Закончив просмотр, комментарии под роликом читать не стали. Много их там накопилось, не меньше, чем перед первым. Какой смысл? Время убить, вникая в «очень важные» мнения всех диванных воинов страны и зарубежья? Они-то с Машкой знают всю историю, от начала и до конца, потому удивляться им там нечему.
— Про президента — умно придумано, — констатировал Иванов, откладывая смартфон в сторону и подавая домовой бокал. — Такое не простят. Особенно в том виде, в котором преподнесено. Даже мне на какой-то миг поверилось, что всё сказанное — чистая правда. На самом деле — там уровень не тот, чтобы под такой крышей ходить. Но не отреагировать из столицы теперь не смогут — свои же не поймут. Главная площадь, опять же. Всё! Каюк и Артёмке, и его отчиму.
— Думаешь?
— Знаю. Или в дурку упекут буйную деточку, или закроют по полной программе по высочайшему повелению... Меня, в принципе, оба варианта устроят. Карьере названого родителя — стопроцентный конец. Теперь от него все открестятся — только из-за того, что такое допустил. Под кем-то кресло зашатается, кого-то сожрут в борьбе за власть. Повод для этого отличный. Так что ждём, чем всё это закончится. Думаю, наш с тобой аноним об этом не замедлит сообщить. Сегодня же в какой-то степени и его триумф тоже. Ну и бесу при встрече я теперь просто обязан пару пузырей выкатить за полученное удовольствие. Красиво он дело обстряпал…
Снова чокнулись.
В этот момент завибрировал смартфон Иванова. Тот нехотя взял его и, увидев незнакомый номер, после некоторых раздумий всё же посчитал нужным ответить. Обычно он такие вот, неизвестные звонки не любил, но сегодняшний, в какой-то степени (права Машка) праздничный день вселял уверенность и оптимизм.
Однако парень ошибся. Едва он привычным движением пальца отправил зелёную иконку звонка вверх по дисплею, как из динамика раздалось:
— Это Лана. Смотрела оба ролика. Хорошая работа. Впечатлили. Не геройство, не подвиг, но весьма и весьма. Удивлена, не скрою. Жду вас через два часа. Советую приехать — вам будет интересно, я закрою свою часть уговора. Адрес знаете!
И разговор оборвался.
— Поезжай, Серёжа, — подала голос всё слышавшая Маша. — Не играй в гордыню. А заодно узнай, откуда ей известны такие подробности из нашей жизни...
***
— Здравствуйте. Пройдёмте в кабинет, — едва Иванов вошёл в прихожую, заявила странная женщина-библиотекарь, и, не дожидаясь ответа, круто развернулась на каблучках. — Следуйте за мной.
Тапочек гостю никто не предложил и он, неуклюже оббив от налипшего снега ботинки, растерянно заозирался в поисках сменной обуви, думая, как бы не испачкать чистые полы.
— Не нужно! — донесся из глубины комнат голос хозяйки. — Так проходите. Вы же не жить ко мне приехали, с зубной щёткой и сменой белья, потому вам тапочки ни к чему.
Психологически выверенный ход, призванный продемонстрировать всеосведомлённость Ланы, Сергей оценил и уважительно качнул головой, признавая красоту и точность её подготовки. А затем прошёл в дом.
Обстановка в огромном, совмещённом с кухней помещении оказалась минимальной. Диван, стол, пара кресел, небольшой комод. Всё некрупное, ютящееся вдоль стен. Ни весёленьких штор, ни всяких мелочей, столь любимых женщинами, здесь не было. Сплошная пустота, эффектно усиленная сплошь светлыми оттенками в отделке и неожиданно большим количеством света, льющегося как из многочисленных светильников с потолка, так и через незанавешенные окна.
Аэропорт — первое, что приходило в голову при виде всего этого пространства.
А ещё везде висели фотографии. Чёрно-белые, непривычно нечёткие, словно сделанные на примитивных аппаратах в далёком прошлом. Не сдержав любопытства, обожающий всякие ретро-штуки Сергей подошёл к ближайшему, довольно крупному снимку.
Всмотрелся.
...Женщина. Снята со спины, сидит на камне. Она обнажена по пояс, волосы запрокинуты вперёд, на лицо, трогательно, словно напоказ демонстрируя беззащитность тонкой шеи.
