Хозяин сорвался с места и принялся рыскать по захламленным углам комнаты, уже не обращая внимания на гостя. Ничего не найдя в комнате, он выскочил в сени и через минуту его зычный голос вызвал туда же Харитонова.
– Держи! – всучил он Василию в руки широкую плетеную корзину.
Торопливо они вышли из дома и потопали по бетонной полосе к сигаретным россыпям. У хозяина в руках тоже была корзина, но чуть побольше.
– Рановато што-то! – поглядывая в небо, говорил сам с собою Григорий. – И с чего бы на дирижабле?! Самолетом должны были!
– Каким самолетом? – не поняв, переспросил Харитонов.
– Обычным, транспортным, бомбардировщиком бывшим. Они всегда мне самолетом все доставляют! И еду, и письма от семьи, и прочее там.
– Ну вот! – остановился Харитонов.
Григорий присел на корточки, поднял пару пачек, рассмотрел их внимательно и, покачав головой, стал их собирать в корзину.
– Иди на тот край и собирай их мне навстречу, – сказал он Василию.
Солнце висело прямо над ними, равномерно прогревая живое и неживое на поверхности земли. По теплому бетону юрко бегали ящерицы, испуганно озираясь на людей. А лесные клопы-солдатики, ни на что не обращая внимания, спокойно и лениво бродили меж валявшихся пачек, ползали по ним, пытаясь, должно быть, определить, насколько все это добро, упавшее с неба, съедобно.
Харитонов аккуратно стряхивал жуков с каждой пачки и только после этого бросал сигареты в корзину. Время от времени он поднимал голову, чтобы проверить – далеко ли еще до Григория. Корзина уже была наполнена почти до краев, но все еще много сигарет валялось на бетоне.
И вдруг эту мирную идиллию нарушили донесшиеся из леса ружейные выстрелы.
Харитонов остолбенел, однако через мгновение уже побежал, не глядя под ноги и то и дело наступая на сигареты, к Григорию.
– Стой, черт! – кричал ему хозяин, но Василий услышал его, только остановившись рядом.
– Стой! Че взъерепенился?! – сердито смотрел Григорий в глаза Харитонову.
– Стреляют ведь! – выдохнул младший матрос.
– Мало ли што стреляют, – пожал плечами Григорий. – У них там война, вот и стреляют, а ты при чем?
– Какая война? – недоумение взяло верх над испугом.
– Местная, гражданская, – пояснил Григорий. – Они часто стреляют. Делать им просто нечего, от этого и воюют. Мне вот есть што делать – так нешто я брошу свое дело и пойду воевать?
– А какое у тебя дело? – спросил Харитонов, все еще косясь одним глазом на воюющий лес, как бы ожидая увидеть бегущего в атаку врага.
– Я при полосе сторож, – провел хозяин рукой вдоль полосы. – Вишь, какая она! Тоже на случай войны построили. Вот если серьезная война начнется, ну там с Америкой или Румынией, самолеты сюда прилетать начнут.
Григорий весь наполнился гордостью, озираясь на свое хозяйство.
– А этих ты не бойся! Они только друг в друга стреляют, а посторонних не трогают. А друг друга они в лицо к тому же знают. Так что давай дособираем, а там пойдем чаевничать.
Казалось, что прошло несколько часов, но солнце все так же ровнехонько висело по центру небесного купола. Сигареты уже были собраны – две корзины, наполненные с верхом, стояли под окном в комнате, а из коротенькой трубы, что глядела прокопченным глазом в небо, мелкими барашками полетел дымок только что затопленной печки.
Харитонов все еще пожимал плечами, сидя за столом и ожидая чая.
– Война ведь кончилась! Я сам слышал, – повторял он, на что копошившийся у печки Григорий только озирался, не удостаивая младшего матроса своими мыслями.
Вместо обещанного чая Харитонов получил грушевый отвар в алюминиевой кружке. Еще хозяин выложил на стол ломоть засохшего хлеба, разломал его на две части и принялся свою половину макать в отвар и с упоением грызть.
– Я те во што скажу, – жуя, он глянул на Харитонова. – Это ж только о больших войнах сообщают: когда началась, когда кончилась, а о таких мелочах, как тутошняя, чаще молчат, оттого они и длятся десятилетиями. Я вообще так думаю, что война идет постоянно, только не везде, а так, как облако над миром пролетает, так и она переходит с одного края в другой, а потом обратно. Сам-то я никогда воевать не стану! Эта дурость не для меня. Я вот памятник строю.
– Какой? – оживился Харитонов.
– Большой, деревянный. Возле полосы стоять будет. Будет памятник, так, может, и деревню, а то и городок когда здесь вкруг его построят. Хорошо тогда – самолеты и в мирное время начнут прилетать!
Глаза Григория мечтательно сверкнули, и он снова макнул кусок черствого хлеба в грушевый отвар.
