До чего же буднично и заурядно! А то, что саквояжи скалятся и рычат, так это ерунда и, вообще, дело десятое.
— Йей! — вскричала Гликерия, у которой отлегло не меньше моего. — Айда веселиться!
И, воздев руки с оттопыренными указательными пальцами, бочком вклинилась в гущу созданий мрака.
Ее кураж расценили как агрессию.
Чудища всей толпой дружно отхлынули к противоположному концу дискотечного зала и уставились на нас, моргая глазами-пуговками, шевеля ушами и спесиво морща носы.
Свет по-прежнему мигал, потолочный шар-отражатель продолжал беззаботно вертеться, отбрасывая на стены световые пятна.
А музыкальные инструменты разом затихли. Только трещотке было плевать на протест. Она трещала, пока не высунулась из толпы пушистая теневая лапа — чересчур уж длинная — и не стукнула по ней с чувством некоторой досады.
— Вы кто? — спросили у нас глухим голосом.
— Мы-то? — не растерялась Гликерия. — Мы люди. А вы кто такие и откуда взялись?
Чудища зашептались между собой, но так и не договорились, кого отрядить на дипломатические переговоры.
— Мы на поезде прибыли, — буркнуло создание с оленьими рогами.
— У-ху нас съезд, — вставил туманный филин. — Скоро у-ху-едем.
— Межпространство, — вздохнул графитовый лис. — Велит возвращаться. А мы против.
— Мы ищем смысл жизни, — промурлыкал обладатель ушей с кисточками, изогнувшись на задних лапах. — Пока безуспешно. Почва зыблется.
— Здесь безопасно, — прогудел гладкий, как коленка, призрак. — Но мы не уверены, что нас здесь примут.
Гликерия — беззастенчиво-рыжая и наглая, когда припрёт, — взяла на себя слово вместо меня, Миры и Тай Фуна.
— Примут! Еще как примут! Куда денутся, да? — И с лукавым прищуром обернулась ко мне.
— Места много, — пожала плечами я. — Что поделаешь, оставайтесь.
Ох, как тут припустили барабаны! Как расщедрилась на пассажи скрипка! Чудищ вынесло обратно, в центр зала. Они возликовали и принялись отплясывать чудовищней прежнего. А с ними вместе завертело и нас с Гликерией.
— Эй, а что такое межпространство? — успела спросить она, прежде чем ее утащил к себе в пару безликий кавалер с рогами лося.
А затем солнце и луна слились воедино. День смешался с ночью в пропорциях достаточных для того, чтобы опьянить и запутать. Не было ни забот, ни судорожной беготни мыслей. Музыка гремела, свет вспыхивал и отражался. В зрачки заползал блестящий туман, стирая воспоминания, от которых нет никакого толку.
Я ни о чем не жалела. В конце концов, ты слишком многое теряешь, если хотя бы изредка не теряешь голову.
Мы выбрались из водного портала, смутно прикидывая, какое сейчас число, месяц и год. Нас изрядно шатало.
— Давай в другую башню, — пробормотала Гликерия. — Спать хочу, хоть убей.
И наугад поковыляла к следующему текучему зеркалу.
— Погоди, — сказала я.
Посередине обугленной "короны" ни с того ни с сего материализовался указатель. Расправленные веером деревянные стрелки были пусты. Межпространство милостиво предоставило мне иллюзию выбора. Мол, назови сама, как душе угодно. Стань первым человеком, раздающим имена в новом мире.
Я вооружилась кистью, которая стояла тут же, в ведерке с тушью, и, немного поразмыслив, вместо "Хамелеона", который сюда так и напрашивался, написала на стрелке: "Забыться". Глаголы шли дискотечной башенке куда больше, чем существительные. Если вы понимаете, о чем я.
Гликерия почувствовала себя как рыба в воде ровно со второй попытки. Портал, выбранный наобум, привел нас в химическую лабораторию чьей-то мечты.
— Ах! — сказала Гликерия.
А потом еще:
— Ого!
— Умереть не встать!
И пиратское ругательство, от которого уши у меня оперативно свернулись в трубочку.
Означало это лишь одно: Гликерия на седьмом небе от счастья. Ну а что? Она, как-никак, штатный химик в географическом обществе. Страсть к экспериментам была у нее в крови. А обилие всевозможных реактивов и приборов делало ее до ужаса сентиментальной.
