В тот день, на субботнике, он был трезв. Она выдала ему три банки краски. С запасом, прикинув опытным глазом, что на беседку уйдёт чуть больше двух. К концу дня Митрошин пропал, оставив после себя жидко покрашенную беседку, еле-еле скрывающую фактуру дерева. Знающая его местная шпана указала ей на голубятню, которую он купил у местного авторитетного вора сразу же после смерти матери. Там она и нашла недостающие пустые банки с краской и самого расхитителя социалистической собственности, гоняющего голубей на фоне свежевыкрашенного голубиного дома. Он долго не давал голубям садиться на покрашенную поверхность, раз за разом поднимая их своим свистом высоко в голубое небо.
Это и было их первое свидание, на котором она простила ему украденную краску, а он проникся её пониманием и тем, что Дарья полюбила его пернатых подопечных. Так они и стали встречаться в голубятне, втайне от лишних глаз. Эта птичья стая после смерти матери стала для одинокого мужчины новоприобретённой семьёй, в которую он впустил и молодую дворничиху.
Первое время им было безумно интересно друг с другом. Вечерами после работы он читал ей стихи и прозу. В основном лирического содержания: о любви и ненависти, о дружбе и предательстве. Но чаще он читал ей пьесы Шекспира, которые вызывали у малообразованной женщины бурю эмоций. Именно в этой, пахнувшей птичьим помётом и зерном голубятне крестьянская дочь открыла для себя «чудные» отношения малолетних подростков, которые, несмотря на запрет своих семей, любили друг друга. Здесь же она сопереживала чёрному мавру, задушившему свою жену, и впервые позволила Митрошину себя поцеловать.
Они оказались настолько разные, что искренне интересовались друг другом, словно были с разных планет. Как оказалось, мать Сергея была дворянкой, дочерью одного из деникинских генералов, который погиб задолго до эмиграции Белой армии. Митрошин получил прекрасное домашнее образование от матери и бабушки, которая и вовсе была из старинного княжеского рода Потёмкиных. Однако вскоре все их свидания стали заканчиваться одним и тем же. После культурной, просветительной части Сергей доставал приготовленную бутылку «портвешка» и почти полностью выпивал её один. Тогда он смелел и начинал приставать к женщине, совершенно не стесняясь своего благородного происхождения, ведомый только одним инстинктом размножения.
Однажды, когда она в очередной раз его оттолкнула, он сделал ей предложение выйти за него замуж. В тот вечер она позволила себе выпить лишнего и подпустила его слишком близко. А вскоре её вызвали по делу о краже и предъявили обвинение в наводке воров на квартиры граждан. Накануне в голубятне прошёл обыск, и там были обнаружены украденные из квартир граждан золотые изделия и вещи. Свидетели, видевшие её там вместе с Митрошиным, показали на дворничиху. В доказательство старый и циничный работник уголовного розыска предъявил бутылки из-под портвейна и стакан с её отпечатками пальцев.
Кражи эти были давние, совершённые тогда, когда голубятня принадлежала местному вору, но это уже не играло никакой роли. Государственная уголовная машина нашла подходящие жертвы. Оперативный работник, впрочем, понимал, что она и «дворянин» здесь ни при чем, однако не хотел отпускать жертву обстоятельств просто так. Тем более молодую женщину. Поэтому он непрозрачно намекнул, что спасение Дарьи теперь только в ее руках… ногах и других хорошо созревших частях женского тела. Все её существо восставало против такого низкого предложения, но память настойчиво давала сигналы, напоминая о раскулачивании и ссылке, однажды поломавшей жизнь всей её семье.
Женщина не понаслышке знала о репрессивной мощи Советского государства, ведь из всей её многочисленной семьи в живых после ареста родителей и старших братьев осталась только она, переданная на перевоспитание в специнтернат для детей «врагов народа»… И она сдалась.
Старый оперуполномоченный сдержал слово, и вскоре в деле появились подтверждения о причастности к краденному бывшего хозяина голубятни. За это чудесное «спасение» он регулярно брал с молодой девушки «плату», пока… через некоторое время Дарья не поняла, что беременна. Милиционер оперативно исчез из её жизни, оставив её погруженной в мучительные сомнения относительно предполагаемого отцовства.
Она прекратила отношения с Митрошиным и больше не бывала в его голубятне, один вид которой вызывал в её душе бурю обид и боли. На его попытки возобновить отношения реагировала резко и с угрозой. Робкие попытки Сергея найти выход становились всё реже и реже, пока мужчина не вернулся к привычному выходу из всех сложных жизненных ситуаций – пьянству.
