Шофер закашлялся и оторвал голову от руля. Сонным взглядом посмотрел на «светлячок», потом перевел взгляд на Горыча. Горыч лениво потянулся.
– Ну и накурено… – покачал головой шофер. – Чуть не задохся.
– Где накурено?! – удивился Горыч.
Шофер сосредоточился, на пробу вдохнул несколько раз носом воздух.
– Да, странно, – сказал он. – А ведь только что чудом не задохся во сне.
– Так, наверно, во сне и пахло табаком, – предположил Горыч.
– Верно, – после короткой паузы согласился шофер. – Сон хороший был, только не весь.
Горыч повернулся к шоферу лицом, опершись плечом о спинку сидения.
– Не весь хороший?! – переспросил он.
– Нет, не весь правдивый…
– Ну ты даешь! Сон, да еще и правдивый захотел! – Горыч улыбнулся.
– Да ты понимаешь, – говорил, словно оправдываясь, шофер. – Там почти все было как на самом деле, когда я только на шофера выучился… но только все хорошее. Понимаешь? Я один раз в жизни чужой орден надевал. Ну, там эта история закончилась печально. Председателя колхоза и партсекретаря арестовали… и еще несколько человек; а меня – нет, потому что я всю правду рассказал, как все было. Но, понимаешь, во сне ничего этого не было!
– Ну если б не проснулся, может, и увидел бы продолжение, – без особого интереса к разговору сказал Горыч.
– Да. Зря проснулся, – кивнул шофер. – Интересно было б все увидеть. Я ведь и лица их всех уже забыл, а тут во сне узнал их сразу и вспомнил.
– Ну вот, – снова потянулся Горыч. – А говорят, что во сне мы видим то, чего нам в жизни не хватает!
И длилась ночь, лишенная светил и времени. Катилась машина по невидимой в темноте, наклоненной плоскости земли. Катилась не спеша, повинуясь неясному закону сопротивления мрака свету, движущемуся в нем. Обитатели кабины чередовали долгие разговоры о прошлом с настолько же долгими молчаниями о нынешнем, как бы пытаясь хотя бы так разделять застывшее время на определенные промежутки. Странное существование в темноте не только нарушало собою какие-то ранее непреклонные научные законы – катилась машина, у которой уже невесть когда закончилось горючее, и так же спокойно загорался прожектор, неизвестно откуда напитываясь электричеством; нарушились и обычные, более вечные законы природы: и Горыч, и шофер давно ничего не ели, но чувства голода не возникало. Тревожила их иногда жажда, но и о ней они забывали, вспоминая солнечный свет. Хотя воспоминания о солнечном свете также не бывали долгими: от этих воспоминаний нестерпимо болели глаза, и тогда приходило время разговоров о прошлом, и удивительно, что прошлого было так много, что не будь этой темноты и не прервись день вчерашний – этого прошлого хватило бы и на будущее, хватило и осталось бы оно даже для следующего поколения. Но поколения не рождаются в темноте. Для них нужен свет.
12
Легкие кучерявые облака летели на запад. Летели необычайно быстро. Харитонов провожал их завистливым взглядом. Им помогал ветер, а здесь, внизу, под деревьями, воздух стоял недвижимо, все живое передвигалось лишь собственными усилиями, отчего у человека, тянувшего шнур, возникало чувство несправедливости. Но не было у Харитонова обиды на природу. Чем могла, она кормила его. Как могла, помогала в пути или, по крайней мере, не мешала, не создавала лишних препятствий. Уже не думал Харитонов о том, что кто-то, получив из его рук конец бикфордова шнура, пойдет по нему к берегу Японского моря, но все равно надо было идти дальше и надо было тянуть шнур вперед, в неведомое будущее. Ведь только этот шнур мог как-то объяснить, кто такой Харитонов, откуда он и почему в пути. И не важно, поверят ли ему. Важно, что цель его странствия реальна и понятна.
Идя следом за облаками, Харитонов вышел к небольшой сгоревшей деревеньке, прятавшейся в таежной глуши. Несколько больших пепелищ, тут же колодец, бочка с водой. Харитонов подошел к колодцу, заглянул в него и увидел глубоко внизу отражение неба. Сбросил с плеча вещмешок и присел на сруб. Обидно стало ему, что первое встреченное им на пути человеческое жилье было сгоревшим, и не у кого спросить, как быть дальше, куда идти. И не узнать, что случилось с этой деревенькой и ее жителями.
