восьмого года и мирно вкушавшему власть в большем благоденствии, чем любой из его предшественников, каковой изменил обычную манеру, заключавшуюся в том, чтобы выслушивать прошения и обращения каждого особо, ибо вместо этого он скрывался, нечасто показываясь народу, и с гораздо большими церемониями и препонами, чем любой из его предшественников. У него был сын, по имени Федор Борисович, и дочь[259]. Тогда он начал действовать с целью породниться с какими-нибудь чужеземными государями, чтобы утвердиться на Императорском троне самому и закрепить его за своим родом. Кроме того, он начал ссылать тех, кто был для него подозрителен и заключал браки так, по своему усмотрению, соединяя свойством со своим домом тех, кем надеялся воспользоваться; и в городе Москве осталось лишь пять или шесть домов, с которыми он не породнился, а именно дом Мстиславского[260], неженатого и имевшего двух сестер, одна из которых вышла за царя Симеона[261], другую, незамужнюю, он против ее воли сделал монахиней[262] и не позволил сказанному Мстиславскому жениться. Затем был дом Шуйских, их было три брата; чтобы породниться со сказанным домом, он выдал за среднего брата, по имени Димитрий[263], сестру своей жены[264], не дозволяя жениться старшему, князю Василию Ивановичу Шуйскому[265], ныне /
[f. 30/ правящему в Московии, о котором будет пространно рассказано позднее, из опасения, чтобы какие-нибудь дома, соединившись, вместе не оказали бы ему сопротивления. В конце концов он отправил в ссылку царя Симеона, о котором подробно говорилось выше, женатого на сестре указанного Мстиславского. Когда тот был в ссылке, этот император Борис послал ему в день своего рождения, день, широко празднуемый по всей России, письмо, в котором обнадеживал его скорым прощением, и тот, кто доставил письмо вместе с одновременно посланным Борисом испанским вином, велел ему и его слуге выпить за здоровье Императора, и спустя немного времени они ослепли, а указанный царь Симеон и поныне слеп, этот рассказ я слышал из его собственных уст.
Во второй год своего правления он сделал так, что в страну приехал Густав[266], сын шведского короля Эрика[267] (который был низложен своим братом, Иоанном[268], королем Швеции), пообещав ему дать в жены свою дочь, если тот оправдает его надежды. Он действительно был принят с большим великолепием и удостоен великих даров от Императора, а именно: серебряной посуды для всех его людей, многих тканей: золотой и серебряной персидской парчи, бархата, атласа и других шелковых тканей для всей его свиты, драгоценностей, золотых и жемчужных цепей, многих прекрасных лошадей с полной сбруей, всевозможных мехов или шкур и суммы денег, которая на /f. 30 v./ самом деле не соответствовала дарам: а именно десять тысяч рублей. Он въехал как Государь, но вел себя не лучшим образом; в конце концов, как впавший в немилость, он был отправлен в Углич (город, где, как полагали, был умерщвлен Димитрий Иоаннович); его годовой доход при надлежащей рачительности поднимался до четырех тысяч рублей.
В 1600 году прибыло великое посольство из Польши, именно Лев Сапега[269], нынешний канцлер Литвы, с которым был заключен мир на двенадцать лет; его долго задерживали против воли, ибо он прожил в Москве с августа до конца Великого поста 1601-го, поскольку Борис был тогда болен. В день, когда он получил свои послания, он поцеловал руку Императора, сидевшего в палате аудиенций на императорском троне, с короной на голове, скипетром в руке, золотой державой перед собой; сын его сидел рядом по левую руку, господа из Совета и окольничие сидели на скамьях кругом палаты, одетые в платья из очень дорогой золотой парчи, обшитые жемчугом, в шапках из черной лисы; по обе стороны от Императора стояли два молодых сеньора, одетых в платья из белого бархата, снаружи кругом обшитые горностаем на ширину в полфута, в высоких белых шапках, с большими золотыми цепями, покрытыми эмалью и перекрещенными на шее, и каждый с дорогим боевым топором из дамасской стали, они держат их на плече, /f. 31/ словно готовясь нанести удар[270]; все это олицетворяет величие государя. Большая зала, через которую проходят послы, полна скамей, на которых сидят прочие дворяне, одетые так же; никто не смеет присутствовать там без платья из золотой парчи; они не шевельнутся, пока посол не проследует по проходу, оставленному для этой цели, и там такая тишина, что можно было бы счесть палату и залу пустыми. Таков обычный порядок приема послов. Он обедал в присутствии Императора, с ним и все его люди, числом до трехсот человек, им подавали на золотой посуде, которой там великое множество, я имею в виду блюда, так как ни о тарелках, ни о салфетках там и речи нет, даже Император ими совсем не пользуется, и ели очень хорошую, но скверно приготовленную рыбу, так как это было в Великий пост, когда они не едят яиц, масла, ничего молочного, и много выпивши за здоровье обеих сторон, он был отправлен с хорошими и подобающими дарами.
А нужно заметить, что по древнему обычаю страны Император велит подавать себе на стол весьма пышно, а именно двести или триста знатных людей, одетых в платья из золотой или серебряной персидской парчи, с большим воротником, расшитым жемчугом, который спускается сзади по плечам на добрых полфута, и в круглых шапках, также расшитых, шапки эти совсем без полей, но сделаны в точности как суповая чашка без ручек, а сверху сказанной шапки высокая шапка из черной лисы, /f. 31 v./ затем массивные золотые цепи на шее; и сказанные двести или триста человек, число которых увеличивают смотря по количеству приглашенных, назначены подносить Императору кушанья и держать их до тех пор, пока он не спросит того или другого. Порядок таков, что после того, как усядется Император, а также послы или другие приглашенные, вышесказанные дворяне, одетые как сказано, начинают проходить по двое пред столом Императора, низко ему кланяются и отправляются также по двое, одни за другими, выносить кушанья из кухонь и подносят их Императору[271]; но перед тем, как появится кушанье, приносят на столы водку в серебряных сосудах, вместе с чашечками, чтобы наливать в них и пить. На сказанных столах только хлеб, соль, уксус и перец, но совсем нет ни тарелок, ни салфеток. После того, как выпьют, или пока пьют водку, Император посылает со своего стола каждому в отдельности кусок хлеба, называя громко по
