Харитонов тоже расслышал ружейные выстрелы, и стало у него на душе неприятно, словно обманули его. Ведь передали по обгоревшей радиоточке, что давно уже воцарился мир и отмечалась какая-то годовщина победы над врагом, а тут все еще идет война, а война ведь с друзьями не бывает, она только с врагом ведется. И кто здесь кому враг – неизвестно…
Григорий нехотя поднялся и подошел к окну.
– Обнаглели, сволочи, совсем рядом воюют! – недовольно произнес он. – Когда уже у них патроны кончатся?!
– А откуда у них патроны? – спросил Харитонов.
– Тоже самолет сбрасывает. Бывший бомбардировщик. Видно, тем, кому еды не хватает, их и сбрасывают, чтоб сами себе пищу добывали. Нет, пойду скажу им, чтоб подальше отсюда воевали.
Хозяин отошел от окна, и вдруг звук нового выстрела смешался со звоном осыпавшегося брызгами на пол стекла. Григорий обернулся. От легкого порыва ветра, залетевшего в комнату сквозь разбитое стекло, приоткрылась со скрипом дверь в сени.
Григорий, насупившись, вытащил из-за печки автомат Калашникова и два рожка с патронами и положил на стол справа от себя.
В дверь забарабанили.
Григорий, схватив со стола автомат, выскочил в сени.
Харитонов, оцепенев, сидел перед кружкой остывшего чая.
– Эй! Сюда иди! – позвал его из сеней Григорий.
Торопливо войдя в сени, Василий увидел лежащую на полу моложавую женщину в ватнике и ватных брюках и склонившегося над ней Григория.
– Чаю принеси! – приказал Григорий.
Женщина была ранена в плечо. Хозяин снял с нее ремень с кобурой, расстегнул ватник, теплую блузку из грубого сукна и оголил плечо и грудь. К счастью, пуля прошла навылет, не зацепив кость.
– Ну вот! Какая баба! – кивнул Григорий на оголенную красивую грудь. – И такой херней занимается!
Харитонов молча согласился, подавая хозяину кружку с чаем.
– На-ка, глотни, – поднес тот кружку ко рту женщины.
Раненая глотнула.
– Эй, там! – донесся окрик со двора.
Григорий дернулся от неожиданности, перевел взгляд на Харитонова, потом, глядя на дверь, крикнул:
– Чего?
– Баба жива? – спросил хрипловатый мужской голос.
– Ранена, – ответил Григорий.
– То-то же, – голос со двора зазвучал удовлетворенно. – Скажешь ей, што если еще раз начнет стрелять в старших – прибьем!
Наскоро перемотав рану какой-то цветастой тряпкой, Григорий и Василий перенесли женщину в комнату, где опустили ее, стонущую, на деревянную лавку, что стояла под стеною.
Пошли дни, на протяжении которых выстрелы звучали уже подальше в лесу, словно воевавшие не желали беспокоить раненую женщину.
Харитонов как-то привык к этим выстрелам и уже не обращал на них внимания: они влились в единую симфонию природы и были не громче стука дятла. Ухаживая за раненой, Василий проводил бо́льшую часть дня в доме, лишь изредка выходя с жестяным ведром за водой. Родник протекал недалеко, к нему вела хорошо протоптанная тропинка, на полпути к воде разрезавшая надвое густой цветущий малинник. Кусты малины были усеяны и цветами и ягодами. На обратном пути Харитонов делал здесь передышку, ставил ведро на землю и обрывал, сколько мог, ягод, бросая их в чистую родниковую воду. Возвратясь домой, он ставил чай и кормил женщину малиной, что ему особенно нравилось, потому что каждый раз после такого «ягодного» кормления на ее лице появлялась милая детская улыбка и, глядя на эту улыбку, Харитонов чувствовал себя настолько счастливым, насколько даже в детстве не был. Ведь болтаясь на своей барже по Японскому морю, он твердо уверовал, что люди улыбаются только в детстве и во сне.
Григорий каждое утро уходил из дому, прихватывая в сенях весь столярный инструмент, необходимый для постройки деревянного памятника. Работал он иногда до самого вечера, не возвращаясь на обед, и, судя по его деловому бодрому состоянию, дела с памятником обстояли хорошо.
Однажды вечером он вернулся в дом несколько озадаченным.
Василий как раз вытащил чайник из печки и вытряс в него остатки чая.
Григорий, передвинув стул к лавке, на которой лежала женщина, уселся у ее изголовья и сказал:
– Там приходили двое, о тебе спрашивали. И еще просили спросить, вернешься ли ты в строй?
Женщина нахмурилась, приподнялась на локте.
– А они из наших или из ихних? – спросила ослабленным голосом.
– Откуда ж я знаю?! – пожал плечами хозяин взлетной полосы. – Вы ж не с инородцами воюете! Инородцев бы я по говору узнал. А те – обычные россияне…
Женщина, превозмогая боль, уселась на лавке, прильнув спиною к деревянной бревенчатой стене. Собралась было что-то сказать, но тут взгляд ее остановился на двух корзинах с сигаретами, стоявших на полу под разбитым окном.