Неизвестная не просто позировала, подчиняясь причудам фотографа. Она там жила. Она обхватила, сжала саму себя своими же руками, и по напряжённым мышцам, по обтянутому тонкой, белой кожей позвоночнику создавалось впечатление, что ей жутко больно.
Но только на первый, поверхностный, невнимательный взгляд.
Стоило хоть немного присмотреться, и восприятие увиденного менялось категорически.
Женщина на снимке не страдала, нет.
Она танцевала. Точнее замерла в танце, во всём непередаваемом блеске и ранимости бесстыдно-застенчиво раскрывая в нём себя и свою душу. И удачливый и, без сомнения, талантливый фотограф смог запечатлеть именно это, оголяющее самую суть, мгновение.
Как неизвестная оказалась на том камне, почему раздета — все эти вопросы выглядели откровенно лишними, мелочными, глупыми придирками завистливой бездарности.
Её танец завораживал, заставлял, помимо воли, трепетно представлять всё, что было до и после этой фотографии и сожалеть, что не дано увидеть это зрелище воочию...
Насладившись неожиданной красотой, Иванов и сам не заметил, как напрочь позабыл о цели своего визита и перешёл к другой, не менее интересной фотографии. На ней смеялся вихрастый, худощавый юноша в круглых, простеньких очках. Кадр захватил только его лицо: доброе, счастливое, манящее своей открытостью и простотой. Паренька не портили ни весьма заметная лопоухость; ни крупные, немного неровные, зубы; ни по-детски курносый нос. Главное — он был счастлив и даже через снимок пытался от чистого сердца поделиться со всем миром своими радостью, молодостью, мечтами.
Серёга невольно улыбнулся ему в ответ.
— Что вас привлекло в этой фотографии?
Голос хозяйки дома, раздавшийся прямо за спиной, своей внезапностью крепко перепугал погрузившегося в задумчиво-созерцательное состояние парня. Он даже непроизвольно вздрогнул.
— Ну? — в своей напористой, резковатой манере женщина требовала ответ прямо сейчас, не давая задуматься.
И Иванов честно признался:
— Жизнь.
— Что? — Лана опешила.
— Жизнь, — повторил Сергей, оборачиваясь к ней. — Этот паренёк — он живой. Он видит перед собой множество открытых дорог, большое будущее и счастлив от этого. Даже не знаю, как ещё точнее сказать... слишком коряво получается, — расстроенно признался бывший инспектор, чувствуя нарастающее раздражение на собственную культурную ограниченность. — Эмоции переполняют, а из словарного запаса на языке только одни междометия. Нельзя вот так, просто, обычными словами описать увиденное. Или можно, но я не умею.
Хозяйка дома не отвечала, в упор, точно через оптический прицел или микроскоп, рассматривая гостя и по её взгляду абсолютно нельзя было понять, о чём она сейчас думает.
Иванову стало неуютно. Вдруг он что-то не то от большого ума ляпнул?
— Скажите, — попробовал Сергей сгладить напряжённую, как ему казалось, ситуацию. — Судя по форме очков и отсутствию современной ретуши — снимок старый. С пятидесятых годов сохранился?
— Сороковой, — машинально ответила Лана, по-прежнему не отводя от парня глаз. — Сороковой. Май, после экзаменов...
Не став удивляться такой памяти на даты и события, Иванов решил, что бестактно зацепил у женщины что-то личное. Может, это у неё единственная фотография горячо любимого деда, с которым многое связано, а он тут пялится на снимок бессовестно, как на слона в зоопарке.
— Простите, если огорчил, — собрал он в кулак всю свою галантность и сделал виноватое лицо. — Не знал, что расстрою вас своим любопытством.
Однако женщина его словно не слышала. Она продолжала смотреть на Сергея почти не мигая, и её жёсткий, колючий взгляд становился понемногу наивным, растерянным.
— Жизнь, — эхом произнесла она услышанное от бывшего инспектора слово. Затем вскинулась, сразу превратившись ту самую, холодную и щетинистую Лану. — Спасибо за определение. Володя действительно был именно такой... живой и дарящий счастье. Пойдёмте! Времени у нас не так много, как кажется.
