Через час у меня дома Моника относит свою пустую чашку в раковину.
— Ты не против, если я сообщу новости твоему мужу?
— Конечно. Я бы и сама сказала, но… — Звук моего голоса замирает.
— Это моя работа, — заканчивает она, избавляя меня от необходимости сказать правду: теперь, когда я простила Калеба, я не знаю, простит ли он когда-нибудь меня.
Я переключаюсь на мытье посуды — споласкиваю наши чашки, выжимаю пакетики с чаем и выбрасываю их в мусор. После того как мы покинули кабинет доктора Робишо, я особо пристальное внимание уделяю Натаниэлю — и не только потому, что так правильно, но и потому, что в душе я ужасная трусиха. Что скажет Калеб? Как поступит?
Моника касается моего плеча:
— Ты защищала Натаниэля.
Я смотрю ей прямо в глаза. Неудивительно, что обществу нужны социальные работники: отношения между людьми так легко запутать, что должен быть человек, умеющий развязать эти узлы. Однако иногда единственный способ распутать клубок — это разрубить узел и начать все сначала.
Она читает мои мысли.
— Нина, на твоем месте он подумал бы то же самое.
Наши внимание привлекает стук в дверь. Входит Патрик, кивает Монике.
— Я уже собиралась уходить, — объясняет она. — Если позже захотите со мной связаться, я буду у себя в кабинете.
Это относится к нам обоим: Патрику она, вероятно, понадобится, чтобы держать социальные службы в курсе расследования. Мне же от нее нужна, скорее всего, моральная поддержка. Как только за Моникой закрывается дверь, Патрик делает шаг вперед.
— Натаниэль?
— Он в своей комнате. С ним все в порядке. — Из моего горла вырывается всхлип. — Боже мой, Патрик! Я должна была догадаться. Что я наделала! Что я наделала!
— Ты поступила так, как должна была поступить, — просто отвечает он.
Я киваю, стараясь поверить ему. Но Патрик знает: это не сработает.
— Эй, — он ведет меня к одной из табуреток в кухне и усаживает. — Помнишь, в детстве мы играли в «Улики»?
Я утираю нос рукавом:
— Нет.
— Это потому, что я всегда выигрывал. Несмотря на все улики, ты всегда выбирала мистера Горчицу.
— Наверное, я тебе подыгрывала.
— Вот и отлично! Если ты и раньше этим занималась, тебе будет несложно сделать это еще раз. — Он кладет руки мне на плечи. — Уступи. Я знаю эту игру, Нина. И я в ней дока. Если ты позволишь мне заниматься своим делом и не станешь вмешиваться в процесс, мы обязательно выиграем. — Внезапно он отступает и засовывает руки в карманы. — А сейчас тебе нужно переключиться.
— Переключиться?
Патрик в упор смотрит на меня.
— Калеб?
Это как старое соревнование, кто первым моргнет. На этот раз я не могу этого вынести и отворачиваюсь.
— Тогда иди и посади его за решетку, Патрик. Это отец Шишинский. Я это знаю, и ты это знаешь. Сколько священников обвиняли именно в этом?! Черт! — Я вздрагиваю, меня настигает моя собственная ошибка. — Я говорила во время исповеди с отцом Шишинским о Натаниэле.
— Что? О чем ты только думала?!
— Он мой духовник. — Я поднимаю глаза. — Подожди. Я сказала, что это Калеб. Тогда я думала именно так. Это же хорошо, правда? Он не знает, что он подозреваемый.
— Важно, знает ли об этом Натаниэль.
— А разве все не предельно ясно?
— Нет, к сожалению. Понятно, что слово «отец» можно толковать по-разному. И, руководствуясь этой же логикой, в стране полным-полно священников. — Он серьезно смотрит на меня. — Ты же сама прокурор. И понимаешь, что в этом деле нельзя допустить очередную ошибку.
— Господи, Патрик, ему всего пять лет. Он жестом показал «священник». Шишинский единственный знакомый ему священник. И единственный, с кем он регулярно контактировал. Иди и спроси Натаниэля, кого он имел в виду.
— Нина, в суде это не пройдет.
Внезапно я понимаю, что Патрик приехал не только ради Натаниэля, но и ради меня. Чтобы напомнить, что я не только должна вести себя как мать, но и думать как прокурор. Мы не можем назвать подозреваемого вместо Натаниэля, он сам должен это сделать. В противном случае не будет никакого обвинительного приговора.
У меня пересыхает во рту.
— Он пока не готов разговаривать.
Патрик протягивает мне руку:
— Тогда давай посмотрим, что он готов рассказать нам сегодня.
