На следующий день мы двинулись дальше. Мы проехали десять тысяч миль через Техас, Нью-Мексико, Аризону, Калифорнию, Орегон, Айдахо, Вайоминг, Монтану, Южную Дакоту, Миннесоту, Висконсин, Иллинойс, Мичиган, часть Канады, Пенсильванию, Нью-Джерси и Нью-Йорк.
Из Сан-Франциско мы поехали в Сан-Квентин, чтобы повидать Тома Муни, который отбывал там тюремное заключение за приписанное ему участие в инциденте с бомбой во время военного парада в Сан-Франциско 22 июля 1916 года. Хотя его признали невиновным (он установил свое алиби, доказав, что был в это время в другом месте), он все еще находился в тюрьме по так называемым политическим мотивам.
Мы ожидали несколько минут в приемной, пока не вышел Муни. Он прекрасно владел собой, и его быстрые и уверенные движения были полны юношеской энергии.
После того как мы обменялись несколькими теплыми словами приветствия, он покинул нас и прошел, как того требовали строгие тюремные правила, в комнату для свиданий. Там должен был состояться его разговор с Драйзером. Мы сидели по одну сторону решетки, разделявшей комнату, а он сел напротив нас – по другую сторону ее. Тщательно изучив свое дело за время длительного заключения, Муни был исключительно хорошо осведомлен о всех его деталях. Он был знаком со всеми юридическими тонкостями, и из разговора с ним мы вынесли впечатление, что он может прекрасно защищать себя в любом суде, если когда-нибудь суд состоится. Он сказал, что страстно желает выйти на волю, чтобы иметь возможность бороться за рабочее дело.
Драйзер обещал сделать все, что было в его силах, чтобы помочь ему в этом.
Наш приезд в Орегон был для меня большим событием: меня ожидало свидание с матерью и сестрой. Мы прожили у них почти две недели, и я с радостью заметила, что у моей сестры развился голос – прелестное лирическое сопрано. Мы проводили целые часы за пением и убедились, что во многом можем помочь друг другу. Я научилась от нее более свободной, естественной манере пения, а она, в свою очередь, была благодарна мне за мои советы в области интерпретации того или иного произведения и дикции. Во всяком случае, я была в сильно приподнятом настроении, так как люблю пение, а теперь я знала, что мы с сестрой могли бы организовать концертное турне, взять с собой маму и путешествовать по всей стране. И когда мы снова тронулись в путь по холмам восточного Орегона, мне было о чем помечтать, и я с радостью обдумывала этот план.
В Йеллоустонском парке мы были буквально потрясены обилием представших перед нами подлинных чудес природы: тут были гигантские горные кряжи, красочные каньоны, водопады, гейзеры, горячие источники, ручьи, полные форели, и различные виды диких растений и животных.
В Монтане мы выдержали в течение пяти или шести часов опасную и тяжелую борьбу с размокшей от дождя, вязкой почвой, засасывавшей машину до середины колес. Пришлось ползти в темноте по три мили в час, и колеса все больше облеплялись грязью, затвердевавшей, как глина. Когда мы проделали таким образом около двадцати миль, терпение Драйзера лопнуло, и он впал в самое свирепое состояние духа, заявив со злобой:
– К черту путешествие! Утром мы погрузим машину на пароход и поедем обратно поездом в Нью-Йорк.
В Чикаго мы остановились, чтобы захватить с собой брата Тедди – Рома. Тедди уже давно платил за его содержание в меблированных комнатах средней руки, где жили одни мужчины, но только теперь он впервые получил возможность посмотреть, как тот живет. Его всегда заверяли, что деньги, которые он посылает, расходуются по назначению и брат его окружен уходом и вниманием, но, когда мы увидели Рома, мы были потрясены его видом. Он выглядел совершенно заброшенным: одет в какое-то старье, шляпа от дождя полиняла, сапоги рваные. Он ходил согнувшись, привыкнув принимать униженную позу, и мы заметили, как быстро он состарился.
Ром оставил родной дом, когда ему не было еще двадцати лет, и многие годы вел скитальческую, полную приключений жизнь, связанную с железными дорогами, пока, наконец, не осел в Чикаго. От истощения и отсутствия забот о нем память стала изменять ему, но все же у него сохранилось много воспоминаний о периоде его деятельности на железных дорогах, о семейных делах и некоторых событиях его жизни. Когда его наталкивали на эти воспоминания, он мог с достаточной занимательностью рассказывать о них. Но от него ускользала нить, связывающая все эти события. Он упорно называл Тедди «Полем», возможно потому, что очень любил Поля и помнил о его вошедшей в поговорку щедрости.
Первое, что сделал Драйзер,- это купил для него лечебный корсет, надеясь выпрямить его фигуру. Затем Ром получил новый костюм, новую шляпу, новые ботинки, белье, носовые платки – словом, все, что требуется человеку, чтобы он чувствовал себя принадлежащим к приличному кругу.
Он выглядел необычайно счастливым, сидя на заднем сидении нашей большой машины, когда мы проезжали по Детройту, канадской территории, западной части штата Нью-Йорк, штатам Пенсильвания и Ныо-Джерси. Теперь он почувствовал себя с нами более свободно, стал называть Тедди «Тео», а меня «Элен»; затем вдруг заговорил о матери. Воспоминания о ней навели Тедди на грустные мысли, но он был рад, что ему удалось спасти «заблудшую овцу» из ее стада.
По приезде в Нью-Йорк мы жили под свежим впечатлением от нашей поездки и были убеждены, что страна, владеющая такими богатейшими естественными ресурсами и обширными пространствами необработанной земли, способная достаточно хорошо обеспечить население, в три или четыре раза превышающее ее теперешнее, обладает также неограниченными потенциальными возможностями и может способствовать прогрессу во всем мире. Но контроль над прогрессом, думали мы, должен находиться в руках народа, который пользовался бы его благами, а не сосредоточиваться в руках гигантских монополий.
Мы отвезли Рома к его сестре Мэйм Бреннан, так как она дала Теодору согласие принять Рома в свой дом и заботиться о нем, получая месячное содержание. Хотя Мэйм начинала уже стареть, она хотела сделать это, потому что, по ее словам, не могла примириться с мыслью о полном одиночестве Рома. Решившись взять его к себе, она следовала своему обычному правилу любви и милосердия, и Ром был окружен в ее доме теплом, уютом, имел хорошее питание и, прежде всего участие, в котором он так нуждался. И какой горячий отклик это находило в его сердце! Когда через некоторое время мы заехали к Бреннанам, жившим тогда в Астории, Ром буквально сиял от счастья и производил самое трогательное впечатление. Он рассказывал свои любимые истории из тюремной жизни, и порою в его словах чувствовался незаурядный ум, а когда подчеркивал отдельные места своего рассказа непроизвольным движением густых бровей, он очень походил на представительного епископа. Ром жил у Мэйм до самой своей смерти, наступившей десять лет спустя, когда он был уже на пути к полному выздоровлению.
Глава 21
Летом Тедди вернулся к работе над частью своей автобиографии («Заря»), охватывавшей его юношеские годы. Он проделал большую работу над ней еще много лет назад, но отложил ее, решив, что нельзя опубликовывать столь откровенное описание событий из своей ранней молодости, пока еще живы некоторые члены его семьи. Теперь он снова взялся за эту работу, с тем, чтобы закончить ее; Луиза Кэмпбелл, с которой он был связан по литературной работе в течение ряда лет, приехала из Филадельфии для совместной работы над рукописью,
Время от времени мы бывали на интересных вечерах в Нью-Йорке и его окрестностях. Одним из самых замечательных салонов, посещавшихся нами, был салон мадам Алмы Клейберг, гостеприимной женщины, обладавшей весьма разносторонними интересами и даром соединять в своей гостиной людей различных профессий.
10 декабря Тедди повел меня познакомиться с Рабиндранатом Тагором, индийским поэтом, гостившим в Соединенных Штатах. В этот день Драйзер, только что имевший неприятное интервью, был в очень раздраженном состоянии. Когда же ему пришлось дожидаться в вестибюле отеля «Элмхерст» на Парк-авеню, в связи с тем, что произошла какая-то путаница с назначенным ему часом, он буквально пришел в ярость. Но несколько минут спустя нас ввели в гостиную номера, занимаемого Тагором, и вскоре он сам вышел к нам, шутя, смеясь и извиняясь за невежливость обслуживающего персонала. Он шел нам навстречу плавной, но быстрой походкой и, подойдя к Тедди, посмотрел на него своими глубоко сидящими карими глазами.
Тагор, пожалуй, больше всего известен своими прекрасными лирическими стихами, но его стихи – это только одно из проявлений его исключительного и разностороннего таланта. Искусный драматург и рассказчик, он был также романистом, художником, лектором, социальным реформатором и педагогом. Когда в 1913 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе, он употребил деньги на нужды Международного университета, основанного им в 1901 году близ Калькутты. Университет, известный под именем «Вишва-Бхарати», превратился в мировой центр культуры, и Тагор считал это одним из своих величайших достижений.