Как только у дворничихи округлился живот и всем стало ясно, что Дарья Нужняк беременна, так сразу по двору и окрестностям разнеслись слухи о том, что дворничиха нагуляла неизвестно от кого, поскольку «давала» всем мужикам в районе, включая малолетних и инвалидов войны. Скорее всего распространению таких слухов способствовал небезызвестный женщине оперуполномоченный местного отделения милиции, который таким образом заранее пытался обезопасить себя от возможных претензий и обвинений с её стороны. Только родив Андрюшку и подсчитав денёчки, Митрофановна склонилась к тому, что сынок был зачат ею в голубятне от спивающегося отпрыска дворянских фамилий, который за девять месяцев, пока она вынашивала сына, практически не выходил из запоев и даже помещался милицией на лечение в лечебно-трудовой профилакторий.
Так они и продолжали сосуществовать в одном жилищно-эксплуатационном советском пространстве, а проще сказать – дворе, где у каждого была своя социальная ниша. Она – мать-одиночка, он – потерявшийся на пути к светлому коммунистическому будущему асоциальный элемент.
* * *
Утро началось необычно уже тем, что Царькову разбудил яркий солнечный лучик, пробившийся в образовавшийся между шторами небольшой просвет. Теплая полоска света легла на лицо пожилой женщины по диагонали, словно пиратская повязка пересекая один глаз, кончик носа и губы. Зинаида Фёдоровна физически ощутила это тепло. Она вспомнила, как ребёнком просыпалась в деревенском доме своей бабушки Анфисы, папиной мамы. Добротный дом в большой казацкой станице, переполненный всякой домашней живностью. Там в её кровать постоянно наведывался солнечный лучик, и она спешила проснуться под его ласковый зов, в промежутке между противными воплями станичных петухов. Она проснулась, вспомнив детство, своего первого коня, на котором училась сидеть верхом и ходила с мальчишками в ночное. «Моя казачка» – Царькова вспомнила, как любил её звать Канцибер, и хорошее настроение пропало, как и солнечный лучик, переместившийся с лица на стену.
До её ушей донесся звук у входной двери.
«Митрофановна? Неужто так рано? Или опять её сынок пришёл клянчить деньги? Как всё надоело. И они надоели, со своим животным скулежом. Семейка дегенератов. Все мысли только о материальном: деньги, выпивка, жратва, накопления. А теперь ещё и моя квартира. Можно подумать, что её сынок, как только я её оформлю, сразу возьмётся за ум, перестанет пить, пойдёт на работу. Или нет, он возьмётся за ум, когда я издохну, и они смогут ею распоряжаться? Так один чёрт, он и её пропьет. Что, он первый такой?»
— Доброе утро, Зинаида Фёдоровна. А у вас опять дверь открыта. – К изумлению пенсионерки, в дверях появилась вчерашняя патронажная сестра.
– Здравствуй, Мария, здравствуй, дочка. – Царькова обрадовалась приходу милой молодой женщины, словно родному человеку.
– Дочка… – Женщина немного опешила. – Как, однако, приятно услышать это слово, пусть даже сказанное в общем смысле…
Пожилая женщина только сейчас почувствовала сердечную занозу, глубоко и болезненно сидящую в этом выросшем без родителей милом человечке.
«Может, она поэтому и выбрала заботу о старых и немощных старухах? Некий эрзац общения с никогда не существующей матерью? Ей просто необходимо помогать старым женщинам, и она словно играет в «престарелые» куклы, может, даже представляя их своей матерью. Некая морально-психологическая компенсация за свой нелёгкий и наверняка малооплачиваемый труд. Бедная малышка!»
— А я вам сырков глазированных принесла, – продолжала проявлять заботу Мария. – Давайте чай пить.
– Надо же, как ты угадала, – удивилась пенсионерка. – Это же моё любимое лакомство…
Мария улыбнулась.
«А может, и не угадывала вовсе. Наверное, она всем старушкам предлагает эти сырки. Беспроигрышный выбор. Бабки-то все беззубые, да творожный продукт опять же», – подумала Царькова, глядя вслед довольной молодой женщине, ушедшей на кухню ставить чайник.
Вскоре к её кровати был уже придвинут сервировочный столик, а спустя ещё некоторое время они уже запивали творожное лакомство ароматным, бархатным чаем. Всё было как-то спокойно и по-домашнему. Так, как давно уже не было. А может, и вовсе не было никогда. Мария ела сырки так же, как и она – по-детски, не сильно заботясь о чистоте рук, откидывая обёртку в сторону. Тонкий хрупкий шоколад, словно первый лёд, ломался под тёплыми пальцами патронажной сестры, окрашивая их кончики в кофейный цвет. После проглатывания последнего кусочка они одновременно стали уничтожать следы «преступления», слизывая с пальцев сладкие пятна. Удивившись совпадению такой привычки и синхронности облизывания, они весело рассмеялись.
