Комиссар Васкес вошел в кабинет. Его секретарь быстро прикрыл бумагами газету, которую читал.
— Охота вам громоздить эту гору? — проворчал комиссар Васкес. — Можете читать, если вам так хочется.
— Звонил дон Севериано. Я сказал ему, что вы ушли по делам, и он просил передать, что позвонит позже.
— Он звонил из Барселоны?
— Нет, сеньор. Какая-то девушка — она не назвалась — предупредила, что соединяет меня с одним из населенных пунктов. Но было очень плохо слышно, и я не разобрал названия.
Комиссар Васкес повесил пальто на вешалку и сел на мягкий, вращающийся стул.
— Дай мне сигарету. Есть еще какие-нибудь новости?
— Вас хочет видеть какой-то человек. По-моему, это необычный посетитель.
— Что ему надо? Кто он такой?
— Он хочет поговорить с вами, его зовут Немесио Кабра Гомес.
— Хорошо. Но мы его заставим немного подождать. Пусть соберется с мыслями. Так ты дашь мне сигарету?
Секретарь встал из-за стола.
— Ладно, сиди со своей горой, у меня в пальто тоже есть, к тому же мне не стоит курить много из-за бронхита.
Бесчисленное множество людей заполнили тротуары, шоссе, громоздились на деревьях, столбах и оградах. При появлении гроба пронесся глухой гул. Над непокрытыми головами людей тут и там возвышались конные полицейские с саблями в руках — блюстители порядка. Здесь собрались представители всех сословий: родовитая знать, облаченная в траурные одежды, в блестящих цилиндрах; военные в парадных мундирах; добропорядочные горожане, привлеченные зрелищем похорон, и рабочие, пожелавшие проводить в последний путь своего патрона. Шествие открывал большой лакированный катафалк, запряженный шестеркой лошадей, украшенных перьями и лентами, вплетенными в их гривы, и темными металлическими попонами. Лошадьми правили два кучера в сюртуках и круглых шляпах, тоже украшенных перьями, а по бокам, на подножке, примостились лакеи в коротеньких штанишках и чулках. Гроб водрузили на катафалк, муниципальный оркестр заиграл «Похоронный марш» Шопена, и процессия медленно двинулась. Все вокруг истово крестились. Во главе процессии шествовали представители власти и за ними компаньоны, друзья и знакомые магната. Присоединился к и им и тот загадочный тип в длинном пальто и черном котелке, а также еще один человек в сером пальто, который, сказав что-то людям, стоявшим рядом с ним, и получив ответ, кивнул и удалился. Этим человеком был комиссар Васкес, которому поручили вести расследование.
— А каков он из себя, этот Немесио Кабра Гомес? — спросил комиссар Васкес.
Секретарь брезгливо поморщился.
— Да такой низенький, смуглый, тощий, грязный, небритый.
— Наверное, безработный, — решил комиссар.
— Наверное, сеньор.
Перелистав газеты и убедившись, что в них нет еще сообщений о ночном происшествии, комиссар Васкес приказал ввести посетителя.
— О чем ты хочешь поговорить со мной?
— Я пришел рассказать о деле, которое вас очень интересует, сеньор комиссар.
— Учти, я не плачу доносчикам, — предупредил его комиссар Васкес, — они только докучают мне и морочат голову.
— Но ведь сотрудничать с полицией не грех.
— Но и не выгодно, — добавил комиссар.
— Я уже девять месяцев без работы.
— И кто же тебя кормит? — поинтересовался комиссар.
Немесио Кабра Гомес пожал плечами и улыбнулся. Комиссар Васкес обернулся к своему секретарю.
— У нас не найдется куска хлеба и кофе с молоком для этого безработного?
— Кофе уже не осталось.
— Завари ему спитой, — велел комиссар Васкес.
Секретарь вышел, согнувшись в три погибели.
— Так что ты хочешь мне рассказать? — спросил комиссар.
— Я знаю, кто его убил, — ответил Немесио Кабра Гомес.
— Савольту?
Немесио Кабра Гомес открыл свой беззубый рот:
— Убили Савольту?
— В вечерних газетах будет сообщение.
— Я этого не знал… не знал. Какое страшное несчастье!
