— Пьяные бабы меня не волнуют, за свою честь можешь не беспокоиться.
— Ага, — икнула я, — будем петь песни?
Только я ни одной не помню.
Он сел рядом и стал меня раздевать. Довольно грубо. Восторженным любовником он даже не прикидывался.
— Иди к черту! — сказала я.
— Глупая, безответственная дрянь. В доме полно мужиков, чья нравственность далека от идеальной.
— Ладно, извини. Я опять все перепутала, ты просто золотой парень. Ответственный и заботливый. И я все-таки в тебя влюбилась, а ведь не хотела. Черт знает, кто ты.
Ну скажи, кто? Не скажешь. А скажешь, так соврешь. Поневоле станешь пить горькую.
Каково мне, а?
— Завтра тебе будет еще хуже, — заверил он.
— Можешь меня поцеловать, — сказала я, проваливаясь в сон.
— Обойдусь.
От чего больше всего страдаешь с похмелья? Я — от жажды. Она заставила меня разлепить глаза. За окном шел дождь. Зачем я проснулась? Застонав, я попыталась сфокусировать зрение на двери. Удалось с третьей попытки. Язык был шершавым и не желал помещаться во рту. Я пошарила глазами по комнате: ничего похожего на то, чем можно залить огонь в организме. Тут я сообразила, что рядом спит Глеб. Мирно и крепко. Рука под подушкой, волосы взлохмачены, из-под съехавшего одеяла видны трусы веселенькой расцветки. Одежда моя и его аккуратно развешана. Очки на туалетном столике рядом с часами и расческой. Я села, сунула за спину подушку и покосилась на Глеба. Нет, просыпаться и спешить на помощь он не собирался.
— Эй, — позвала я и для верности потрясла его за плечо. Он недовольно замычал, потом поднял голову.
— Привет, — попробовала я улыбнулся.
— Восемь часов, какого черта? Сегодня выходной, — он отвернулся и закрыл глаза.
— Я пить хочу, — сказала я жалобно.
— Найди кнопку, нажми ее, и войдет лакей с холодным апельсиновым соком.
— Свинья, — я вздохнула — совсем не так мне представлялось наше первое утро.
— А мне наша первая ночь.
Это показалось мне оскорбительным.
Я встала, натянула его рубашку вместо халата и вышла в коридор.
— Люди! — крикнула я. Тишина. Надо полагать, сегодня всеобщий выходной. Я отправилась искать туалет. Он был рядом.
Потом я умылась, немного постонала, посмотрела на себя в зеркало и поздравила со счастливой внешностью: даже в таком убогом состоянии я продолжала выглядеть романтической героиней. Вода из-под крана — гадость, это я знала наверняка и побрела в кухню. Разгром был чудовищный, и я поморщилась и полезла в холодильник.
Сок придал мне бодрости, а вторая чашка кофе поставила мозги на место. Я подумала, что могла бы отнести кофе Глебу, чтобы придать утру некий интим, но отказалась от этой мысли: кофе в постель он не заслуживал. Я сжевала бутерброд и прошлась по первому этажу. Ни души. Все-таки это странно. Электричество отключено, это я еще в туалете заметила. Тут мое внимание привлекла входная дверь: она была чуть приоткрыта. А вчера у меня создалось впечатление, что сигнализация здесь, как в банке. Что-то я недоглядела. Тишина громадного дома стала действовать на нервы.
Точно бредешь по затонувшему кораблю.
Правда, я не бродила по затонувшим кораблям, и все же. Я взяла и заорала:
— Сонька!
Разбудить Соньку с похмелья — тот еще номер. Общество Глеба показалось мне предпочтительнее отсутствия всякого другого, и я поднялась на второй этаж. Где-то впереди отчетливо слышался Сонькин смех, я пошла по коридору, он свернул направо, я вместе с ним и тут… тут я стала оседать на пол, тихонько повизгивая, закрывая глаза, потом открыла: ничего не изменилось. Я заорала.
И было отчего. В коридоре справа находилось окно, свет дождливого утра пробивался сквозь оранжевую штору, освещая на полу возле резной двери аккуратно сложенных друг на друга охранников. Всех четверых.
Дверь распахнулась. Рахматулин, совершенно голый, замер на пороге, вытаращив глаза. За моей спиной появился Глеб.
— О, черт! — проронил он ошалело и подошел ближе. Парень, лежавший сверху, равнодушно смотрел в полоток, во рту его торчала бумага, на ней фломастером печатными буквами было написано: «С днем рождения».
— Шутник, — сказал Глеб и пощупал шею у парня, потом у другого. Дело зряшное. — Все, — кивнул он спокойно. Витька дернул головой, точно пытался избавиться от кошмара, отступил в комнату и натянул халат. Руки его дрожали. Сонька, голая, бледная, размазалась по стене, мерцая зелеными глазищами.
— Я звоню в милицию, — заявил Глеб, разворачиваясь на пятках.
