И так реагировать на отсутствие в своей жизни кота – верх идиотизма. Если не сказать хуже – зачатки шизофрении. Вересень дал себе неделю на исправление ситуации с идиотизмом и шизофренией, но, к концу первого дня без Мандарина, понял: неделей тут не обойдешься. И продлил срок до двух.
– Что-то случилось? – гаркнул Вересень, когда Додик нетвердой походкой приблизился к нему.
– Случилось!
– Мандарин?
На секунду Вересню показалось, что по волосам Додика пробежали электрические разряды, а из глаз вылетел сноп искр. Вылетел – и сразу погас.
– Почему спросил?
– Просто беспокоюсь. Привязался к нему за две недели…
– Ты меня сколько знаешь?
– Всю жизнь, – Вересень пожал плечами. – С первого класса, то есть. Почти тридцать лет.
– Тридцать лет и две недели – есть разница? – снова заискрился Додик.
– Существенная. Да что произошло-то?
– Что ж обо мне не беспокоишься? Не заслуживаю?
– Так с тобой же все в порядке. Дом, семья… Чада и домочадцы. Дай бог всякому.
– Не в порядке со мной! Не в порядке! И со всеми остальными тоже.
– А с котом? – продолжал гнуть свое Вересень. – С котом – в порядке?
– Он орет, – неожиданно заявил Додик, и из его черных иконописных глаз выкатились две чистейшие слезы.
– Кто?
– Кот. Уже сутки. Не затыкаясь. Всех с ума свел.
Вересень тотчас вспомнил гибель «Титаника» и похолодел.
– Нам уже пообещали дом сжечь. И сожгут. Я бы первый сжег. Хотя кота пристрелить проще. Кота пристрелить тоже обещали.
Теперь Вересня бросило в жар, а на лбу выступила испарина.
– Мозг есть?
– Нет, – честно признался Додик. – Тот, что был, кот вынес. Я бы сам его убил, но Рузанка с Ануш не дали. Велели ехать за тобой.
– За мной? Я-то что могу сделать? Может, ему… кошечка нужна?
– Совсем дурак? – для пущей убедительности Додик покрутил пальцем у виска. – Кошечки ему даром не нужны.
– А что же ему нужно?
– Не знаю, что нужно ему, а мне нужно, чтобы он заткнулся. Ашот хотел его проклясть до десятого колена, а заодно нас всех. Которые привели в дом чудовище.
– Проклял? – запоздало ужаснулся Вересень.
– Пока нет, Рузанка и Ануш держат оборону. Но времени мало.
– Так чего мы тут трем? Поехали. Ты – вперед, а я за тобой.
– Ну, нет. Вдруг ты отстанешь? Поедем на моей.
Нужно было сильно постараться, чтобы отстать от «ДЭУ»-коробчонки, но школьный друг Вересня был явно не в адеквате, и спорить с ним следователь не решился.
До Ольгино они долетели за рекордные восемнадцать минут. Из своей тихоходной малолитражки Додик выжимал сто двадцать, а малейший затык в виде красного света на светофоре заставлял его стонать, биться головой о руль и поминать всех армянских святых и нечестивых. Ольгино встретило их почти полным отсутствием звуков: должно быть, все поселковые собаки сорвали голоса, и лишь один голос оглашал окрестности.
Это был голос Мандарина.
Трагедия «Титаника» близилась к развязке.
Они успели вовремя, лишь на несколько секунд опередив делегацию мрачного вида граждан с участковым во главе. Кобура на боку участкового была расстегнута.
Промедление – смерти подобно, – подумал Вересень и решительным шагом направился к полицейскому лейтенанту, на ходу доставая удостоверение.
– Что здесь происходит? – строгим голосом спросил он.
– Поступила жалоба от населения, товарищ… – участковый заглянул в темно-красные корочки. – Товарищ Вересень. Систематически нарушается общественный порядок.
– Каким образом?
– В виде криков… кошачьих. Очевидцы утверждают, что они слышны даже в Сестрорецке. Не исключено, что животное бешеное. Надо пресечь во избежание…
Сам ты бешеный!
Но вслух этого Вересень не сказал, бросив лишь:
– Разберемся.
– Но…
– Я же сказал: разберемся. И кобуру застегните. Непорядок.
…Мандарин сидел на сосне, на самой нижней ее ветке, метрах в четырех от земли. От приставленной к сосне лестницы проку было немного. Ничто не мешало дурацкому парню, в случае опасности, забраться повыше. Очевидно, он проделывал это неоднократно, тем самым ускользая от возмездия – и все попытки достать его терпели фиаско. В случае иного развития событий Додик бы не появился в городе.
Под сосной, задрав вверх головы, стояли Ануш и Рузанна. В руках у Рузанны был зажат кусок вырезки, а в руках Ануш – маленькая миска, наполненная темной желеобразной субстанцией. Любимые консервы дурацкого парня, – сходу определил Вересень.