Кроме того, представьте себе башенку, которая изнутри выглядит как резная шкатулка. Вот буквально: что ни полка, то филигранная резьба по дереву с претензией на мировой шедевр. Что ни гобелен — то врата в иную реальность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вообразите стопки толстых книг, приминающие красную драпировку на столах. Аккуратные светлые лесенки с резными балясинами. Пуфы родом из старины. Сундуки, флакончики, колбочки, пузырьки и прочие занимательные резервуары с не менее занимательным содержимым. Добавьте сюда загадочное верхнее освещение, немного душистой зелени в горшках, пару паучков, всеми нами горячо любимых.
Помножьте перечисленное на ту самую страсть в крови — и на выходе вы получите химическую реакцию, которая произошла у Гликерии в мозгу.
— Решено! Бросаю работу! — заявила она, сияя сумасшедшей улыбочкой от уха до уха. — Буду здесь жить и ставить опыты, пока не помру!
Она затолкала свою усталость куда подальше и, приплясывая от нетерпения, дружелюбно выпроводила меня за дверь (точнее, в портал).
Снаружи нещадно лил дождь — злой и колючий. Он смывал надпись с указателя "Забыться" и остатки моих сил с ослиным упрямством исполнителя, который слушается чужих приказов, но никогда не использует по назначению собственный ум.
Пока я дотопала до винтовой лестницы, вымокла до нитки. Давненько же со мной такого не было! Разбита. Выжата, как лимон на плантации у Каролины. Завалиться бы на первый попавшийся диван да как следует вздремнуть.
Я спускалась по спирали, истекая дождем. В замке иллюзий звучало фортепиано. У нас что, клавишный призрак завелся? И с каких это пор меня так усыпляет фортепианная музыка?
Впрочем, сейчас меня усыпляла абсолютно любая сложносочиненная галлюцинация. Презрев водные процедуры и чистку зубов, я кое-как доползла до осенней комнаты, бухнулась на кровать под балдахином и, к своему огорчению, не обнаружила на ней Тай Фуна. Где же вы, мой невероятный мистер Снотворное? Вечно где-нибудь ходите, когда мне нужна ваша крепкая рука… Чтобы взбить ее как подушку.
Второй день отдыха прошел чуть менее бездарно. Гликерия запорола какой-то там химический эксперимент, решила, что с нее довольно, и изъявила желание посетить местный пляж.
— Давайте без меня, — сказала Мира со стеклянным взглядом. В последнее время она что-то повадилась стекленеть. Новый способ не разреветься? — Я ногу вывихнула. А всё ты-ы-ы, вредный енотище.
У-Ворюга был польщен. Назвали енотищем, да еще и вредным. Что это, если не признание его заслуг? Он ткнулся носом в ногу пострадавшей, хозяйственно сложил в гармошку сетчатый чулок на этой ноге и умчался в труднодоступные, неизученные уголки замка — пакостить.
Я припомнила свое утреннее пробуждение, огромную бурую сороконожку на полу спальни и пренеприятнейший момент, когда пришлось давить ее тапком. В отличие от пауков, сороконожек я боялась до ужаса. Может, сегодняшний "сюрприз" — тоже дело лап У-Ворюги?
Причастен енот или нет — а знак, как ни крути, плохой.
Тай Фун вошел в гостиную под руку с невозмутимостью. В рубашке с цветочным принтом и волосами, безупречно зачесанными назад (и прочно зафиксированными каким-то новомодным гелем). За ним, не отставая ни на шаг, ворвались свежесть, бодрость и прочие качества, которых мне иногда очень не хватало. Красавчик писаный, тьфу! А меня вчера одну почему бросил?
— На пляж? — спросил он, обводя присутствующих цепким взглядом. — Мира, что с ногой?
— Я… Э-э-э… — сказала Мира.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Тай Фун бескомпромиссно взял ее за плечи и усадил в кресло так тщательно, словно хотел удостовериться, что она не сбежит. Для пущей надежности он бы и ремнями ее примотал. Но ремней поблизости не нашлось.
Затем он обернулся ко мне, протягивая контрабандный кристалл. Ага, значит, добрался-таки до шкатулки!
— Лечи, — распорядился мистер Грабитель. — Я в тебя верю.