– Настоящие?! – удивленно воскликнула она.
– А то как же, – кивнул Григорий.
– Дайте закурить! – попросила женщина.
Харитонов, в это время разливавший чай по кружкам, услышав просьбу, поставил чайник на стол и подошел к корзинам, но тут что-то заставило его обернуться. Обернувшись, он встретился взглядом с Григорием.
– Дай, дай ей папироску, – кивнул Григорий.
Женщина закурила, жадно затягиваясь. Рука, державшая сигарету, дрожала. Из ее глаз полились слезы.
– Сколько лет… – запричитала она, – сколько лет табаку не курила! Все листья сухие, то малиновые, то ореховые… Это война все! Когда ж она кончится!..
– Так вот кончили б, раз так надоело! – Григорий отмахнул от себя сигаретный дым. – Жили б себе и курили б в мире и спокойствии!
– А вот победим, тогда и закурим! – все еще плача, прошептала женщина.
– Да дура ты! – зло выговорил Григорий. – Никто у вас не победит! Изничтожите друг друга, на том все и кончится!
Василий, слушая разговор, уселся за стол и обхватил голову руками. Какой-то в ней шум возник, то ли от воспоминаний о войне, то ли от дыма сигаретного.
– А за что ж мой отец и муж жизни свои отдали? – мокрыми от слез глазами она уставилась на Григория.
– Да от дурости и отдали, – негромко и незлобиво произнес хозяин. – Делать вам нечего, оттого и стреляете друг в друга. А што, если б патроны вам не сбрасывали – топорами б воевали?
– И топорами, – кивнула женщина, опустив глаза.
Поднесла дымящийся бычок ко рту и чуть не опалила губы.
– Дайте еще одну! – попросила жалобно.
– На, больше сегодня не дам, – твердо сказал Григорий, вытаскивая из пачки сигарету.
– А наши-то ведь многие такого табаку и в жизнь не пробовали… – покачала головой женщина. – Эх, кабы их угостить – вот праздник был бы!
– Обойдутся! – отрезал хозяин. – И воевать, и курить хотят! Ишь ты!
– А из-за чего вы воюете? – не удержался и задал вопрос Харитонов, до того почему-то боявшийся вступать в разговор.
– Из-за обострения классовой борьбы, – как бы стесняясь, произнесла женщина заученную фразу. – Мы ж не с пролетариатом воюем, а с украинскими кулаками, которых сюда сослали… Они и здесь решили обзавестись кулацкими хозяйствами! Нешто революцию для таких делали?! Они, видите ли, бедствовать не хотят!
– Дураки вы все, – вынес приговор Григорий. – Какое ж нормальное хозяйство без забора?! А эти, – хозяин обернулся к Василию, – решили все заборы изломать, а все за заборами поровну меж собою поделить! Эт у них исторической справедливостью зовется. Слава богу, ухлопали хоть их большевика – тот вообще из уголовников был. Он там где-то убил кого-то, так его сюда сослали коммуной руководить…
Женщина, закусив губы, зло смотрела на Григория.
– А ты думаешь уберечься?! – зашипела она. – Не выйдет! Все одно придется выбирать, за кого воевать! Тута на отшибе мы тебе покою не дадим.
– А черт с тобой! – сплюнул раздраженно Григорий. – Не надо было тебя в дом тащить, пристрелили б тебя – и спокойней стало б! Все равно друг друга постреляете.
И Григорий встал, пересел к столу, где сидел Василий, и мрачно уставился на свой вечерний чай, остывший из-за этого бестолкового разговора.
– Чаю дайте! – попросила женщина.
Григорий даже не обернулся.
– Че, не нравится правда? – как-то жалобно спросила она.
– Да пошла ты со своею правдою! – буркнул Григорий.
Василий, чувствуя неловкость, отнес ей кружку.
Женщина благодарно улыбнулась Харитонову и от ее улыбки снова на душе у младшего матроса стало тепло и уютно. Просто не укладывалось в его понимании, что улыбалась ему та же самая женщина, которой так нравится война. Нет, та не могла улыбаться… не могла.
Григорий отпил холодного чаю, вытащил сигарету, закурил.
От холодного чая на душе стало зябко, словно это не раненая женщина ворвалась в его спокойную, разумно размеренную жизнь, а снежный шторм, сорвавший крышу и разбивший окна.
Сигарета потухла, но хозяин дома, не замечая этого, все пытался и пытался затянуться, пока не поломал ее длинными цепкими пальцами. Глядя сквозь Василия и сквозь лежащую на лавке за ним раненую женщину, он думал о чем-то своем, о хрупкости своего мира, в котором так трудно поддерживать мир. Сигарета, выпав из его пальцев, попала в кружку. Григорий опустил взгляд туда же, выволок ложкой размокший табак. Сделал еще несколько глотков.