Натаниэль лежит на верхнем ярусе кровати, раскладывает по кучкам старую отцовскую коллекцию бейсбольных карточек. Ему нравится касаться их потрепанных краев, нравится, как они пахнут. Папа говорит, что нужно играть аккуратно, однажды они смогут пригодиться в колледже, но Натаниэлю не до колледжа. Сейчас ему нравится прикасаться к ним, вглядываться в смешные лица и думать о том, что его папа раньше тоже к ним прикасался.
Стук в дверь. В комнату входят мама и Патрик. Не раздумывая ни секунды, Патрик карабкается вверх по лестнице и втискивает все свои метр восемьдесят пять в крошечное пространство между потолком и матрасом. Чем вызывает улыбку у Натаниэля.
— Привет, Кузнечик. — Патрик стучит кулаком по кровати. — А тут уютно. Придется одну подарить мне. — Он садится и делает вид, что ударяется головой о потолок. — Что скажешь? Может, попросить твою маму купить и мне такую кровать?
Натаниэль качает головой и протягивает Патрику карточку.
— Это мне? — спрашивает Патрик, потом читает имя и широко улыбается. — Майк Шмид, молодой игрок. Уверен, твой папа несказанно обрадуется твоей щедрости. — Он кладет карточку в карман, одновременно доставая блокнот и карандаш. — Натаниэль, как думаешь, ты сможешь ответить мне на несколько вопросов?
Опять. Он устал от вопросов. Он устал. Точка. Но Патрик взбирался по лестнице. Натаниэль резко кивает.
Да.
Патрик осторожно касается колена мальчика, настолько осторожно, что от его прикосновения Натаниэль не вздрагивает, хотя в последнее время он постоянно дергается.
— Ты будешь говорить мне правду, Кузнечик? — негромко спрашивает он.
Натаниэль кивает — на этот раз медленнее.
— Папа тебя обижал?
Натаниэль смотрит на Патрика, потом на маму и решительно качает головой. Он чувствует, как что-то прорвалось внутри и стало легче дышать.
— А кто-нибудь тебя обижал?
Да.
— Ты знаешь кто?
Да.
Патрик не сводит глаз с Натаниэля. Он не позволяет ему отвернуться, как бы этого ни хотелось.
— Это был мальчик или девочка?
Натаниэль пытается припомнить, как же это сказать. Он смотрит на маму, но Патрик качает головой, и Натаниэль понимает, что сейчас все зависит он него. Он осторожно подносит руку к голове и касается брови, как будто на голове бейсболка.
— Мальчик. — Он слышит, как переводит мама.
— Это взрослый или ребенок?
Натаниэль недоуменно смотрит на него. Он не знает, как это показать.
— Он такой большой, как я, или маленький, как ты?
Рука Натаниэля зависает где-то между ним и Патриком. Потом медленно опускается посредине.
— Понятно, среднего роста. Ты его знаешь?
Да.
— Можешь назвать кто?
Натаниэль чувствует, как напряглось лицо, как сжались мышцы. Он зажмуривается. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — думает он. — Отпусти меня».
— Патрик, — вмешивается мама и делает шаг вперед.
Но Патрик поднимает руку, и она останавливается.
— Натаниэль, если я покажу тебе несколько фотографий, — он кивает на бейсбольные карточки, — таких, как эти… Как думаешь, ты мог бы узнать того человека?
Руки Натаниэля дрожат над кучками карточек, словно шмели, ищущие место, где бы присесть. Он переводит взгляд с одной карточки на другую. Он не умеет читать, не может разговаривать, но он знает, что у Ролли Фингерса усы подковкой, а Эл Грабоски похож на медвежонка гризли. Если что-то отложилось у него в памяти, то там и остается, — вопрос только в том, как извлечь эти воспоминания.
Натаниэль смотрит на Патрика и кивает. Это он сможет.
Монике доводилось бывать в жилищах намного хуже, чем съемный номер, в котором она находит Калеба Фроста, — но контраст кажется еще резче, поскольку она знает, в каких условиях он должен жить. Калеб мгновенно распахивает дверь, когда в дверной глазок видит визитера.
— Что-то с Натаниэлем? — спрашивает он. На его лице читается неприкрытый страх.
— Ничего. Все в порядке. Он сделал очередное заявление. Появился новый подозреваемый.
— Не понимаю.
— Это означает, что с вас, мистер Фрост, снимаются обвинения, — негромко произносит Моника.
Вопросы, словно костер, вспыхивают в мозгу Калеба.
— Кто? — выдавливает он. Слова на вкус как пепел.
— Мне кажется, вам следует поехать домой и поговорить об этом с женой, — отвечает она, разворачивается и уходит, сунув дамскую сумочку под мышку.