Харитонову на чуток показалось, что и он видит это скорое и счастливое будущее и – словно солнечный зайчик попал в глаза – захотелось зажмуриться и подождать минуту, чтобы потом раскрыть глаза и зажить в полном благополучии и в собственном дому, но тут Харитонов заметил в углу что-то знакомое. Что-то знакомое пошевелилось, перебежало в другой угол и оттуда еще разок посмотрело на Харитонова. «Это же та крыса!» – подумал Харитонов и почему-то улыбнулся, словно удивляясь радостно тому, что она еще жива.
Григорий проследил за странным взглядом своего гостя и, увидев зверька, вскочил на ноги и с криком «Ах ты ж, тварь!» швырнул в нее сухим ломтем. То, что произошло следом, заставило Григория онемело застыть и простоять в задумчивом оцепенении несколько минут. Крыса отскочила, но потом спокойно вонзила зубы в сухой ломоть и даже не убежала, а спокойно проковыляла к двери и скрылась в сенях.
– Ну не было здесь никогда этих тварей! – наконец развел руками Григорий. – Воистину, там, где чума, – там и крысы! Довоевались, олухи, видать!
– А кому памятник будет? – вернулся к прежнему разговору Харитонов, желая отвлечь хозяина от нерадостных мыслей.
– Памятник-то? – переспросил Григорий. – «Всем погибшим».
– Совсем всем? – удивился Харитонов. – Это и нашим, и ихним, то есть врагам?
– Я ж говорю: всем погибшим! – хозяин посмотрел на Харитонова как на не очень умного. – Это ж пока люди живые – они враги друг другу, а смерть их примиряет. Какой же он тебе враг, коли он уже мертвый. Потому и памятник: «Всем погибшим», то есть всем, кого смерть примирила.
– А-а, – протянул Харитонов, – что-то тут, кажется, неправильно…
– Ну знаешь, Василий, этот памятник я строю и как хочу, так и назову. Когда ты будешь какой-нибудь свой памятник строить – тогда и назовешь его исходя из своего разумения.
С такими рассуждениями Харитонов согласился. Он даже отломал кусок от своего сухого ломтя и протянул Григорию взамен того, что унесла крыса. Взгляд Григория смягчился. Он принял кусок сухого хлеба и окунул его в отвар.
– Что-то солнце не заходит! – высказал свое удивление вслух Василий.
– А здесь так бывает, – поделился опытом хозяин. – Бывает, что стоит оно по три дня кряду на одном месте, а потом ночь очень длинная приходит. Ночью-то они не воюют, тишина такая божественная, что всякие природные шумы издалека слышно.
Проспавшись на печи, они проснулись довольно бодрыми. Григорий спрыгнул на пол, разжег потухшую ночью печь, принес воды.
К тому времени, как Харитонов слез вниз, на столе уже стояли и пускали пар две наполненные кружки, в которых, совершенно неожиданно для Василия, был настоящий черный чай.
– Откуда? – глянул он на Григория.
– Из Москвы небось… – ответил Григорий, роясь в холщовом мешке у печки.
Кипяток обжигал губы, и Харитонов уже почувствовал, как отслоился кусочек кожи на нижней губе, но почему-то так хотелось напиться этого чаю, что младший матрос никак не мог сдержать себя.
Остановился он только тогда, когда почувствовал, что и нёбо жжет нестерпимо.
– Ну куда тебя! – с укором посмотрел на него подошедший к столу хозяин. – Отнимают, што ли? – и он поставил около своей кружки консервную банку и коробку «Московских сухарей».
– Остатки прошлого пайка, што с самолета сбросили, – пояснил он, открывая консервную банку туповатым перочинным ножом.
Ели с аппетитом.
– Что это за рыба такая, без костей совсем? – поинтересовался Харитонов, захватив пальцами кусок белого мяса из консервной банки.
– Крабы, – ответил Григорий. – Ишь, как интересно выходит у нас: я вот никогда на море не был, а ем «Крабы океанские».
– А я был, но таких ни разу не пробовал… – покачал головой Василий.
– Не переживай. Я думаю, что пища, как и голод, тоже волнами по земле движется, вот как тут. Прилетает самолет, сбрасывает чего-то, я и не знаю чего, только когда уже сбросили – смотрю. Так вот прилетает он, сбрасывает и улетает, а потом его то месяц, то два, а то и три нету. А где он эти три месяца? Наверняка сбрасывает еду в других местах. И вот, к примеру, если я все съем до того, как он снова прилетит, – то со мною голод случится, от которого я и умереть могу. Да ведь и то… прилетает он сюда более часто потому, как я на государственной важной службе состою. А в другие, не такие важные места, как это, он, самолет, может и не долететь. Ведь не может так быть, чтобы всем всего хватало. О, слышь, опять стреляют!