Траурный кортеж медленно двигался под лучами январского солнца. Впереди шли священники, за ними катафалк и толпа. Всех нас не покидал страх: мы были уверены, что где-то здесь рядом находился убийца. Церковь и улица, куда только простирался человеческий взор, были заполнены народом. Передние скамьи в церкви занимали женщины, которые явились еще до нашего прихода. Женщины плакали, совсем обессилев, они едва держались на ногах. В церковь хлынул молчаливый поток людей. Зато на улице стоял невообразимый гвалт. Собравшиеся здесь барселонские финансисты что-то подсчитывали, о чем-то договаривались. Их секретари делали пометки у себя в блокнотах и сновали туда-сюда, расчищая себе путь локтями, чтобы раньше других совершить какую-нибудь торговую операцию.
Выйдя из храма, я столкнулся с Леппринсе.
— Что говорят? — спросил он меня.
— Где? Здесь?
— И здесь… и повсюду. Что пишут газеты? Что говорит Кортабаньес? Эти два дня я практически не был дома. Забегал только переодеться, принять ванну и что-нибудь перекусить.
— Обсуждают убийство сеньора Савольты, естественно, но пока еще ничего не прояснилось, если вас это интересует.
— Именно это. И какие же ходят слухи?
— Нападение было совершено из сада. Не исключено, что убийца — один из гостей.
— Будь я полицейский, я бы не пренебрегал ни одной из версий, хотя тоже считаю, что убийство носило не личный характер.
— Вы уже пришли к какому-то выводу?
— Разумеется. Как и ты, как все.
К нам подошел Клаудедеу. Он плакал как ребенок.
— Не могу поверить… столько лет вместе, и вот, видите… не могу поверить.
Когда он отошел, Леппринсе сказал мне:
— Сейчас я очень тороплюсь. Приходи ко мне завтра домой. После восьми, ладно?
— Непременно приду, — ответил я.
Д. Теперь я хотел бы коснуться вопроса, который, на мой взгляд, особенно важен. Знали ли вы о делах на предприятии Савольты?
М. Только понаслышке.
Д. Кто был главой акционерной компании?
М. Савольта, разумеется.
Д. Говоря разумеется, вы хотите сказать, что Савольта был владельцем всех акций общества?
М. Почти всех.
Д. В каком соотношении?
М. Ему принадлежало 70 % всех акций.
Д. Кому же принадлежали остальные 30 %?
М. Парельсу, Клаудедеу и другим компаньонам принадлежало около 20 %, остальные же находились на руках у разных лиц.
Д. Всегда сохранялся этот статус-кво?
М. Нет.
Д. Расскажите коротко историю предприятия.
— Акционерное общество Савольта, — сказал Кортабаньес, — основал голландец по имени Уго Ван дер Вич в 1860 году, а может быть в 1865-м, точно не помню. Я тогда не имел к нему никакого отношения и вообще не интересовался тем, что происходит вокруг меня. В Барселоне была провозглашена конституция, и предприятие стало носить имя Савольты, поскольку он тогда являлся доверенным лицом Ван дер Вича в Испании, а единственным выходом для предприятия стала передача его фискалу.
Кортабаньеса мучал страх. С той новогодней ночи он не переставал трястись от страха. Он пригласил меня к себе в кабинет и начал рассказывать историю предприятия, словно хотел таким образом сбросить с себя давившее его бремя, которое было прологом великого разоблачения.
— В скором времени Ван дер Вич лишился рассудка, и Савольта фактически стал руководить предприятием, а затем, узнав из газет о трагической смерти Ван дер Вича, воспользовался ситуацией и завладел акциями голландца.
Еще в детстве читал я об этой романтической истории. Уго Ван дер Вич — знатный голландец — жил в замке, окруженном непроходимыми лесами. Лишившись рассудка, он начал надевать на себя шкуру медведя и, бегая на четвереньках по своим владениям, пугать крестьян и пастухов. О медведе пошли легенды. Устроили облаву и убили более тридцати медведей. Среди погибших было шесть охотников и Ван дер Вич, переодетый медведем.
— После смерти Ван дер Вича, — продолжал Кортабаньес, — остались его сын и дочь, которые по-прежнему жили в замке, пользовавшемся дурной славой. Ходили слухи, будто по ночам там бродит душа Ван дер Вича и увлекает с собой всех, кто попадется ей на пути, кроме собственных детей, которые якобы оставляли ей у зубчатых стен мод и мертвых грызунов, чтобы было чем питаться. Дочь и сын вступили в сожительство и настолько опустились, что власти сочли своим долгом вмешаться. Они признали обоих безумными и поместили Бернарда в сумасшедший дом в Голландии, а Эмму — в швейцарский санаторий. Когда вспыхнула война 1914 года, Бернард Ван дер Вич сбежал из сумасшедшего дома и, вступив в германскую армию, дослужился до чина драгунского капитана.
