же понимаешь, что так нельзя. Ты же знаешь, кто я.
– Ты Виктория Ерохина и не нужно мне тут тыкать, за кем ты замужем, я в курсе.
Она отставила бокал на столик и посмотрела на открытую дверь, чтобы убедиться, что никто не войдёт.
– Мы целовались в кабинете Романа, – пробормотала она. – Тебе не кажется, что на этом стоит завязать, достаточно уже.
– Тебе достаточно? – снова не удержался от двусмысленности он.
Низ живота Вики моментально налился теплом и тяжестью, а жар бросился в лицо. О нет, ей точно было недостаточно, но она понимала, что повторение – это шаг в бездну, из которой они могут и не выбраться. Этот мужчина волновал её. Почему, чёрт возьми, у неё такая реакция на него? Тело просто сходило с ума, когда он рядом!
Она покачала головой, собираясь с мыслями.
– Это…
– Не должно повториться, – закончил за неё Антон.
– Да, это… не стоит того. Держись от меня подальше.
Шереметев кивнул и сделал шаг ей навстречу.
– Так будет лучше, – добавила Вика.
– Да.
Он почти вплотную приблизился к ней и с наслаждением вдохнул аромат её духов, перемешанный с её собственным запахом. Сладкий, лёгкий, свежий. Будоражащий, как сама Вика.
Свет в холле выключился, Алиса куда-то ушла.
И в этот момент Вика сама сделала завершающий шаг.
Сократила расстояние до минимума и поцеловала его, вопреки собственным словам. Обняла за шею, прекрасно зная, что совершает ошибку. Её разум твердил ей это без остановки. Неправильно… остановись… прекрати… неправильно…
Но губы Антона были такими вкусными, такими мягкими, он целовал так, как никогда и никто не целовал Вику до этого. Она даже не знала, что так можно. Бесконечно, сладко, долго. Всепоглощающе. До шума в голове. До острых стрел в животе. До потери разума.
Антон с силой обнял её, обхватил бёдра, скользнул ниже на ягодицы, но даже этого было недостаточно. Её нужно было больше. Она хотела большего. Здесь и сейчас. Хотела, чтобы он раздел её, чтобы ласкал бесконечно долго, вошёл глубоко и заставил забыться.
И эти желания сводили её с ума.
Она чувствовала, как он вдавился в неё своим членом, показывая, что игра, которую она затеяла, может иметь вполне конкретные последствия. И Вике безумно захотелось узнать, каково это – почувствовать его в себе. Почувствовать себя придавленной к кровати его весом.
Шереметев обхватил её затылок и наклонил их головы под более удобным углом. Его губы чуть дрожали от волнения, а рот снова и снова впивался в её губы, ловя лёгкие вздохи и стоны в ответ.
– Это неправильно, – прошептала Вика.
– Очень… очень неправильно, – согласился он, не переставая её целовать.
В конце концов, их лбы устало соприкоснулись, а руки всё ещё сжимали друг друга.
– Абсурд какой-то, – выдохнула первой Виктория.
– Ты не должна была меня целовать.
– Ты ещё жалуешься?
Шереметев рассмеялся.
– Вика… как всегда полна секретов. Сколько их там у тебя ещё?
Она с вызовом посмотрела на него и отошла в сторону, не говоря ни слова. Скрестила руки на груди и приоткрыла губы, но запнулась, обдумывая, что же сказать. А Шереметев в упор смотрел на её рот, он бы хотел целовал её всю ночь, в своей постели, в любое время по первому желанию.
Вика ткнула в его сторону пальцем.
– Молчи. Ни слова о…
– Это меня не устраивает, Виктория, – перебил он. – За кого ты меня принимаешь?
Они долго буравили друг друга взглядами, словно это не они целовались минуту назад, будто два оголодавших по сексу сумасшедших. Антону не нравилось, как она указывала ему и несла какую-то чушь. У него уже стоял на неё, и больно было физически от желания подойти, обнять и сделать своей. Вдох-выдох, стоило успокоиться, прежде чем он сорвётся и совершит что-то безумное, о чём оба потом пожалеют.
Вика оставила его вопрос без ответа, уходя из комнаты. Хоть Шереметев и не видел, но она улыбалась.
Впервые за долгое время она искренне и без темноты на душе улыбалась.
* * *
Шереметеву было немного непривычно жить в таком расслабленном режиме. Без работы. Без семьи. Не то чтобы это тяготило его. Да, он мог бы завалить себя делами, но был также уверен, что не сможет быть эффективным в достаточной степени, чтобы брать на себя ответственность за судьбу чужой компании, пока не разобрался со своей собственной жизнью.
Он выкурил чёртову сигарету, полистал новости, пока ждал Кирилла в обеденное время. Майский день был довольно тёплым, но руки у Антона, почему-то были ледяными, словно в саму зимнюю стужу. Впереди маячил разговор с матерью.
– Твоя мама, я уверен, переживёт эту новость. Она сильная женщина, – уверил его Кирилл, когда они, наконец, сели обедать на крыше одного из ресторанов на Петроградке. – Да и ты сам почувствуешь, как станет легче, когда признаешься семье, что Ваня – не твой биологический ребёнок.
Антон смотрел на крыши города и собирался с духом. Предстоящая встреча с семьёй вовсе не будет лёгкой, но эту тему пора поднять, пока всё не зашло ещё дальше.
– Она расстроится.
– Мягко сказано, она точно будет плакать, поверь мне. Это всё-таки удар, – без обиняков заявил Варганов, – но она успокоится. И, кстати, Иру она возненавидит ещё больше, чем прежде.
– Куда уж больше?
– О, поверь мне, ты ещё получишь свою порцию «я же говорила».
– Я итак регулярно её получаю.
Кирилл кивнул официантке, поставившей перед ним чашку кофе. Народу было немного, и персонал откровенно скучал за стойкой. На большом экране крутили футбольный матч, но Антон чувствовал апатию, впервые в жизни потеряв интерес к игре. Кажется, только Виктория могла пробудить его тягу к жизни. Их краткие встречи будоражили его, но Шереметев ещё сам не определился: плохо ли это или хорошо.
Мужчины ещё поболтали о делах, потом разъехались, договорившись пересечься на неделе. Так что Антон поехал в дом родителей, находившийся на южном берегу Финского залива в районе Ломоносова. Дом и участок вокруг не были таким огромными, как у Романа, но всем места хватало.
Собаки матери облаяли его, стоило Антону выйти из машины. Они бы, наверное, долго не затыкались, если бы не его сестра, которая, отогнав псов, побежала к нему обниматься.
– Сколько их тут, целая свора, с каждым моим приездом их все больше и больше, ещё и размером с лошадей.
– Ворчун!
Ольга чмокнула его в щёку и внимательно посмотрела в глаза. В ней сочеталась проницательность матери и добрый нрав отца, и даже сурово сдвинутые тёмные брови предавали её лицу скорее забавное,
