Отчаянно крутя колёсиком, словно раз за разом прикуривая вожделенную сигарету, он ещё больше распалялся, злясь на себя за проявление минутной слабости. Соответственно, виновному в доведении начальника до такого состояния приходилось ожидать для себя самые неприятные последствия. А уж если начальник вновь закурил бы, то виновнику, несмотря на стаж работы и должность, точно пришлось бы увольняться.
– Простите, товарищ подполковник, нервы подвели, – честно, как на духу, признался оперуполномоченный.
– И что мне теперь предложишь делать? – развёл руками начальник. – В институт Сербского тебе направление выписать? Или Ганнушкина? Пусть дадут заключение, что можно тебе оружие доверять. А то ведь ты человека убьёшь, а отвечать и мне вместе с тобой придётся!
– Этого больше не повторится, – заверил начальника капитан.
– Да что ты? – сделал удивлённое лицо подполковник. – Хочешь сказать, что это было первый и последний раз?
– Так точно, – подтвердил Грачёв.
– Тогда скажи, а что за стрельба была у семейного общежития в тот же день вечером? Туда наш наряд вызывали, только никого там уже не обнаружили. Ты ведь уже дома был?
– Да, я был дома. У меня же дочь без матери растёт… – собирался с мыслями оперативник, не зная, что ответить.
– Ну и… – поторопил его Алексей Иванович в ожидании ответа на свой вопрос.
– Да, это я, – признался, опустив голову, капитан. – На улице увидел ту же собаку рядом с дочерью, испугался, что она её покусает.
– Убил? – играя желваками и не смотря в лицо подчинённому оперативнику, чиркнул колёсиком зажигалки подполковник.
– Чего? – растерялся сотрудник.
– Застрелил псину, в конце-то концов? – повысил голос начальник отделения, учащая добывание огня.
– Нет, убежала, – понуро пробормотал капитан, вглядываясь в лицо начальника и пытаясь предугадать его дальнейшую реакцию.
– Вот это-то и хуже всего, – словно сам себе произнёс начальник.
– Не понял… – Капитан полиции не знал, как реагировать на его слова.
– Сдай мне оружие, – неожиданно приказал командир.
– Алексей Иванович, товарищ подполковник… – просительно затянул Грачёв, – да как же я без работы?
– А ты на что рассчитывал? – взорвался подполковник. – Что я позволю своему чокнутому сотруднику бегать по городу и стрелять по собакам?
Начальник торопливо выхватил из рук подчинённого табельное оружие, которое тот, словно в замедленной съёмке, не торопясь доставал из кобуры.
– Грачёв, сейчас стоит вопрос о твоём психическом состоянии и твоей дальнейшей работе в органах, – решительно тряхнул головой начальник. – Я не хочу больше сидеть на мине с замедленным действием и ждать, когда она разнесёт мою задницу в клочья. Я и так терплю тебя с твоей плохой раскрываемостью преступлений, выпивкой на рабочем месте…
«Кто настучал? Наверное, Власов, сука, заложил меня. Предатель! Недаром фамилию такую носит».
— …Мало того что у тебя на территории квартирные мошенники уже пятое преступление совершают, так еще до стрельбы дело дошло! Два года тебя терплю. С того момента как у тебя произошла семейная трагедия. Понимал, что отец-одиночка. Хотел, чтобы ты до пенсионного срока дотянул. А теперь вижу, что каждый день может случиться непоправимое. Поэтому пиши заявление по состоянию здоровья.
– Мне всего год остался до выслуги, – напомнил Грачёв.
Начальник чиркнул кремнем, зажигая пламя зажигалки.
– А что до банды мошенников, так я уже напал на след… – не моргнув глазом соврал оперативник.
Начальник моментально оторвался от зажигалки, внимательно посмотрев в глаза сотруднику.
– Ну да, – подтвердил Грачёв, сам себя пытаясь убедить в сказанном. – Там у них слабое звено. Женщина. Соцработник из благотворительной организации. Осталось считаное время до установления её личности. И я сразу потяну эту верёвочку, размотав весь преступный клубок.
– Ладно, я подумаю несколько дней. – Начальник махнул рукой, указывая Грачёву на дверь. – Попробуй. Раскроешь квартирные мошенничества – дам доработать год. Оружие оставлю при дежурке.
Капитан Грачёв вернулся в свой кабинет в удручённом настроении. С одной стороны, он был доволен, что его ещё не уволили, с другой стороны, понимал, что всё равно ему не избежать повторного «повешения». Ведь то, что он наврал про ниточку в уголовном деле, подполковник поймёт очень скоро. По сути, его положение не многим отличалось от сорвавшегося с верёвки висельника. Тот также испытывает радость от того, что остался жив, и горестное отчаяние от сознания, что ему предстоит ещё раз засунуть голову в петлю.