Механическое шипение отвлекло Харитонова от его мыслей. Он оглянулся, пытаясь определить, откуда донеслось это шипение, и неожиданно услышал такой же механический голос:
«…Уже не первый год народ-победитель празднует великую победу над фашистской Германией. Руины, оставленные оккупантами, вновь превращены в заводы, фабрики, элеваторы, колхозы и совхозы. После длительной остановки мы вновь двинулись вперед к намеченной партией цели. И хоть движемся мы пока медленно, но уже и в этом поступательном движении выделились ударники, которых сегодня награждали высшими наградами в сердце нашей Родины – Кремле…»
Харитонов, затаив дыхание, слушал этот далекий голос, сообщивший ему, что война уже кончилась, притом не вчера, а несколько лет назад. Вокруг, значит, работают заводы, колхозы, элеваторы, идет мирная жизнь, а он в глухом таежном уголке только мечтает о ней.
Харитонов встал и, отбрасывая носками давно нечищенных сапог обгоревшие головешки, принялся искать источник голоса. Нашел быстро, взял радио в руки, покрутил так и этак, прислушиваясь. Пару раз оно зашипело, а потом неожиданно включился концерт легкой музыки. Харитонов аккуратно положил источник музыки на обгоревшую доску и вернулся к колодцу. Музыка звучала негромко, и вдруг какой-то вой, донесшийся с неба, стал ее заглушать. Харитонов задрал голову вверх, но увидел лишь кроны, колыхавшиеся под ветром.
Подняв с земли вещмешок, Харитонов продолжил путь. Он шел по тропинке, петлявшей между пепелищами, и вышел на деревенский погост, где вперемешку с полусгнившими крестами росли какие-то разнородные низкорослые деревья. Харитонов подошел к одному деревцу и, к собственному удивлению, увидел на его ветвях много мелких груш. Он попробовал дичку, и во рту стало непривычно сладко и терпко. Еще раз оглянулся на странный кладбищенский сад с единственным плодоносящим деревом, потом долго и медленно собирал урожай мелких груш в свой вещмешок. Собирал – словно куст оббирал, деревце было низким, ствол его полулежал на едва заметном холмике. Собрав все плоды, Харитонов завязал вещмешок и вскинул его себе на плечи. Сразу ощутил ношу и радость от ее тяжести, и продолжил он с этой радостной ношей свой путь. Оставил позади себя и сгоревшую деревеньку, и одичавший таежный погост. Казалось ему, что все еще ведет его куда-то тропинка, найденная в деревне, но вскоре понял он, что и она осталась где-то позади, в наполненном странным гудением месте. А впереди был вечер. Он двигался навстречу Харитонову, и как можно ранним утром, идя по полю, входить в глубокий туман, так Харитонов входил в сумерки, птичьим пером плавно опускавшиеся на землю. День, принесший встречу с чьей-то прошлой жизнью и давший щедрой рукой сладко-терпкую пищу, заканчивался, но еще долго пробирался по тайге почти наощупь бывший младший матрос Харитонов, пока не остановила его сплошная темнота и ее сопротивление не устроило странника на ночлег на теплой голой земле, подложив вещмешок ему под голову.
Легкие кучерявые облака летели на запад. Летели необычайно быстро. Были они свободны от всего, кроме ветра. Но ветер был невидим, и потому у всего живущего на земле возникала иллюзия о полной свободе облаков. И возникала зависть у всего думающего. И даже маленький зверек-крыса, смотревший в небо, почти не поднимая мордочки, провожал улетавшие в неведомое облака отчаянным взглядом своих маленьких глаз-пуговок. Зверек-крыса, отлученный волею случая от людей, чьими трудами он раньше жил, шурша лежалыми прошлогодними листьями, пробирался по тайге. В небо зверек смотрел случайно, после того как не нашел вокруг себя на земле ничего съедобного. Но и там, вверху, кроме непонятных легколетящих облаков он ничего не увидел.
Поерзав на голой земле, Харитонов выбрал наиболее удобную позу и, вдыхая запах дикой груши, пробивавшийся сквозь брезент вещмешка, заснул, вместо одеяла накрывшись низким лунным небом, по которому все так же неслись на запад тонкие, подкрашенные ночным светилом облака. Наслаиваясь на звездный свет, они приглушали его, но как только лучи далеких звезд находили пространства, не занятые облаками, – они сразу же устремлялись к земле. Но не был их свет так ярок, чтобы осветить ночную землю. Похож он был больше на голос, едва доносившийся и сообщавший земле о том, что не одинока она в космосе светил. И каким-то странным образом голос этот пробуждал к звучанию другие голоса, наяву и во сне разбавлявшие человеческие одиночества. И услышал Харитонов во сне уже не раз слышанный голос, пришедший из другой жизни, другой страны, другого времени, но такой понятный и зовущий, что приди он к нему не во сне – вступил бы Харитонов с ним в разговор и тоже немало поведал бы о своей жизни и о мечтах, живущих отдельно. Но, увы, это был сон, и звучавший в нем голос говорил:
