Тагор, пожалуй, больше всего известен своими прекрасными лирическими стихами, но его стихи – это только одно из проявлений его исключительного и разностороннего таланта. Искусный драматург и рассказчик, он был также романистом, художником, лектором, социальным реформатором и педагогом. Когда в 1913 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе, он употребил деньги на нужды Международного университета, основанного им в 1901 году близ Калькутты. Университет, известный под именем «Вишва-Бхарати», превратился в мировой центр культуры, и Тагор считал это одним из своих величайших достижений.
В этот день Тагор и Драйзер говорили о многом, но поскольку в то время Россия была у каждого мыслящего человека на уме, они вскоре затронули и этот вопрос. Тагор с восторгом говорил о России и восхищался успехами советского правительства. Он рассказал, как он лично разрешил вопрос о кастовой системе со своими студентами в Индии. По его словам, он сказал им: «Вы вольны поступать, как хотите; можете изолировать себя, если вы этого желаете».
Далее он объяснил, что, предоставив им такую свободу действий, он через неделю добился их всеобщего объединения. Он считал, что «умонастроение всего мира должно быть изменено» и что «человека будущего следует воспитывать в глубокой вере в широкий братский союз всех людей». Его постоянным стремлением было добиться гармонии между духовными богатствами Востока и научными знаниями Запада. Он сказал: «Россия – это чудо, и когда она проникнется большей уверенностью в своем успехе, ее наглядный урок окажет свое влияние на весь мир – это самое меньшее. Вся Азия окажется под влиянием этого наглядного урока, и она нуждается в нем».
Он заговорил далее о впечатлениях, вынесенных им из его пребывания в Соединенных Штатах. Он считал нас самым тираническим народом в мире, с точки зрения индивидуума; самым аристократическим – высокомерно аристократическим. Его огорчил недружелюбный прием, оказанный ему здесь.
«Я задержался на две недели сверх предполагавшегося срока,- сказал он,- и меня оштрафовали. Я не говорю уже о неприятностях, которыми сопровождались мои хлопоты о предоставлении мне возможности продлить свое пребывание здесь…»
Я была очень расстроена его словами. Передо мной сидел человек почти семидесяти лет от роду, рисковавший многим, когда он отважился на такое длинное, утомительное путешествие, и, вместо того чтобы приветствовать почетного гостя, вступившего на ее берега, Америка действовала подобным образом!
Тагор чувствовал, что должен уехать – это место не для него. Ни одно его интервью не было опубликовано в том виде, как он давал его. В статьях за его подписью сплошь и рядом появлялись фразы, которых он никогда не писал, а если он брал на себя труд опровергать их, его опровержения печатались мелким шрифтом на последних страницах газет.
Что можно было ответить на это находившемуся среди нас иностранцу – и к тому же знаменитому? Могла ли я сказать, что такого рода случаи не часто повторяются в нашей стране? Вспомним инцидент с графом Карольи, которого не пускали в Соединенные Штаты в течение четырех лет, а потом разрешили въезд сроком на шесть недель. Вспомним о великом русском писателе Максиме Горьком, которого задержали на острове Эллис для допроса, так как он осмелился путешествовать с женщиной-другом, госпожой Андреевой, которую называл своей женой. Власти смотрели на это иначе, и хотя иммиграционные чиновники не выдвинули против него формального обвинения, ОНИ всячески досаждали ему и публично ставили в такое неловкое положение, что, возмущенный, он вынужден был прервать свое пребывание в США и вскоре уехал отсюда.
Вот каким бывает иногда американское гостеприимство!
Я решила переехать в «Ироки» и попытаться как-то наладить жизнь в большом, только что отстроенном доме, если вообще теперь можно было наладить ее где-нибудь. К тому же в условиях депрессии требовалось соблюдать известную экономию. Срок арендного договора на нашу городскую квартиру истекал осенью, а для того чтобы устроиться как следует на новом месте, необходимо было потратить большую часть лета. Нужно было наблюдать за планировкой сада, кое-что побелить и покрасить, сшить занавески и позаботиться о других мелочах. Я написала матери и сестре, прося их приехать помочь мне: необходимо было осуществить все эти приготовления и разрешить целый ряд вопросов, связанных с устройством дома.
В середине июня 1931 года они приехали ко мне, и мы перевезли большую часть вещей, включая картины, книги, литературный архив, мебель, посуду и т. д. в наш новый «постоянный» дом. Часть мебели была оставлена на городской квартире, так как Тедди намеревался прожить в мастерской до октября – времени истечения срока аренды.
