый сбежал!
Семёныч медленно развернулся в кресле и пристально поглядел на сержанта.
– Прокофьев, ты что, не закрыл дверь?
– Закрыл, конечно! Прижать до щелчка, переключить рукоять, дождаться сигнала зуммера, провернуть вентиль до упора, дожать, дождаться, пока засветится зелёная лампочка. Камера закрыта! – отчеканил Прокофьев строки из устава.
– Там ещё мелким шрифтом приписано: придвинуть к двери тяжёлый шкаф, а стыки прихватить сваркой.
Сержант побледнел и принялся листать устав.
– Да шучу я, Антоха! Не суетись. Его корабль на месте, значит, и он здесь.
– И что делать? Как быть? А если инспектор сейчас приедет? Это ж скандал!
В голове Прокофьева мелькнул образ синекожего проверяющего, испепеляющего сержанта взглядом трёх своих глаз.
– Знач, так, Антоха. Панику отставить. Берёшь оружие и отправляешься на поиски.
– А вы?
– А я засаду устрою. Ему всё равно некуда деваться, будет пробиваться на свой корабль. Пешком же он со станции не уйдёт. Там-то он и попадётся.
– Логично, – кивнул Прокофьев. И, схватив стазис-пистолет, выскочил из рубки. Потом вернулся и некоторое время глядел на старшину, продолжающего сортировать свои головоломки.
– Вы же в засаду собирались.
– А я и отсюда его корабль отлично вижу. – Семёныч кивнул в сторону экрана, на котором отображался ангар. – Как только беглец появится, я тебе сообщу, и ты его схватишь.
Прокофьев недовольно покачал головой и вышел из рубки.
Он продвигался по коридору медленно, вскинув пистолет к плечу. Антон надеялся, что пьяный заключённый не начнёт геройствовать и спокойно вернётся в камеру. Иначе проблем не оберёшься. Да ещё и накануне проверки!
Вдруг Прокофьев услышал какой-то шум и осторожно направился туда. Звуки доносились с кухни. Прокофьев похолодел. Вот ведь чёрт! Там беглец без проблем может вооружиться холодным оружием! Ножи, вилки… Сковородка, в конце концов! А то, что обычная сковородка может стать смертельно опасным оружием, доказано тысячами домохозяек, встречающих пьяного мужа с работы.
Прокофьев аккуратно выглянул из-за угла, держа пистолет наготове, и увидел беглеца. Тот сидел на кухне и грустно глядел на пустой холодильник.
– А у вас чё, жрать с-с-свсем нечё? – спросил он, повернувшись к сержанту и пытаясь сфокусировать на нём взгляд. Зрачки, судя по всему, решившие поиграть в салочки, этому упорно сопротивлялись и разбегались в стороны.
– Ты как из камеры выбрался? – спросил Прокофьев.
– Вышл. Я ку-у-у-ушть захотел.
Судя по всему, пьяница был абсолютно безобиден, поэтому Прокофьев облегчённо сунул пистолет в кобуру и подошёл к беглецу. Взял его за локоть и скомандовал:
– Вперёд.
Фокусник послушно встал, сделал пару шагов, а потом остановился.
– Нач-чаальник! А гд-де твоё ор-ружье?
Рука сержанта дёрнулась к кобуре. Пустой.
– Что за… – начал было сержант, но фокусник его перебил:
– Си-и-икундчку… – Он сделал быстрое движение рукой и достал из-за уха Прокофьева его стазис-пистолет. – А во-о-от он!
Сержант медленно поднял руки вверх.
– Но-но! Ты не балуй!
Заключённый скорчил наибезобиднейшее выражение лица, которое видел Прокофьев, и бросил пистолет сержанту. Антон поймал ствол и, решив, что больше испытывать судьбу не стоит, мало ли чего ждать от этого пьяницы, выстрелил в фокусника.
Из ствола полетели мыльные пузыри. Отделившись от ствола, они принимали форму различных зверушек и поднимались к потолку.
Прокофьев ошарашенно переводил взгляд с пистолета на фокусника и обратно.
Со стороны двери раздались аплодисменты и донёсся голос Семёныча:
– Браво, маэстро! Вы не теряете квалификацию!
Фокусник грациозно поклонился, но его повело, и он ткнулся лбом в пол.