Придя к себе, он застал на рабочем месте своего «сожителя» по кабинету Власова и, несмотря на его предупреждающие жесты, со всей силы, до хруста в суставах, пожал ему руку.
– Идиот, ты мне руку сломал! – взвыл молодой коллега.
Он выскочил из кабинета и побежал в умывальник, где подставил кисть под струю холодной воды.
«Не поможет, гнида. Теперь ты долго не сможешь рапорта строчить, уж я постарался», – с удовлетворением отметил мозг Грачёва.
Он посмотрел на составленный фоторобот преступницы и ещё раз подивился разительной схожести с пропавшей женой.
* * *
Нотариус пренебрежительно смотрел на пожилую женщину, которая долго и тщательно отсчитывала денежную сумму в уплату за его выезд на дом, где предполагалось оформление дарственной на квартиру. Женщина пересчитала два раза и собралась пересчитывать третий, когда он не выдержал.
– Я уже вместе с вами пересчитал, – нетерпеливо протянул он руку, – давайте деньги, сколько можно, меня другие клиенты в очереди ожидают.
– Деньги любят счёт, – проворчала Митрофановна. – Мне ваш выезд в половину моей пенсии встаёт. Как же не пересчитать?
Выйдя из кабинета, пенсионерка выдохнула с облегчением. В оплату выезда нотариуса ушли все деньги, вырученные ею в антикварном магазине за проданный накануне мельхиоровый подсвечник.
«Теперь осталось получить от Зинаиды дарственную на квартиру, а там можно уже и прикидывать, как лучше жизнь сыну устроить. Поначалу я бы к Фёдоровне переехала, а Андрюшка один бы остался. Глядишь, и женщину какую приведёт. Барыне год-другой, и в могилу! Если у сына детишки пойдут, то он в двухкомнатную с женой и внучатами переберётся, а я в свою обратно. Опять таки рядом буду. Всегда при внуках».
Пребывая в приятных мечтаниях, она невольно замедлила шаг и присела на скамейку. Ей хотелось продлить себе удовольствие и подольше насладиться пусть пока иллюзорной картиной своей будущей жизни, но уже имевшей под собой достаточно подготовленную материальную почву.
«Интересно, а сколько Андрюшка мне внучков подарит? Хотелось бы двоих. Мальчика и девочку. Может, в честь моего отца, а своего деда сына назовёт? Митрофаном! Нужняк Митрофан Андреевич! А чего, красивое имя. Сейчас модно возвращаться к старым именам… Ой, чего это я расселась. У меня же барыня некормленая. Надо ее супчиком покормить. Теперь мне с неё пылинки сдувать надо, чтобы к приходу нотариуса она ещё, чего доброго, не передумала бы. Да и потом не обижу, но сейчас особенно задобрить её надо».
Митрофановна торопливо поднялась со скамейки и целеустремлённо направилась к своей подопечной. По дороге она почувствовала какую-то необъяснимую тревогу и поэтому, проходя мимо церкви, решила подать милостыню.
«Надо сделать доброе дело, порадовать Бога. Глядишь, и мне благодать и удача небесная в ответ придут».
Дарья Митрофановна не любила подавать милостыню. Она считала, что люди должны работать, а не протягивать руки за подаянием. Исключение она делала только больным и инвалидам, лишённым физических возможностей трудиться. Вот и на этот раз она стала высматривать кого-нибудь без руки или ноги. Однако у входа на территорию храма сидели два мужика трудоспособного возраста и две пожилые цыганки. По внешнему виду мужчин можно было сделать однозначный вывод, что вся их счастливая жизнь давно утонула на дне бутылки и сейчас, добрав ещё пару пригоршней мелочи, они сорвутся к ближайшему винно-водочному магазину. Цыганки – те и вовсе профессиональные нищие-попрошайки не заслуживали от Митрофановны даже доброго взгляда.
«Вот вороны, на всё пойдут, лишь бы не работать! И обмануть могут под гипнозом, и обворовать, и наркотой притравят. Ничем не брезгуют. А эти, видишь, пришли милостыню просить! А под пуховыми платками наверняка прячут серьги да цепи золотые. А если и в рот цыганский глянуть, так и вовсе – золотом обставлен, словно Царские врата в церкви».
Так и не подав милостыни, Дарья Митрофановна проследовала до дома и, только уже подойдя к подъезду, подумала, что надо было пожертвовать немного денег на нужды самой церкви. Сделав себе зарубку в памяти, она, уже с улучшенным настроением, поднялась в квартиру Царьковой, открыла дверь и вдруг увидела, что в доме посторонний. Женское пальто на вешалке и чужая обувь! Первый неопровергаемый признак. Доносящийся из комнаты больной еле улавливаемый незнакомый голос – второй. Сразу всё стало по своим местам: и непонятная тревога на душе, и суета у церкви.