– Вай мэ, Мандаринчик, дорогой! – взывала к кошачьему инквизитору Рузанна, потрясая вырезкой. – Спустись, поешь.
– Спустись, Мандаринчик! – вторила ей Ануш.
– Я бы тоже его угостил. Свинцом, – мрачно бросил Додик.
– Эй! – вполголоса позвал дурацкого парня Вересень.
Вой немедленно прекратился, и наступила тишина. Такая глубокая, что стук упавшей с сосны одинокой сухой шишки показался едва ли не грохотом «шаттла», стартующего с мыса Канаверал. Следом за шишкой на землю спланировал Мандарин – совершенно бесшумно. Проскользнув между Ануш и Рузанной, он бросился к Вересню, вскарабкался на него, обхватил шею лапами и затих.
– Ну, что я говорила! – в голосе жены Додика звучало торжество.
– А я что говорила? – не меньшее торжество звучало в голосе сестры жены Додика.
– Что мы обе говорили, а? – воскликнули женщины хором.
Вересень не особенно прислушивался к их словам: ощущение блаженного тепла в груди вернулось снова и сделало следователя мягким и податливым, как воск. По-хорошему, нужно было сделать дурацкому парню внушение, строго спросить за бесчинства. Но вместе этого Вересень гладил Мандарина по маленькой змеиной голове и глупо улыбался.
Додик же, напротив, был серьезен.
– И что нам теперь делать? – спросил он, обведя глазами скульптурную группу, застывшую у сосны.
– Что? – озадачилась Рузанна.
– Ведь если Боря уйдет, он опять начнет орать, так?
– Пусть тогда не уходит. Побудет до вечера, – предложила Ануш. – Может, кот успокоится.
– Вообще-то, я работаю, – Вересень почесал у дурацкого парня за ухом. – И до вечера мне еще нужно смотаться в пару мест.
– Вот видите! Плохая идея, женщины. А нужна хорошая.
– Что же ты предлагаешь?
– Пусть забирает кота с собой! – выпалил Додик.
Из рук Рузанны выпала вырезка:
– Да ты что? Что мы детям скажем? Они же его любят!
– И я их люблю, – не сдавался Додик. – И не хочу, чтобы они стали погорельцами. Потому что нас сожгут к чертовой матери. Или пристрелят кота. Возьмете грех на душу?
Губы Додиковой жены затряслись, и она непременно расплакалась, если бы не Ануш. Старшая сестра, как и положено, оказалась мудрее младшей. Она положила руку на плечо Рузанне и тихо, но твердо произнесла:
– Я же говорила: это любовь с первого взгляда. Нельзя стоять у нее на пути, Рузочка.
– Этого кота мы взяли потому, что он тебе понравился, – дожимал со своей стороны Додик. – Тебе, а не детям. У них еще две кошки есть. И две собаки. И мы с тобой. И дедуля с бабулей. И любимая тетя Ануш. И двоюродные братья – Грачик и Фрунзик. И Ашот.
Напоминание о патриархе Ашоте, готовом проклясть все семейство, и решило исход дела.
– Пусть забирает. Я согласна, – сдалась Рузанна.
– Я с самого начала была согласна, – Ануш подмигнула Вересню и дурацкому парню. – Осталось только узнать, согласен ли Боря-джан.
Три пары глаз уставились на Вересня: умоляющие – Додика, вопрошающие – Рузанны и все понимающие – Ануш. А до Вересня только сейчас стал доходить смысл решения, принятого на импровизированном семейном совете: кажется, ему готовы отдать дурацкого парня! Прямо сейчас, без всяких предварительных условий. Первым желанием Бори было немедленно бежать вместе с Мандарином в охапке: вдруг семейный совет передумает? Но со стороны это выглядело бы глупо: здоровый тридцатишестилетний мужик пятится к калитке, крепко прижимая к себе кота.
Глупо и невежливо.
Нужно взять паузу и постараться, чтобы эти милые, чудесные люди не заметили его детского ликования.
– В принципе, я согласен, – прочистив горло, сказал Вересень. – Тем более, что мы с Мандарином нашли общий язык и подружились. И со своей стороны обязуюсь холить его и лелеять. Чтобы у меня ему жилось не хуже, чем здесь. Хотя это будет непростой задачей.
– Ты уж постарайся, Боря-джан, – снова всхлипнула Рузанна.
– Вот чего ты ревешь? – прикрикнул Додик на жену. – Не на войну кота провожаем! Все будет хорошо.
Упоминание о войне придало новое направление мыслям Рузанны:
– Работа у тебя опасная. Вдруг с тобой что-то случится?
– Да какая же опасная? – Вересень не на шутку перепугался, что дурацкого парня могут отнять. – Опасная у оперов. А у меня, в основном, бумажная. Протоколы, экспертизы, то да се. Не бей лежачего, короче.
