Ликтор опустил свою связку прутьев. Трибун лишь растерянно покачивал головой, повторяя снова и снова:
— Да ты любимец богов, Вителлий!
Только теперь юноша понял, что одна из весталок пересекла его дорогу к месту казни и тем, согласно древнему и священному для римлян закону, даровала ему помилование.
— Получив помилование, — вновь заговорила прекрасная весталка, — ты волен высказать любое желание, и оно непременно исполнится.
Прошло несколько мгновений, прежде чем Вителлий осознал случившееся во всей его невероятности. Слишком уж фантастично звучали услышанные им слова. Всего мгновение назад он ответил бы на них криком: «Я хочу жить!» Сейчас же ему были дарованы не только жизнь, но и право высказать заветное желание.
Глядя, как рассеиваются предрассветные сумерки, Вителлий глубоко вдохнул прохладный утренний воздух и почувствовал, как словно бы застывшая в нем кровь вновь начинает струиться по жилам. Он изо всех сил старался решить, какое же высказать желание, и, столкнувшись с совершенно новой и неожиданной для себя действительностью, не находил ответа. Страдания, пережитые за последние часы, отняли у него все силы. Но тут же на Вителлия нахлынула волна ненависти к человеку, которому он был обязан этими страданиями. Жрица Весты все еще ждала его ответа.
Приняв наконец решение, Вителлий проговорил:
— Я хотел бы еще раз выступить на арене как гладиатор. И пусть моим противником будет Пугнакс!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тяжелые бронзовые ворота курии отворились только после того, как первые лучи солнца залили Форум, превратив его в подобие театральной сцены. Сенат, высший государственный орган Рима, никогда не заседал ни до восхода, ни после заката солнца. Стекавшиеся с разных сторон сенаторы в пурпурных тогах с достоинством поднимались по ступеням к узкому высокому зданию, у входа в которое привратники поименно приветствовали каждого из них.
Мрамор внутри здания сиял белизной. По обеим сторонам выложенной на полу мозаичной картины возвышались три ряда мраморных сидений — всего шестьсот мест. В торце зала располагался подиум с сиденьями высших должностных лиц, креслами обоих консулов и троном императора. Чуть ниже, в стенной нише, стояла золотая статуя Виктории, богини победы. Каждый сенатор, входя в зал, бросал крупицу ладана в жаровню с тлеющими углями, наполнявшую помещение благовонным дымом.
Заседание открыл консул Гай Помпей.
— Отцы отечества, — начал он свою речь, — мы собрались здесь, потому что государство находится в опасности. Заговорщики вновь сделали попытку захватить власть, и только бдительность советников императора позволила уже в самом зачатке покончить с заговором.
Со скамей сенаторов послышались неуверенные аплодисменты. Сенатор Оллий поднялся с места и взволнованно воскликнул:
— Позор для сената, позор для всего народа Рима, что яд заговора проник не только в наши ряды, но даже в супружеские покои императора…
— Все они поплатились жизнью за свои преступные деяния! — заметил консул.
— Хотя смерть Мессалины и покончила с предательским заговором, — возразил Оллий, — но на Форуме, в общественных зданиях, словом, повсюду остались статуи, напоминающие о бывшей супруге божественного Клавдия.
— Долой их! — зазвучало со скамей сенаторов. — Уничтожить их! Превратить в известь мрамор статуй Мессалины!
— А потому я вношу предложение, — вновь заговорил Оллий, — признать Мессалину врагом римского народа и объявить Damnatio Memoriae… проклятие ее памяти.
Слова его были встречены громкими возгласами одобрения. Они означали, что все, напоминающее о презренной супруге императора, все надписи, содержащие ее имя, все ее изображения и статуи, даже подарки ее и пожертвования должны быть изъяты или уничтожены. Изображения проклятой запрещалось сохранять даже в собственных четырех стенах.
Предложение было принято единогласно, и слово взял консул Квинт Вераний. Высшие интересы государства, сказал он, требуют, чтобы императору была найдена новая супруга. Клавдий уже дал понять, что подчинится решению римского сената. Хотя такая инициатива выглядит весьма необычно, с учетом трех предыдущих неудачных браков властелина империи она разумна и достойна похвалы.
— А потому, достойные отцы отечества, я задаю вам вопрос: кто из римлянок, отличающихся благородством происхождения, плодовитостью и строгостью нравов, должен стать супругой Тиберия Клавдия Нерона Германика?
В зале поднялся шум. Каждый из сенаторов выкрикивал чье-либо имя. Громче всех кричал Оллий.
— Пусть Клавдий возьмет Оллию! Никто не сравнится с нею в плодовитости и красоте! Пусть он возьмет Оллию!
