было. Вон у папы спроси, как он намучился.
Надя посмотрела на папу, который, припомнив, видимо, какую-то историю, улыбнулся.
– Расскажи, – попросила Надя.
– Мы в ресторан хотели сходить, я адрес твоей маме сказал утром и на работу ушел, а она…
– А я не записала, подумала, что не дура, запомню, – вставила мама.
– Сижу я, значит, за столиком, жду… Уже час прошел, второй пошел. Я издергался весь, думаю, вдруг что случилось. Пошел домой, там пусто, хотел уже больницы начать обзванивать. А я тебе напомню, Надюш, сотовых телефонов у нас не было, брякнуть в два счета, как сейчас, мы не могли. Вдруг раздается звонок, я снимаю трубку, слышу: всхлипывание… Чуть не поседел. Спрашиваю: «Что случилось? Ты где?» И на меня вываливается детский сбивчивый лепет, я понять ничего не могу…
– А я просто адрес забыла, – мама поставила перед Надей тарелку с овсянкой, – приехала не туда, заблудилась в закоулках и даже не могла припомнить, на каком трамвае доехала и как добраться до дома, представляешь, как бывает. Просто вылетело из головы – и все. Кое-как нашла телефон общественный, знаешь, были такие раньше… Позвонила домой (к счастью, у меня был записан наш домашний номер), трубку никто не берет.
– Потому что я из ресторана шел, – дополнил папа.
– Наконец папа ответил, а я уже так напугалась к этому моменту, стемнело, район незнакомый, гормоны шалят, чувствовала себя ребенком маленьким. Реву!
– Я спрашиваю: «Ты где?» – продолжает папа. – А мне в ответ: «Не помню».
– Пока я телефон искала, у меня из головы вылетел адрес того ресторана, к которому я приехала.
– Забавный, в общем, выдался вечерочек, – улыбнулся папа и отпил из кружки.
– А как ты маму в итоге нашел? – спросила Надя.
– Велел ей посмотреть на дома рядом и назвать адрес.
– Представляешь, а я реву и реву, даже до этого додуматься не смогла. – Мама тоже засмеялась.
Ели в уютной тишине, а потом папа встал, поправил галстук и сказал:
– Все, я уехал.
– Пап! А меня подбросишь?
– Подброшу, пойдем.
В прихожей мама обоих расцеловала и с пожеланием хорошего дня закрыла дверь.
Папа разблокировал автомобиль, забросил портфель на заднее сиденье и сел за руль.
– А куда делся Жора? – спросила Надя, пристегиваясь. Жора – папин водитель, болтливый, с лицом алкоголика, но всегда трезвый как стеклышко.
– В отпуске.
– Пап, я думаю о том, чтобы дальше заниматься балетом – всю жизнь…
Папа молчал, пока они выезжали с придомовой территории, и заговорил, только когда получил возможность разогнаться на улицах города:
– Что ж, хорошо, а что Ольга Николаевна говорит?
– Говорит, что данные хорошие и что я умею пахать до потери пульса.
Папа включил поворотник, и в салоне послышалось уютное тиканье.
– Если ты хочешь, то почему нет. Ты уже узнавала условия поступления?
– Нет!
– Не тяни с этим.
Они недолго помолчали, а потом Надя сказала:
– Я бы хотела быть примой-балериной Большого театра, как Майя Плисецкая…
– Если хочешь, будешь, только работать надо.
Машина затормозила перед пешеходным переходом.
– Это да, – вздохнула Надя. Ей вдруг очень захотелось, чтобы хоть что-нибудь досталось ей просто так. Чтобы быть лучшей в балетной студии, она брала дополнительные занятия; чтобы получать отличные оценки в школе, подолгу корпела над учебниками; чтобы хорошо выглядеть, по несколько часов выбирала одежду в магазине. – Я вчера посмотрела интервью Познера с Плисецкой. Оно старое, двадцатипятилетней давности, представляешь? Просто в эфир не вышло. Майя Плисецкая мне очень понравилась, такая… настоящая балерина. Так жалко, что я уже вживую не смогу увидеть ее выступления, а ты бы хотел, пап? Пап? – Надя, до этого увлеченная своим монологом, посмотрела на отца и увидела, как он проводил взглядом красивую светловолосую девушку, прошедшую перед машиной.
– Что ты говоришь, Надюш? – спросил папа через минуту.
– Ничего, – тихо ответила Надя и прислонила голову к прохладному окну, – в школу опаздываю, говорю.
До школы Дима шел пешком. Раньше, когда они жили в центре, дорога до гимназии занимала не больше двадцати минут, а сейчас на одном только трамвае нужно проехать полчаса. После субботнего обмывания аттестата без тройки Дима оказался на мели, в кармане болтались только Надин пятак и его личные десять рублей, в общей сумме пятнадцать рублей – негусто. Он попросил своего начальника дать ему больше рабочих часов и сегодня после школы собирался работать в доставке до поздней ночи.
У ворот гимназии Дима увидел Верочку. Она разговаривала с подружками и смеялась, придерживая выпавшие из косы пряди, трепыхающиеся на ветру. Дима сбавил скорость: он надеялся, что девочки наговорятся и уйдут, и он сможет поздороваться с Верой.
Дима шел так медленно, что почти стоял, но Верины подруги так были увлечены какой-то историей, что и не собирались расходиться. Дима остановился под старым дубом и стал оглядывать Верочку. Она была худенькой, но не болезненно, а как-то по-юношески – просто еще не выросла. Волосы ее, как и полы плаща, трепал теплый апрельский ветер, губы не пухлые и не тонкие – в самый раз – растянулись в улыбке.
– Ты чего тут?
От неожиданности задумавшийся Дима вздрогнул.
– Черт! Паша! Сделаешь так еще раз, и у твоего подопытного кролика разорвется сердце от испуга.
– Извини, я вообще-то даже топал, ты просто не слышал… А на кого ты смотришь? – Паша стал оглядываться.
– Ты чего хотел? – спросил Дима, снова привлекая к себе Пашино внимание.
– Спросить, помнишь ли ты про большую перемену и про наши занятия, они, кстати, в силе?
Дима бросил быстрый взгляд Паше за плечо, убедился, что Вера по-прежнему занята разговором, потом ответил:
– В силе, в силе, государственный экзамен пострашнее коварства исторички, там я зубы не смогу заговорить.
– Ну тогда сегодня после уроков?
– Сегодня? – Он бросил еще один взгляд на Верочку. – Нет, сегодня я занят. Давай в субботу?
– Хорошо, но ты имей в виду, что за месяц настолько