— Стой! — рявкнул Витька, потряс головой, потер руками лицо и стал искать сигареты. — Разберемся без ментов.
— Спятил, — усмехнулся Глеб. — Четыре трупа в доме. Это, знаешь ли, круто.
— Я справлялся с делами и покруче.
— Серьезно? Расскажи о каком-нибудь.
Это вывело Рахматулина из транса, он уставился в лицо Глеба и произнес очень спокойно:
— В доме было восемь человек, четверо мертвы. Осталось четверо.
— Ну уж нет, — возразила я. — Ты ведь не думаешь, что мы с Сонькой застрелили четверых мужиков и аккуратно сложили их возле твоей двери?
— Совсем просто, — сказал Витька Глебу, — остаешься ты.
— И ты, — ответил тот.
— Я не выходил из комнаты.
— Кто это подтвердит? Дверь открывается вовнутрь? Все проще простого.
— Серьезно? И зачем мне убивать своих парней?
— Понятия не имею. Зато про себя знаю наверняка: я был в комнате с Марго, и ни она, ни я оттуда не выходили. Убивать твою охрану — полный бред. Зачем мне это?
— А все четверо — покойники, — усмехнулся Витька.
— Вызовем милицию, путь разбираются, кто где был и кому это надо.
— Мне не нужны менты, — Витька вдруг засмеялся. — Как ты вообще себе это представляешь? Я звоню в милицию и прошу расследовать убийство в моем доме? Так не бывает.
— Нарушим традицию, создадим прецедент, — предложила я. — Что-то всегда случается в первый раз. Кстати, входная дверь открыта.
— Слушайте, мне выпить надо, — подала голос Сонька.
— И одеться, — подсказала я. Вид у нас был неважнецкий: Глеб в трусах розовым цветочком, я в его рубашке, Рахматулин в халате, а Сонька голая. Встречать милицию лучше одетыми, — вслух подумала я.
— Забудь о ментах, — сурово заявил Витька. — Это мое дело, и я с ним сам разберусь.
— Давайте все-таки оденемся и устроим диспут подальше от трупов. — Я пошла в комнату, где провела ночь. Глеб за мной.
Одевались молча. Спустились вниз. Сонька с Рахматулиным сидели в холле, оба пили коньяк и пребывали в задумчивости.
— Что ж, начнем, — сказала я, — надо полагать, это подарок от твоего дружка Оборотня. Вы были с Сонькой, мы с Глебом. Ты не веришь нам, у нас нет основания верить тебе. Глеб прав, надо звонить.
— Попробуй, и к тем четверым прибавятся еще трое.
Глеб извлек визитную карточку, бросил ее на стол и сказал:
— Справься о моей репутации. Тебе отсоветуют грозить мне.
Рахматулин закружил по комнате и вдруг остановился возле меня.
— Ты и твой дружок, детка, кто вас послал?
— Спятил? — влезла Сонька. — Ты что, забыл? А меня ты помнишь? Мы учились в одном классе?
— С тех пор тыща лет прошло, — процедил Витька, и Сонька обиделась. Появляешься ты со своей подружкой, и этот сукин сын как будто у меня на плечах сидит. А теперь еще стреляет моих людей в моем доме.
— Никто не стрелял, — заметил Глеб. — Если я что-нибудь понимаю в этом деле, ребятам сломали шеи.
— Уж это точно не мы, — заверила я.
— Ты наш единственный шанс выбраться из дрянной истории, — жалобно проскулила Сонька, обращаясь к Витьке.
— Вот-вот, — поддакнула я, — я не знаю твоих дел и не хочу знать, но кто-то убил Славку и Сонькиного соседа по даче, и кто-то увез нас с кладбища. Имя Браун тебе ничего не говорит?
— Браун? — Витька слегка растерялся. — Какого черта, откуда…
— Когда нас привезли на дачу, один из парней назвал это имя. В общем, они его ждали.
— Не может быть! Этому-то что надо?
Хотя… — Витька сделал пару кругов по комнате.
— Должен напомнить, господа, — подал голос Глеб, — за сокрытие трупов мы несем уголовную ответственность. Как бы не вляпаться из одной дерьмовой истории в другую, еще дерьмовее. Эта идиотская пьянка с четырьмя мертвецами в финале здорово подгадит моей карьере, но другого выхода я не вижу: надо звонить в милицию.
— Решать Витьке, — вступилась Сонька за одноклассника, — это его дом и его трупы.
— Будет номер, если убийца уже позвонил ментам, — сказал Глеб, — он ведь шутник.
— О, черт! — Сонька кинулась к телефону.
— Прекратите валять дурака, — разозлилась я. — Если я правильно понимаю, Витька ему что-то задолжал. И он хотел бы получить долг. Зачем ему звонить в милицию?
Ты ему нужен живой и на свободе. Эти трупы — демонстрация силы. Волк или шакал, как ты его называешь, напоминает, что он крутой. И немножечко торопит тебя.
