Эфор-эпоним считался старшим в коллегии из пяти эфоров.
Возражая Филохару, Еврибиад напомнил ему о посланцах из Синедриона, побывавших у него два дня тому назад. В Синедрионе были озабочены тем, что доведенные до отчаяния афиняне могут отплыть на кораблях в Южную Италию, а это приведет к тому, что эллинский флот не сможет тягаться с флотом Ксеркса. Поскольку решающее сражение на море было еще впереди, члены Синедриона позволили Еврибиаду не отводить корабли к Истму и самому выбрать место для предстоящей битвы. При этом Еврибиаду было велено учитывать мнение афинских навархов.
– Я подчиняюсь Синедриону, который ныне есть высшая власть для всех военачальников Коринфского союза, – сказал Еврибиад, с надменным превосходством взирая на Филохара. – Если спартанские эфоры возомнили себя выше Синедриона, то они либо слишком возгордились, либо все разом поглупели. Можешь написать об этом своему брату, Филохар. Пусть Гиперох сместит меня с должности верховного наварха, если успеет.
Стоял сентябрь, время перевыборов всех государственных магистратов в Спарте, кроме старейшин, избиравшихся пожизненно. По этой причине Еврибиад мог позволить себе открыто дерзить Филохару, поскольку его могущественный брат со дня на день должен был лишиться власти. Какой будет новая коллегия эфоров, об этом можно было только гадать. Одно Еврибиад знал наверняка: это будут люди, неповинные в гибели царя Леонида.
Довольный тем, что поставил Филохара на место, Еврибиад лег на свое жесткое походное ложе и с глубоким вздохом закрыл глаза.
Ему снились оливковые рощи и ячменные поля родной Лаконики, вольный Эврот, несущий к морю свои прохладные воды, укрытый снежной шапкой кряж Тайгета, лесистые отроги которого почти вплотную подступают к Спарте. Приснилась Еврибиаду и улица Треножников, выходившая к главной площади Лакедемона. На этой улице стоит дом Еврибиада, где его ждут жена и дочь. У Еврибиада есть еще сын, но он, как и все двадцатилетние юноши, несет службу в одной из крепостей на границе с Аргосом, самым непримиримым врагом Спарты.
Еврибиаду снилось, будто он идет по улице Треножников, приближается к своему дому. Сердце его радостно забилось в груди, когда Еврибиад увидел свою жену Алкибию в длинном голубом пеплосе, появившуюся из дверей дома. Окликнув супругу, Еврибиад ускорил шаг. Алкибия обернулась, откинув с лица край тонкого белого покрывала. Жаркие солнечные лучи ударили в глаза Алкибии, поэтому она не сразу узнала мужа. Алкибия прикрыла глаза ладонью, как козырьком, защищаясь от слепящих солнечных лучей. В следующий миг ее прекрасное лицо озарилось улыбкой.
Еврибиад заключил жену в объятия. Он так сильно соскучился по ней! После долгого и страстного поцелуя Еврибиад заглянул в синие глаза Алкибии и увидел в них какую-то смутную печаль.
«Что-то стряслось, дорогая?» – спросил Еврибиад, почуяв недоброе.
«Стряслось, милый», – безрадостным голосом ответила Алкибия.
И тут сон прервался. Еврибиада разбудил симбулей Динон.
Еврибиад вздрогнул и открыл глаза.
– Ты почему здесь? – рявкнул он на Динона. – Что тебе нужно?…
– Персидский флот сегодня на рассвете вошел в Фалерскую бухту, – сказал Динон, не обращая внимания на сердитое лицо Еврибиада. – Корабли варваров встали на якорь у берега, растянувшись до самого Колиадского мыса.
– Ну и что с того? – ворчливо обронил Еврибиад, поднявшись с постели и набросив на себя короткий хитон. – Флот Ксеркса рано или поздно должен был подойти к берегам Аттики.
– Дело в том, что один вид множества вражеских судов напугал кое-кого из наших навархов до такой степени, что они собрались уходить к Истму, – ответил Динон.
– Кто именно собрался отступать без моего приказа? – нахмурился Еврибиад, затягивая на талии широкий кожаный пояс.
Динон перечислил имена навархов, убоявшихся персидского флота. Это были те греческие военачальники, кто не принимал участия в морских сражениях в Эвбейском проливе.
Еврибиад не мог допустить, чтобы эллинский флот начал распадаться на глазах, чтобы кто-то без его приказа посмел отступить перед врагом.
– Объяви сбор военачальников возле жертвенника Зевсу, – сказал Еврибиад Динону. – И также проследи, чтобы ни одна триера не ушла от Саламина.
Торопливо умываясь над тазом с водой и расчесывая свои длинные волосы, Еврибиад размышлял над своим прерванным сном. Тревога занозой сидела в его сердце. Алкибия неспроста приснилась ему. Нет, неспроста! У нее явно что-то случилось! А может, беда приключилась с их дочерью Диномахой? У нее ведь такой необузданный нрав! Если Диномаха купается с подругами в реке, то ей обязательно нужно заплыть дальше всех и нырнуть глубже всех. Если девушки катаются верхом, то Диномаха выбирает самого резвого скакуна. Если девушки идут в палестру, чтобы позаниматься борьбой, то Диномаха непременно проникнет на мужскую половину, желая побороться с юношами. Ведь всех своих подруг Диномаха одолевает без особых усилий, бороться с ними ей неинтересно.
С такими невеселыми мыслями Еврибиад и отправился на собрание военачальников.
Древние греки верили в то, что бессмертные боги обитают на высокой горе Олимп в роскошных светлых чертогах. Жертвы богам было принято приносить в светлое время суток. Святилища и жертвенники древние эллины, как правило, устанавливали на возвышенных местах, дабы их было видно издалека. В жертву богам чаще всего приносили мясо, вино и плоды земли. Если кто-то жертвовал богам овцу, то он сжигал на каменном жертвеннике часть кишок и несъедобной требухи, забирая остальное мясо себе. В благодарность за хороший урожай можно было сжечь на жертвеннике горсть пшеницы или оливок. Рыбаки и моряки, благодаря за милость Посейдона, бога морской стихии, просто бросали кусочки пищи в море, совершая молитву. Возлияния вином в честь богов совершались на каждом застолье. Для этого каждый пирующий проливал на пол несколько капель хмельного напитка из своей чаши, произнося вслух «Хвала Дионису!» или «Хвала Афине!». Либо упомянув имя любого другого бога.
Царем среди богов считался Зевс Громовержец. Каждый греческий город почитал своего бога-покровителя, возводя в его честь белокаменные храмы и чеканя монеты с его символикой. Но при этом никто из эллинов никогда не забывал про Зевса, гнева которого страшились и аристократы, и цари, и простонародье. Жертвенники Зевсу поражали своей монументальностью и роскошью отделки, их непременно устанавливали выше всех прочих жертвенников, дабы дым от сжигаемых приношений поднимался в небесную высь и уносился бы ветром прямо на Олимп. Древние греки полагали, что их боги, будучи существами бессмертными, не вкушают пищу, как люди, но насыщаются дымом от принесенных жертв.