Драйзер в это время сотрудничал в Международном бюро защиты труда, а также принимал активное участие в выработке программы социальных преобразований, составленной Лигой американских писателей. Впоследствии он стал председателем этой Лиги.
Мы были приглашены на закрытый просмотр фильма по мотивам «Американской трагедии», только что выпущенного «Парамаунт пабликс корпорейшн (бывшая «Феймоуз плейрс Ласки корпорейшн»). Просмотр картины сильно разочаровал Драйзера. Первоначально «Феймоуз плейрс Ласки корпорейшн», приобретя в 1926 году право на экранизацию романа, пригласила из России Сергея Эйзенштейна для создания киносценария и постановки картины. Сценарий Эйзенштейна, однако, не был использован, и он вернулся в Россию. Наконец, четыре года спустя для постановки картины был приглашен Джозеф фон Штернберг. Драйзер и X. С. Крафт вылетели тогда на Запад, чтобы обсудить с постановщиками, как лучше всего передать на экране содержание романа. После просмотра в Нью-Йорке готовой картины Драйзер, пытаясь приостановить ее выпуск на экран, подал в суд на «Парамаунт корпорейшн», но дело было им проиграно.
Когда предварительное устройство дома «Ироки» пришло к концу, все вещи стали выглядеть иначе. Мы построили большой дом на новом месте, рядом с бассейном для плавания и озером, ибо прежний в наше отсутствие сгорел дотла год назад. Венгерский художник Ральф Фабри сделал многое, чтобы превратить наш дом в чудо красоты. Окончив его, он построил рядом с ним дом для гостей и соединил его с главным зданием каменным мостиком. Он частично декорировал внутри главное здание и даже воздвиг исключительно оригинальные арки с каменными колоннами, расположенными в среднем зале на первом этаже. На эти колонны должна была в будущем опираться столовая на втором этаже. Генри Пур, известный мастер лепных украшений, проектировал и размещал всю осветительную арматуру. Уортон Эшерик соорудил чугунные решетки для каминов и несколько других искусных изделий из металла и дерева. Но когда, наконец, бюст Джона Коупера Поуиса был установлен в оконной нише кабинета Драйзера, наша усадьба «Ироки» вдруг ожила. До этого она была просто местом, куда можно было приезжать. Теперь она стала домом-центром, откуда можно было действовать.
Она была приведена в полный порядок к тому времени, когда Тедди приехал туда провести свой первый после моего переезда уик-энд. Бродя по дому, он осматривал все и порою останавливался, с радостью заметив знакомый предмет в новой обстановке. Он, казалось, впервые открывал для себя «Ироки».
Кончалось лето 1931 года. Тедди приезжал в деревню отдохнуть на уикенд. Большую радость доставляли ему посещения друзей. Но когда он оставался один, то становился озабоченным и раздражительным.
1 октября он снял на зиму номер в отеле «Ансония», состоящий из кабинета и спальни. Кроме того, он позаботился, чтобы рядом была еще одна комната для меня с отдельным входом, если я захочу приехать в город. На третьем этаже отеля он держал контору для своей секретарши – мисс Эвелин Лайт, которая отвечала на все телефонные звонки.
Его «Заря» вышла в свет, и теперь он заканчивал свое социально-экономическое исследование «Трагическая Америка»; мисс Кэтрин Сейр помогала ему в редактировании и подыскивала материалы.
Друг Драйзера Чарлз Форт ранней осенью 1931 года очень часто посещал нас в Маунт-Киско. Драйзер познакомился с Фортом еще в 1905 году.
Форт не любил разношерстной компании; ему нравилось приезжать вдвоем с Драйзером в «Ироки», где они проводили вместе много интересных часов. Они были людьми с сильно развитой интуицией, ценность которой, как они оба предполагали, была безмерна. Форт рассказывал, как однажды, когда он работал в Англии в небольшой двухкомнатной квартире на втором этаже и был погружен в изучение собранных им материалов по научным вопросам из числа «проклятых» или отвергнутых учеными, дверь внезапно отворилась и вошел Драйзер. «Когда появился Драйзер,- говорил Форт,- сама жизнь, со всеми ее компонентами, вошла в комнату».
Я посетила Форта незадолго до его смерти. Он был еще не очень стар, но быстро угасал от белокровия. Форт говорил о своей болезни, как о каком-то сознательно действующем таинственном паразите, который впился в него и от которого он не может избавиться. Он был твердо убежден, что смерть приближается к нему, и она наступила две недели спустя, 3 мая 1932 года.
