Время ужина было посвящено урокам языка. Слепая девочка понимала браавосский и могла сносно говорить на нем. Она даже утратила большей частью свой варварский акцент, но добрый человек не был удовлетворен. Он настаивал, чтобы она совершенствовала высокий валирийский, а также учила речь Лиса и Пентоса.
По вечерам она играла в «обмани-меня» с женщиной-призраком, но без помощи зрения игра стала совсем другой. Иногда все, на что она могла обратить внимание, был тон и выбор слов; в другие дни разрешалось положить руки на лицо призрака. Сначала играть было гораздо, гораздо труднее, почти невозможно… но когда она уже была готова кричать от разочарования — все пошло намного легче. Она училась слышать ложь, чувствовать ее по игре мускулов вокруг рта и глаз.
Многие из ее обязанностей остались теми же, но выполняла она их, спотыкаясь о мебель, натыкаясь на стены, роняя подносы, могла безнадежно и беспомощно заблудиться в храме. Однажды едва не свалилась вниз головой со ступенек, но Сирио Форель научил ее равновесию в другой жизни, когда она была девочкой по имени Арья, и она вовремя выровнялась и удержалась.
Были ночи, когда она плакала бы, пока не заснула, если бы все еще была Арри, Лаской или Кошкой, или даже Арьей из Дома Старков, но теперь она была никто, и у нее не было слез… Без глаз даже самые простые задачи были рискованны. Она дюжину раз обжигалась, когда работала с Уммой в кухне. Один раз, кроша лук, разрезала палец до кости. Дважды не смогла даже найти собственную комнату в подвальном этаже, и пришлось спать на полу на лестничной площадке. Все закоулки и укромные уголки делали храм вероломным, даже когда слепая девочка научилась использовать слух: из-за того, что звук ее шагов отражался от потолков и отдавался эхом в ногах тридцати высоких каменных богов, казалось, что стены движутся, кроме того, бассейн с неподвижной темной водой творил со звуком странные вещи.
— У тебя есть пять чувств, — сказал добрый человек. — Научись использовать четыре других, и у тебя будет совсем немного порезов, царапин и струпьев.
Она теперь ощущала потоки воздуха на своей коже. Могла найти кухни по их аромату, отличить по запаху мужчину от женщины. Она узнавала Умму, прислужников и служителей по особенностям их поступи, могла отличать одного от другого до того, как они приближались достаточно, чтобы уловить их запах (но не бродяжку или доброго человека, которые вообще не производили звуков, если только не хотели этого). Кроме того, аромат имели свечи, горевшие в храме; даже неароматические давали слабый след дыма от фитилей. Все запахи стали очень красноречивыми, когда она научилась использовать свой нос.
У мертвецов тоже был свой особенный запах. Одной из ее обязанностей было находить их в храме каждое утро, какое бы место они не выбрали, чтобы прилечь и закрыть глаза после того, как напились из бассейна.
Этим утром она нашла двоих.
Один умер у ног Неизвестного, над ним трепетала одинокая свеча. Она почувствовала ее тепло и аромат, приятно щекочущий ноздри. Свеча горела темно-красным пламенем, она знала это; тому, у кого есть глаза, труп показался бы покрытым краской румянца. Перед тем, как позвать прислужников, чтобы унесли его, она встала на колени и ощупала его лицо: проследила линию челюсти, провела пальцами по щекам и носу, коснулась волос. Волнистые волосы, и густые. Красивое лицо без морщин. Он был молод. Она была удивлена: что привело его сюда, искать дара смерти? Умирающие браавосцы часто находили путь в Дом Черного и Белого, чтобы поторопить конец, но у этого человека не было ран, которые бы она могла найти.
Второе тело было телом старухи. Она отошла, чтобы заснуть на кушетке в одной из скрытых ниш, где специальные свечи вызывали видения всего, что было любимым, а теперь утрачено. Сладкая смерть и благородная, любил говорить добрый человек. Ее пальцы сказали ей, что старая женщина умерла с улыбкой на лице. Она была мертва недолго, тело было еще теплым. Ее кожа такая сухая, как кожаная вещь, которую сгибали и мяли тысячу раз.
Когда пришли прислужники, чтобы унести труп, слепая девочка последовала за ними. Она позволила звуку шагов вести ее, но, когда они спускались по ступенькам, она считала. Она знала число ступенек всех лестниц. Под замком был лабиринт подвалов и туннелей, где даже люди с двумя хорошими глазами часто терялись, но слепая девочка изучила каждый их дюйм, и у нее была трость, помогающая находить дорогу, когда память подводила.
Трупы положили в подвале. Слепая девочка отправилась работать в темноте: снимать с мертвых обувь, одежду и другие пожитки, опустошать их кошельки и считать деньги. Умение различать монеты с одного прикосновения было одной из первых вещей, которым бродяжка научила ее после того, как они отобрали ее глаза. Браавосские деньги были старыми друзьями — ей достаточно было просто провести кончиками пальцев по их лицевой стороне, чтобы узнать их. С монетами других стран и городов, особенно дальних, было сложнее. Волантисские хоноры были наиболее обычны: маленькие монеты не больше пенни с короной с одной стороны и черепом — с другой. Лиссенийские были овальные с изображением обнаженной женщины. На других деньгах были оттиснуты корабли, слоны, козы. На вестеросских монетах была голова короля, а на обороте — дракон.
У старухи не было кошелька и вообще ничего ценного, за исключением кольца на худом пальце. На красивом мужчине она нашла четыре золотых дракона из Вестероса… Она водила большим пальцем по самому потертому из них, пытаясь понять, какой король изображен на нем, когда услышала, как позади нее тихо открывается дверь.
— Кто там? — спросила она.
— Никто, — голос был низкий, неприятный, холодный.
Его обладатель двигался. Она шагнула в сторону, схватила трость, подняла ее, защищая лицо. Дерево ударилось о дерево. Сильный удар почти выбил трость из ее руки. Она все же удержала ее, хлестнула в ответ… и нашла только воздух там, где он должен был быть.
— Не там, — сказал голос. — Ты слепая?
Она не ответила. Разговор только заглушил бы звуки, которые он мог произвести. Он будет двигаться, она знала. Влево или вправо? Она прыгнула влево, качнулась вправо. И получила болезненный удар сзади по ногам.
— Ты глухая?
Она завертелась, с тростью в левой руке, суетливо и растерянно. Услышала слева звук смеха. И хлестнула вправо.
На этот раз попала. Ее трость звучно щелкнула о его. Удар отдался в ее руке.
— Хорошо, — произнес голос.
Слепая девочка не знала, кому принадлежал голос. Один из служителей, думала она. Она не помнила, чтоб слышала этот голос когда-либо раньше, но кто сказал, что слуги Многоликого не могут менять свои голоса так же легко, как и лица? Кроме нее, в Доме Черного и Белого было два прислужника, три служителя, кухарка Умма, и два жреца, которых она называла бродяжка и добрый человек. Другие приходили и уходили, иногда тайно, но только эти жили здесь. Ее противником мог быть любой из них.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