— Ты называешь имя собственной жены? — полюбопытствовал сосед Оллия.
— Конечно, — ответил тот. — Я давно уже хочу разойтись с нею, хотя в течение семи лет она каждое лето одаривает меня ребенком. Притом ей всего двадцать пять лет, она добронравна и верна. Я уверен, что она была бы прекрасной императрицей.
Собравшись небольшими группками, сенаторы дискутировали до тех пор, пока не остались только три кандидатуры: Элия Петина, Лоллия Паулина и Юлия Агриппина. Элия была уже женой Клавдия — второй по счету — и имела от него дочь. Лоллия также обладала немалым опытом. Калигула заставил ее разойтись с женихом, женился на ней и почти сразу же развелся, обязав при этом никогда больше не спать ни с одним мужчиной. Агриппина уже дважды была замужем. Она, однако, была племянницей Клавдия, то есть находилась с ним в кровном родстве. Красивы были, разумеется, все трое.
Сумев наконец несколько утихомирить собравшихся, консул Квинт Вераний обратился к ним с вопросом:
— Желает кто-нибудь высказаться?
Высказаться пожелал Нарцисс. Когда-то он был рабом, а потому не мог стать сенатором, но, как и любой другой, мог выступать перед сенаторами, получив на это их предварительное согласие. Речь свою он произнес в поддержку Элии.
— Сенаторы, достойнейшие из граждан Рима, в признание моих заслуг по разоблачению гнусного заговора против нашего императора вы удостоили меня звания квестора. Я глубоко благодарен вам за это!
С сенаторских мест послышались перешептывания и покашливание. Повсюду говорили уже, что наглый Нарцисс счел это отличие слишком для себя незначительным.
— Теперь, — продолжал Нарцисс, — вы ищете (также и по моему, кстати, совету) новую супругу для императора. Но разве брак Клавдия не был счастливым до того, как в его жизнь вторглась предательница, имя которой я не хочу здесь произносить? Разве не был Клавдий счастливее, когда его женой была Элия Петина? Его счастье длилось бы до сегодняшнего дня, и тот вопрос, который вы рассматриваете, вообще не возник бы, если бы та шлюха не добилась подлым образом благосклонности нашего властелина. Она родила ему двух детей, но не любовь и не супружеский долг руководили ею, а единственно лишь жажда власти. И, глядя на других претенденток, я спрашиваю себя, не о власти ли и могуществе думают они там, где главное слово должно принадлежать сердцу?
Неодобрительные возгласы и смех прервали его речь.
— Элия, — после того как шум утих, вновь начал Нарцисс, — в этом отношении выше всяческих подозрений. Ее сердце и сегодня по-прежнему принадлежит нашему властелину. Дочь их Антония кажется мне прекрасной порукой того, что Элия сумеет стать хорошей матерью и обоим детям той шлюхи. И потому я призываю вас, сенаторы, отдать свои голоса за Элию Петину. Именно ей следует стать супругой императора!
Зазвучали сдержанные аплодисменты. Когда Нарцисс вернулся на место, поднялся Каллист, второй советник императора. Он выступил в пользу Лоллии, сомневаясь в том, что Клавдия может сколько-нибудь заинтересовать восстановление супружеских отношений с Элией. В конце концов, разведены они уже давно и с полного согласия императора. Опасно к тому же, если супругой императора станет женщина, связанная родством с влиятельным семейством Туберонов. Может статься, что она будет слишком ревностно оберегать интересы своей родни. Напротив, Лоллия Паулина, дочь бывшего консула Марка Лоллия, далека от семейных интересов, у нее нет собственных детей, а потому можно не опасаться, что чувство ревности помешает ей быть хорошей приемной матерью троим детям императора. Каллист не позабыл упомянуть и о необычайном очаровании Лоллии, вызвавшем восхищение самого Калигулы.
И эта речь не встретила в сенате особого одобрения. Теперь слово взял третий из советников императора. Паллас поддержал третью кандидатуру.
— Когда я выступаю за Агриппину, эту благороднейшего происхождения женщину, то делаю это не только потому, что ее отцом был легендарный Германик. Все мы, римляне, в долгу перед нею. Годы она провела в изгнании, несправедливо осужденная на смерть Калигулой. Разве не знак милости богов то, что она смогла пережить их? Агриппина доказала свою плодовитость и, несмотря на то что ей пришлось уже испытать столько ударов судьбы, находится в самом расцвете молодости. Ее верность императору не подлежит сомнению — она была одним из самых непримиримых врагов Мессалины. Ахенобарб, ее сын от первого брака, — племянник великого Германика, и в его жилах течет благороднейшая кровь. Если такая женщина вновь выйдет замуж и войдет в новую семью, то не должна ли это быть семья императора?
